Коллектив авторов - Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева

• Название: Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Кино
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0396-7

Настоящий сборник – первая попытка начать серьезный разговор об особой кинематографической эстетике фильмов Андрея Звягинцева. Здесь представлены работы критиков и эстетиков кино, аспирантов вузов, посвященные анализу фильмов режиссера, материалы мастер-класса, проведенного Звягинцевым в киноклубе “АРТкино” в сентябре 2007 года, а также интервью с участниками творческого коллектива, специально подготовленные для этого сборника, и другие материалы.

---

Ничего такого, конечно, еще не знает юный Иван. Просто в его голове есть (уже до встречи) сложившийся образ отца, причем собранный, как всегда бывает, из совершенно случайных деталей: мама говорила, что отец – летчик. Вот если бы тот приехал в форме, фуражке, а главное, стал баловать Ивана (именно к этому он привык), вот тогда другое дело – настоящий. А так – надо проверить. Кстати, по поводу “баловать”. Младший из братьев даже не предполагает, что отец может и должен быть строгим. Не предполагает, во‐первых, потому, что у него просто нет подобного жизненного опыта: мама и бабушка серьезно не наказывают, старший брат подчиняется и никогда не станет с ним драться по-настоящему. Во‐вторых, отец, который отсутствовал двенадцать лет, априори виноват перед сыном, а следовательно, просто обязан быть снисходителен и щедр. Ведь он недодал своим детям столько любви (ну а вопрос, обязан ли сам Иван хотя бы чем-то отцу, просто не существует)! Это отец должен был любить, а Иван теперь в лучшем случае готов принять любовь, точнее, определенные доказательства любви. Ну и, наконец, если бы отец приехал в летной форме, им можно было бы гордиться. Точнее – покрасоваться перед сверстниками, теми самыми, которые называли “трусом”, да еще попросить папу, чтоб научил их “вежливому обращению”. Еще одна проблема Ивана – его инфантильное представление, что все обязаны с ним возиться, брать на себя тяжелую работу, нести за все ответственность. Он готов быть маленьким, но не младшим. Подобная сумма ожиданий, совершенно не совпадающая с реальным человеком, зовущимся его отцом, и приводит к бесконечному конфликту, который может разрешиться только тогда, когда Иван повзрослеет, что-то такое важное поймет, почувствует, умудренный собственным жизненным опытом. Беда лишь в том, что прозреть он может исключительно через катастрофу. Такова степень нечувствительности его души на данном отрезке жизни.

Вернемся теперь еще раз к финалу фильма. Иван бежит к вышке. Еще бы, ребенок потрясен: отец оказался без двух минут убийцей. Иван, конечно, не думает о том, что просто сбылось его желание: это ведь он страстно мечтал убедиться в своих страшных воображаемых подозрениях. Самое ужасное, что кроме перечисленных выше эмоций есть еще одна, которая сильнее всех прочих: тогда с мальчишками так и не прыгнул с вышки, а теперь он докажет ему, всем им, что – “может, может!” Отец становится персонификацией самого зла, а вышка – единственным способом доказать… Что? Что он не подчинится. Кому? Никому. А прежде всего – ему! Другими словами, тому, кто так любит, что пожертвует жизнью своей, чтобы спасти маленького озлобленного дурачка. Глупо ведь. Надо было не бежать за Иваном – и остановился бы. Потом еще с вышки пришлось бы снимать. Истерики почти никогда не доводят дело до конца, только демонстрируют, требуя внимания. Да… “Ты прыгнешь в другой раз”, – сказала Ивану мать. Он так и не прыгнул. Но мужество и достоинство в его случае как раз и заключалось в том, чтобы не прыгнуть. Он не прыгнул, но струсил – попытался. Данная ситуация, так сказать, наглядно демонстрирует, что нет никаких общих рецептов и моделей поведения в одной и той же, казалось бы, ситуации. Все определяет твой личный выбор, твое личное мужество и какое-то почти интуитивное чувство “так нельзя, потому что нельзя никогда”. Вообще, Отец ждет от нас только такой сознательно героической позиции, но нам хочется “как легче”.

“Как страшно жить!” – любит повторять один современный юморист. Пожалуй. Но самое удивительное, что “Возвращение” – фильм о счастье. Думается, именно так в целом попытался сформулировать основную идею картины ее режиссер Андрей Звягинцев в своеобразном послесловии – “Фильме о фильме”: когда человек находится внутри какого-то жизненного опыта, он мучается и страдает. Если же данный отрезок жизни завершается, и человек оказывается как бы вовне происходивших событий, отстраняясь тем самым от своих страхов и претензий, он вдруг понимает, как был сказочно счастлив тогда, когда чувствовал себя несчастным. Подобное утверждение не следует, конечно, понимать так, что в страдании как таковом и заключается истинное счастье. В страдании есть полнота, скорбь и одновременно радость существования. Эта полнота и является, собственно, единственно возможным земным счастьем, а отнюдь не какая-то надуманная безоблачность, беззаботность и инфантильность. Словом, “хочешь быть счастливым – будь им”. Человек в большинстве случаев несчастлив только потому, что не хочет понять, а осознав, согласиться, что заветные желания (например, быть любимым) исполняются почти всегда не в форме нашего изначального ожидания. Ибо никакое наше представление, скажем, о любви, не может вместить в полноте последующее реальное переживание души. Чуть-чуть доверия и благодарности, но нет! Как будет рыдать Иван, когда в самый последний момент (лодка с мертвым отцом уплывает и погружается на дно) осознает, какое несравненное счастье своей жизни он утратил, причем навсегда. И как он на самом деле хотел любить отца, как практически любил, только еще не знал об этом. И теперь слово, которое он так мучительно заставлял себя иногда выговаривать, – “папа” – произнесется само собой. Словно отец жив и слышит и вот-вот откликнется.

Пожалуй, следует сказать несколько слов и о странном, на первый взгляд, поведении отца, точнее, об истоках такого поведения. В самом деле, почему он так строг, временами почти жесток? Есть ли у него какая-то цель? Я уже упоминала о мужском воспитании, иллюстрацией которого якобы и является “Возвращение”. Действительно, содержание фильма может быть воспринято и таким образом. Однако в этом случае многое остается недосказанным или, наоборот, слишком прямо “подсказанным”. Все становится на свои места только тогда, когда мы начинаем учитывать евангельскую составляющую фильма. Тот, кто неожиданно приехал ниоткуда, – отец и Отец. В отличие от отца-человека, Он заранее знает финал. Он знает, что все повторится. Все: предательство и Голгофа, злоба, непонимание и гибель. Но, зная, Он, Бог, словно надеется – на чудо. Только это чудо должен совершить не Он, но два маленьких мальчика, двое чистых душою. Ведь сказано: “Будьте как дети и войдете в Царствие небесное”. Но, кажется, человек слишком быстро выходит из возраста блаженного доверия…

Итак, Отец знает, что недолго пребудет в этом мире со своими детьми и что Андрею и Ивану скоро придется все делать самостоятельно, без Его помощи. И Он пытается подготовить двух несмышленышей к суровому будущему. Его, конечно, интересует не их приспособленность к социальной жизни, но – душа. Он учит ребят очень простым вещам – не врать, быть мужественными и ответственными, не перекладывать свою вину на других (а мы всегда, по природе своей, – без вины виноватые), а еще – быть терпеливее, смиреннее; главное же – не трусить, не терять свое человеческое лицо. Он сознательно не потакает капризам младшего и заставляет Андрея самостоятельно искать в незнакомом городе, где можно поесть, велит ему “как взрослому” расплатиться в ресторане, подсказывает, как вежливо и с достоинством подозвать официантку. Он не так суров, как может показаться. Когда Андрей проштрафится первый раз: отправится на поиски закусочной, а сам по-детски отвлечется на какой-то пустяк, забыв, что его ждут, Отец строго спросит с него – это верно. Но тотчас смягчится вслед за тем, как Андрей искренне раскается и попросит прощения. Более того – в голосе Отца прозвучит что-то нежное, теплое.

Еще одна “педагогическая” ситуация фильма: наглые подростки отнимают у Андрея деньги. Отец наблюдает за происходящим в окно, но не вмешивается, а затем ловит и приводит к сыновьям вора. Приводит и требует, чтобы те, так сказать, “разобрались” с обидчиком. Оба отказываются. Они – не злые мальчики. А отец недоволен: “У вас нет кулаков!” Данный эпизод, казалось бы, выпадает из общего евангельского контекста “Возвращения”: подставить щеку, отдать последнюю рубашку – а тут… Где, скажите, грань между смирением и трусостью? Смирение не есть робость, но мужество, мужественная незлобивость. Где в Новом Завете сказано, что щеку надо подставлять, прикрыв от ужаса глаза, как обезумевшая овечка? Нет, Он не хочет, чтобы мы били и унижали, но Он требует, чтобы мы не трусили. Видите ли, в Евангелии не следует искать никаких готовых моделей поведения, тем более на каждый случай жизни. Эта великая книга выполняет функцию своеобразного камертона, настроившись на который начинаешь различать малейшую фальшь в собственных намерениях и поступках, что и позволяет в конечном итоге сделать достойный выбор. Вот этот чистый звук “Благой вести” удивительно точно выдерживается на протяжении всего фильма, свидетельствуя о замечательном соединении в “Возвращении” эстетического и этического. Весьма показательно в этом смысле, что некоторые уже отснятые эпизоды, которые нравились в рамках сценария, в процессе работы вдруг теряли свою убедительность: в них обнаруживалась какая-то скрытая неточность, ложь. Так, в “Фильме о фильме” Андрей Звягинцев упоминает один “брутальный” эпизод с каскадерским трюком, когда отец, отвлеченный и раздраженный претензиями Ивана, едва не врезается во встречную машину. За секунду до этого он протягивает сыну носовой платок со словами: “Оставь его себе. Он тебе еще пригодится”. Если бы эта фраза осталась в картине, она бы звучала резким диссонансом по отношению к общему контексту фильма, ибо смысл ее в том, что отец старается унизить сына. Заметьте, при всей строгости Отец в “Возвращении” ни разу этого не делал, а если наказывал, то за дело и только для того, чтобы пробудить в детях достоинство и столь необходимое для спасения души чувство вины, стыда, совести.