Александр Шепиловский - Феномен

• Название: Феномен
• Автор: Александр Шепиловский
• Издательство: Ермак
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2009

Простой слесарь-газовик из Читы переносится на четыреста лет вперед в будущее — в мир, где бегемоты, внезапно, материализуются на балконах; где люди решают сложнейшие проблемы перемещения во времени и пространстве, отдыхают, занимаются спортом. Где академики во главе с президентом Академии Наук не прочь порубить дрова и посидеть в дружеской компании. И делают они все это со вкусом и удовольствием, короче — это мир, похожий на тот, в котором "понедельник начинается в субботу".

Роман не был издан при жизни автора — Александра Ефимовича Шепиловского (1934–1999 г.), а издание 2009 года вышло столь малым тиражом, что, к сожалению, оказалось практически недоступно широкому кругу читателей.

---

Мы ждали. Томительно текли секунды. Наконец, у всех вырвался вздох облегчения: Владимир появился в сфере возле спящего на полу Токи. Но взгляд Володи был бессмысленным. Это продолжалось полминуты. Мы уже испугались. Но вот зрачки его забегали, рот приоткрылся, и, поняв, что находится в сфере, он счастливо заулыбался и приветственно поднял руку — он видел нас временем как в громадном окне, не дающем, однако, света. В самой сфере для него, как и для Токи, была полнейшая тьма. Пошарив по сторонам и позади себя, Владимир позвал Току. Тот встрепенулся и поднял голову, но, видимо, подумав, что ему послышалось, вновь опустил ее. Владимир, еще раз крикнув, вскрыл одну из подушечек на теле и включил светильник, пока на малую мощность. Тока увидел спасителя, быстро вскочил и заплакал от радости. Честное слово, я тоже чуть слезу не пустил. Что-то горячо говоря Токе, Владимир вскрыл самую большую подушку и достал два прозрачных складных шлема в комплекте с поясничными батарейками, вырабатывавшими кислород.

Оба надели эти шлемы. Тока жадно дышал полной грудью и не мог надышаться. В лаборатории сразу появились глюссияне, для которых смотреть чужую радость было высшим наслаждением в жизни. Владимир прибавил яркость светильника и повесил его на каком-то приборе. Затем настроил и включил компактную установку по поглощению углекислоты из воздуха и обогащением его кислородом. Тока дышал ровно и спокойно. Видя это, Владимир дал ему холодной родниковой воды. Тока с величайшим удовольствием пил, отдувался и опять пил. Потом принялся уплетать мгновенно подогретое в планкеонной печи жаркое. Владимир с нежностью смотрел на Току, одновременно проверяя у себя частоту и ритмичность пульса. Вдруг спохватившись, достал прозрачную пластинку и стал что-то писать на ней. Залез на третий выступ волновода, чтобы быть на одном уровне с нами. Мы стояли с ним буквально нос к носу, только по отношения друг к другу вверх ногами. Владимир перевернул пластинку и показал нам ее тыльной стороной. Сквозь прозрачную пластинку буквы смотрелись, как в зеркальном отражении, но поскольку мы видели наоборот, то перед нами предстал обычный текст: «Прибыл благополучно. Ощущаю в висках легкое покалывание, в пальцах ног слабый зуд, ритм времени обычный, сознание четкое, во мне будто сидит второй я, я с ним советуюсь и не могу от него избавиться. Не считая этих неудобств, самочувствие отличное. На память не жалуюсь, но не помню, как очутился в сфере. Напомните об этом, не время ли стерло? Вижу вас в перевернутом виде».

Добрыня вслух прочитал записку. Из мастерской принесли пластины прозрачного целлулоида и сообща стали писать ответ. Я предложил изучить нам и Владимиру азбуку глухонемых, чтобы разговаривать на пальцах, но Добрыня сказал, что глухонемых на земле давно уже нет, и азбука забыта.

Связь наладилась и действовала безотказно. Тока написал Серафиме письмо, которое по его поручению я переписал и вручил женщине. Серафима немедленно написала ответ. Владимир что-то колдовал над приборами и механизмами и делал записи в книжке. Добрыня сказал, что в этой книжке Владимир записал все события, происшедшие со дня исчезновения Вовки. Если время сотрет память, то, заглянув в книжку, можно «вспомнить» о событиях. Не знаю, удастся ли таким способом обхитрить антивремя. Владимир повел себя странно, рожица была его то хитрой, то слишком серьезной, с высунутым кончиком языком он что-то писал и подсчитывал, потом с вдохновением стукнул себя по лбу, обежал вокруг сферы и, спросив о чем-то Току, написал нам крупными буквами: «Если мое предположение верно, то скоро я здорово удивлю вас! Ого-го-го!» А через пять минут вновь записка: «Я вам, кажется, что-то сообщил недавно. Напомните текст».

— Начинаются первые сюрпризики, — с тревогой проворчал Добрыня и кивнул на сферу. — Быть там большому ералашу!

Во всяком случае, опасений за жизнь Владимира и Токи пока не было. Они энергично и дружно начали делать приборку.

* * *

Завтра у нас с Юлей бракосочетание. А где будем жить, так и не решили. Мысленно я видел ее у себя — жена перешла жить к мужу, это нормальное явление. А там глядишь, и Вовка вернется к Наташеньке, заживем в две семьи. Вот весело-то будет!

Мы договорились с Юлей, что последний холостяцкий вечер проведем в нашем шалаше. В нем был своеобразный уют, располагавший к откровению и удивительному проникновению в душу, пониманию друг друга. Я пришел намного раньше и с блаженством растянулся на траве возле шалаша. Смотрел в начинающее темнеть небо, мысленно уносясь в бездну мироздания. Может, где-то там, в космических далях, тоже кто-то лежит и смотрит в небо и, не будь расстояния, наши бы взгляды встретились.

Я взял широкоугольный бинокль. К слову сказать, в шалаше лежали удочки, планкеонная печь, книги-открытки и разные безделушки. Я долго не мог привыкнуть, что когда мы с Юлей уходили, то все это добро оставалось открытым и без присмотра. Я боялся за бинокль — мне всегда казалось, что его украдут в мое отсутствие. Юля смеялась. У нее — наоборот — сознание не принимало, как это может кто-то взять чужую вещь. А я твердил свое: «Украдут». Нет, не крали. Правда, в шалаш — я специально делал заметки — несколько раз заглядывали. Ну, это уже было обыкновенное человеческое любопытство.

Глядя в бинокль, я сделал для себя маленькое открытие: увидел десятки, а может, и сотни невидимых с земли грузовых и пассажирских лайнеров. Они летели в стратосфере во всех направлениях. Это воздушный, вернее, безвоздушный флот планеты. А внизу, как и тысячи лет назад, бурлила и кипела жизнь. Как и раньше люди хотели и хотят жить хорошо, и еще лучше. За это боролись, воевали, гибли …. Все стремились к счастью, а оно смеялось, дразнилось и пряталось. Вообще-то, счастье, хоть и емкое, но довольно растяжимое понятие. Всякий толкует его по-своему. У нас в аварийке, помню, диспетчер Нина Горелева купила импортные сапожки. Как она была счастлива! Улыбалась всем, прямо расцвела и помолодела. Но она же была и несчастна: развод с мужем, больной ребенок. А сапожки — это мимолетное счастье. Я же считал себя счастливым во всех отношениях, я чувствовал наибольшую внутреннюю удовлетворенность своей жизнью. Это и есть настоящее, стойкое счастье.

Вспомнил родной двадцатый век. Там были свои заботы, и в основном, как ни печально, мелкие, бытовые: где раздобыть колбаски, бутылку сливок или те же сапожки. Как бесполезно уходило время на эти поиски и на стояние в этих могучих очередях. Люди хапали в магазинах за деньги, а те, кто «умеет жить», хапали без денег и не в магазине. Кто больше нахапал, тот король. Надо было деньги зарабатывать, надо было подчиняться всяческим нелепостям и ограничениям, трудно было отстаивать свое «я». Народ был терпеливым и покладистым, трудился за копейки, правда ворчал, потихоньку: эти дурацкие запреты, куда не сунься — нельзя, на эту жизнь, что идет по инструкции. С таким народом великие дела совершать, а его десятилетиями оболванивали. Хитрая, бестолковая и безжалостливая Система связывала по рукам и ногам. Ну, слава богу, проснулись, заворочались. В конце восьмидесятых, начале девяностых годов время было дикое и смешное. Бурное, перестроечное. Люди начали действовать, верили, что создадут изобилие и процветание, верили, что канут в лету чиновники. Где вы, милые сердцу мои современники, демократы и коммунисты, радикалы и консерваторы? Вы постарались, напряглись и расчистили путь для свободного, осмысленного творческого труда. В этом все дело. А я своей лепты не внес, только читал газеты и говорил: «Правильно, так держать!» или «Гнать их!» Обидно стало за себя, пришел на все готовенькое. Да, процветающее, справедливое и гуманное общество. Границы открыты, единый общеземельный дом. Но в каждой стране свой уклад жизни, свои национальные традиции и обычаи. Люди простые и душевные, бесхитростные, каждый встречный — друг и брат. Я ни разу ни у кого не видел и намека на высокомерие и чванство, надменность и зазнайство. Благоденствие налицо, но и запросы на порядок выше. Хорошие люди, ничего не скажешь. Натура у них тонкая и чувствительная, потому-то и страсти на спортивных состязаниях сильно накаляются, но не до такой степени, как было у нас, когда болельщики между собой побоища устраивали, до преступлений дело доходило. И вообще, преступность в мое родное время была кошмарной. А как здесь? Безусловно, воровства, грабежа, всякого жульничества и мошенничества не было. Бывает, конечно, какой-нибудь головотяп нанесет ущерб, за что могут и наказать: год, два, а то и все пять лет этот головотяп ни на один стадион не попадет, никаких ему игр, театров и путешествий и, пусть даже он чемпион — к соревнованиям не допустят. Оказывается, человек от этого очень здорово киснет, прямо-таки изводится весь. Однажды в городе я видел статного симпатичного парня, вокруг головы которого светился зеленоватый ореол. Но парень был невесел, шел с опущенными глазами и сильно торопился. Люди уступали ему дорогу и посмеивались. Позже я узнал, что это был хулиган. Не сдержался, выступил где-нибудь — вживят в затылок клейту, и вокруг головы появляется светящийся ореол. Чем сильнее нахулиганил, тем ярче светит ореол. И шагай на все четыре стороны. Со слезами потом выпрашивает прощения, а как удалят клейту — ангелочком становится.