В. Бирюк - Рацухизация

• Название: Рацухизация
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Альтернативная история

Это — альтернативная история. Не сколько об истории, сколько о человеке в ней. Детям — не давать. Слишком много здесь вбито. Из опыта личного и 'попаданского'. Местами крутовато сварено. И не все — разжёвано. Предупреждение: Тексты цикла «Зверь лютый» — ПОТЕНЦИАЛЬНО ОПАСНЫ. Автор НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ за изменения психо-физических реакций читателей, произошедшие во время и/или в результате прочтения этих текстов.

---

Не, выкупать не будут. При случае — сами придавят.

Ага, готово. Кастусь, тощий, голый, очень белокожий, со связанными за спиной локтями, лежит животом на бревне-плахе и мычит сквозь чьи-то подштанники. Периодически елозит ногами и бьётся лицом об бревно. Авундий старательно придерживает его за волосы и путы.

Комаров уже почти не нет, костёр прогорает, свежий ночной воздух овевает… всё это обнажённое и трепыхающееся, успокаивает и отрезвляет. Восприятие реальности улучшается и позволяет перейти к её осмыслению.

«Ему было нестерпимо конфузно: все одеты, а он раздет и, странно это, — раздетый, он как бы и сам почувствовал себя пред ними виноватым, и, главное, сам был почти согласен, что действительно вдруг стал всех их ниже и что теперь они уже имеют полное право его презирать. «Коли все раздеты, так не стыдно, а один раздет, а все смотрят — позор! — мелькало опять и опять у него в уме. — Точно во сне, я во сне иногда такие позоры над собою видывал». Но снять носки ему было даже мучительно: они были очень не чисты, да и нижнее белье тоже, и теперь это все увидали. А главное, он сам не любил свои ноги, почему-то всю жизнь находил свои большие пальцы на обеих ногах уродливыми, особенно один грубый, плоский, как-то загнувшийся вниз ноготь на правой ноге, и вот теперь все они увидят».

Достоевский, временами, очень точен в описании оттенков человеческой реакции. Дело не в факте обнажения — в бане все бывали, но исключительно в собственной оценке конкретной ситуации. Почти голые эстрадные певицы, пляшущие перед огромными концертными залами и телевизионными аудиториями, отнюдь не конфузятся. Наоборот, быть публично голым среди толп одетых — цель, мечта множества людей. Просто надо именно так вывернуть свои мозги, собственную этику.

В отличие от Мити Карамазова, Кастусь носков не носил, да и ногти имел вполне нормальной формы. Что, однако, не мешало ему ощущать «нестерпимый конфуз». Теряя уверенность в себе, гордость посвященного воина Перуна, гонор княжеского сына.

— Фанг, как думаешь, если употребить его «для наслаждений» — он поумнеет?

— Вряд ли. Их этому учат.

Во как! Хотя, конечно… ритуальное боевое братство… воспитать сопротивляемость к боли, унижению, страху… Прививка дерьмом — лучшая профилактика для сохранения храбрости? Получи от своих все гадости, которыми грозит тебе враг — и ты годен в герои. Настоящий воин должен быть постоянно готов не только вонзить своё победоносное копьё в дракона, но и наоборот: что кое-какое «бедоносное копьецо» вонзят в него.

Забавно… Братство Перуна — международный гей-клуб? С профессиональными активистами? Виноват: с активными профессионалами. Кто-то ж должен тренировать молодёжь! Как-то я Илью Ивановича, который Муромец, в роли пассивного… неофита — плохо представляю. Хотя, ему ж был уже тридцатник! Взрослый бородатый мужик… в этом смысле — малопривлекателен. «Тренеры» — уклонились? От исполнения священного долга по эстетическим основаниям?! Не верится… А! Понял! Илья же тридцать лет на печи просидел! Тренировал специфические мышцы на разгрызание кирпичей… Вот жрецы и испугались — вдруг головы по-откусывает. В смысле — головки.

Нет, ну что у нас за страна! Главный национальный герой — еврей-крестьянин. Казак-богатырь — инвалид детства. Запойный, до неузнавания соратников, мостостроитель с каменной задницей. Иудей-перунист — святой православный. «Нам внятно всё! И острый… и сумрачный…».

Такой народ — победить невозможно! Потому что удивлять — уже нечем.

— А если хором?

— Сдохнет.

И правда — что-то меня на американизмы повело: если с одного раза не получилось — повторяем то же самое, но с бОльшими ресурсами. А тут не ломить, а думать надо.

— Может, ему тавро рабское? Типа: печка с трубой и рябиновые листики по кругу?

— Калёное железо? Боль… — либо вытерпит, либо сдохнет. Если выживет — клеймо потом срежет. Шрамы украшают мужчину.

Вот же блин! Как привести сопляка к повиновению? Традиционный способ — боль. Порка кнутом… раскалённое железо… утопление… сексуальное насилие… голод, жажда, фиксация… Можно попробовать электрошокер… Но молодые фанатики задирают свой болевой порог очень высоко — до начала необратимого болевого шока… Совместить с галлюциногеном…? Или просто прирезать и не морочить себе голову?

— Эй ты, плешивый! Отпусти нас, и я щедро отблагодарю тебя.

Всё. Проиграл. Заговорил.

Мальчик — сдулся. Нервишки сдали.

Он, возможно, в состоянии вытерпеть боль, но, как оказалось, не в состоянии выдержать неопределённость. Играем этого чудачка говорливого. В раскачку.

— И сколь велик размер твой благодарности, о щедрый и многомилостивый юный господин?

Льстивое низкопоклонство у меня неплохо получается. Хотя, конечно, профи на княжеском подворье в Смоленске — морщились.

— Развяжи меня, и мы поговорим. А-а-а!

У меня нет резинового жгута, которым били по ногам в НКВД старенького Меерхольда. Но наш, исконно-посконный правёж с батогами по лодыжкам — тоже эффективен. Конечно, подобранное рядом, на древощепище поленце — не мой дрючок или Саввушкина палочка, но — действует. Тут ведь главное — проводимость синапсов. А она обеспечивается неожиданностью. У мальчика — приступ когнитивного диссонанса между моим льстивым тоном и причинённой мною же болью.

«Обманутые ожидания». Раскачивание психики.

«Не верь, не бойся, не проси» — это ж не просто так! Только у вас, аборигены, ещё нет такого опыта. Опыта столь массового, что специфические формулировки стали частью национальной культуры.

— Конечно, Кастусь, развяжу. Как поговорим. Так что ты предлагаешь?

— Я… мы… отвези нас на Поротву, и ты получишь много мехов и серебра. Ты будешь очень богат!

Отлично. «Кастусь» — уже не вызывает ругательств. Навязанная мною смена порядка действий: «развязать-поговорить» — прошла. Терпеть боль его выучили, молчать на допросах — нет.

— Если я отвезу вас туда — я получу не кучу серебра, а нож под ребро.

— Я дам тебе своё слово. Слово будущего владетеля Поротвы. А-ай!

— Больно? А мне как больно… Ведь тебе в детстве говорили, что врать не хорошо. А ты врёшь. Нагло лжёшь мне в глаза. Пресвятая Богородица одарила мне способностью чуять всякую лжу. Меня от неё просто тошнит.

Имитируем рвотный позыв ему в лицо. Реакция нормальная: смущение, изумление, отвращение, страх. Весь набор — человеческий, а не «военно-перунистский».

А ещё — полное непонимание: он же правду говорит! Честно же!

Аргументируем:

— Ты — наследник князя Будрыса. Но твои старшие братья никогда не склонятся перед тобой. Они не заплатят выкуп — чтобы ты не вернулся. Они прирежут тебя, если ты вернёшься. Ты — лжёшь говоря, что твоё слово — «слово будущего владетеля Поротвы».

Факеншит! Придётся-таки, строить Монетный двор. А на монетах выбивать свой портрет: «Ванька-чудотворец». Или правильнее — удивляльник?

— Они не посмеют! Отец не позволит! Он их так накажет… А-а-ай!

Хорошо. Шелуха осыпается и проявляется неплохая, разумная сущность: апелляция идёт к отцу, к реальной силе, а не к закону или богу.

— Ты — глуп. Твой отец, Будрыс, умер.

— Что?! Ты! Ты убил его!!!

— Цыц! Я бы, конечно, с радостью похвастался победой над князем «поротвичей», но он умер сам. Мой нож только воткнулся ему в плечо. А умер он от прежних ран, сердце не выдержало.

— Тева-а-а-с… (Отец).

Парень горестно завыл, заплакал, уткнулся лицом в бревно, на котором лежал.

Прислуга постоялого двора уже отпричитала над нашими покойниками, их трупы грузили на телегу. Мёртвых литваков стаскивали в кучу, в другую — их барахло. Начали выносить на двор их имущество из лодки и из избы, где они собирались стать на постой. Чем-то вкусным потянуло от поварни: война-войной, а мужиков кормит надо… Ночь вокруг. Я подкинул в костёр ещё пару поленьев.

— Его… его надо похоронить, надо сложить погребальный костёр… высокий… Я… я буду петь погребальную песню…

Мокрое, залитое слезами, детское ещё лицо. Поцарапанное об бревно. Тощее, несколько непропорциональное, как обычно у подростков в этом возрасте, тело, спутанные за спиной, дёргающиеся руки, дрожащие губы, измученный, больной взгляд… Перед которым я кручу в пальцах ошейник раба.

— Будешь. Будешь петь. Если я позволю. Если я снизойду склонить свой господский слух к нижайшим просьбам своего раба.

Горе на лице мальчишки сменяется недоумением, растерянностью, злобой, но прежде чем он начинает выкрикивать мне в лицо свои… этические оценки моей деятельности, я продолжаю:

— Или я просто скормлю его труп. Свиньям.

Ярость, остановленная в последний момент моими словами, снова вытесняется растерянностью.

Как же это возможно?! Моего отца?! Князя?! На корм грязным животным?! Нет!!!