Геннадий Пациенко - Кольцевая дорога (сборник)

• Название: Кольцевая дорога (сборник)
• Автор: Геннадий Пациенко
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книгу московского писателя Геннадия Пациенко вошли рассказы, основная тема которых — земля, груд, забота об охране природы, а также повести «Кольцевая дорога» и «Высокий день» — о труде и исканиях молодого рабочего.

---

— Купи.

— Сено купил бы.

— Я и цветы тебе не продам.

— Это почему? — насторожился Лешка.

— Пригодятся… — сказал Степка загадочно.

— Да я в шутку. Не серчай! Пришел сказать тебе. Вчера Зойку видел в городе. Передавала, что утром сегодня будет. Насчет поминок поговорить хочет.

Лешка предлагал продать сено не зря: выведывал, собирается ли Степка уехать. Потерять в колхозе работника, и не какого-нибудь, а механизатора — дело не шуточное. Хотя и славился Лешка как любитель выпить, однако вел хозяйство исправно. После бражничания умудрялся купить то ружье, то лодку, то просто разные мелочи, годные при умелых руках в домашнем хозяйстве. Ни ячмень, ни рожь на своем огороде не сеял.

— Трактор-то скоро пригонишь? — спросил он.

— За дровами тебе?

— Калым есть.

— Обойдутся без трактора!

— Как сказать… Машина — она всегда нужна. Лучше меня знаешь. — Лешка посмотрел на дорогу. — А ветлой могло крышу твою задеть. Толстая больно — с дуплом. На нашей улице завсегда что-нибудь ветер ломает. Летось на моей березе макушку хрястнул, теперь вот — ветлу. На тех улицах все ветлы целы. Лип, дубов много. На себя ветер берут. Только так, иначе бы все перекрошило. Удачно упала ветла. На улицу. Трактором бы ее зацепить, отволочь: к твоей калитке не подойти теперь, не подъехать. Судьба наша тоже, как эта ветла. Живешь, а что внутри тебя — не знаешь, пока не схватит…

Лешка говорил и не мог понять, что сделало сегодня Степку не таким, как всегда. Слушал и как будто не замечал Лешку: следовало подаваться куда-то в другое место. Лешка заторопился к магазину. Болела голова — состояние хорошо Степке знакомое.

— Знаешь, приходи-ка в субботу ко мне, — сказал он. — И лучше всем семейством.

— Это зачем?

— Мать поминать будем.

— Ты всерьез? — с явной почтительностью проговорил Лешка.

— Ну а как еще!

Лешка преобразился:

— Имей в виду — Много будет.

— Вряд ли.

Почему это вряд ли?

— На кладбище шло не густо.

— Чудак, тогда не до похорон было. Уборка, то да се — хватали, пока погода. А сейчас придут. Мне-то лучше знать. Готовить на стол кого позовешь?

— Бабку Максимиху. Зойка приедет.

— Если посуды не хватит, у нас взять можешь. Далеко не ходи, — как-то сразу перешел Лешка на деловой тон. — Достанем, найдем что надо.

К магазину, конечно, Лешка не направился: скрылся у себя в доме, чтобы поведать жене о предстоящих поминках. А уж через ту деревня мигом узнает.

Степка с ножовкой в руке взялся распиливать поваленную поперек улицы ветлу. Сломанное дерево высилось возом опрокинутого сухого сена. Степка пилил ее — последнюю память соседей. Расчищал дорогу.

Пилил, пока незаметно не подошла к нему прямо с поезда Зойка. Он не видел, как появилась она и стала подле ветлы, удивленная хлопотливостью брата, ожидая, когда он сам заметит ее. Степка оторвался, поздоровался.

— Ну, как тут у тебя, Степа?

— Все нормально.

— На два дня вырвалась. Не отпускали. Говорят, что там поминать — не воротишь. А я отвечаю им: верно, не воротишь; мы с братом да с соседями не столько поминать намерены, сколько сравнить себя с матерью, с ее жизнью. Может, отвечаю, для того и еду, чтобы свою жизнь понять лучше. Для человека не безразлично, что будут думать о нем после смерти. Выслушали. Отпустили.

Степка не вставлял своего слова, не поддакивал, воспринимал все с какой-то горестно-тихой сосредоточенностью. Сестра же торопилась выговориться, выложить, что назрело у нее в суетливой жизни и что не терпелось высказать, пока шла она ранней дорогой с поезда.

— Может, с утра в магазин сходим, — говорила она, — пригласим людей, пока на работу не разошлись. Денег, Степа, я с собой привезла немного. Как у тебя?

— Мать же оставляла, — спокойно ответил Степка. — В доме лежат.

И принялся допиливать ветлу, освобождая дорогу, что вела на большак, в даль, за деревню.

Соловьи под дождем

— Ты знаешь, — говорил старший, укрывая от дождя голову куском полиэтиленовой пленки, — ты знаешь, когда я в этих местах учительствовал, мне рассказали об удивительном свойстве наших берез. До сих пор не пойму, чем и объяснить это. Деревенские пастухи не раз подтверждали его.

— А что это за свойство? — спросил, не утерпев, младший.

— Когда приходится попадать в такие вот ситуации, как мы с тобой, надо искать березу. Недавно прочитал одно стихотворение, вот послушай:

Увидишь: дым курится над сосной,
Поникнул тополь, рухнул дуб могучий,
Березку ж гром обходит стороной,
И молния не бьет ее из тучи.

— Слышишь, «молния не бьет ее из тучи»?!

Дождь хлестал по лицу младшего грибника, удивленного тем, что узнал и услышал он от своего друга. Пораженный, стоял под дождем, забыв о лежащем в корзине берете, который взял в лес на всякий случай.

— Ну, что смотришь, что стоишь? — прокричал ему весело старший. — Давай искать ее, нашу красавицу — березку. Под ней-то надо и переждать нам грозу.

— А может, назад к косарям пойти? — неуверенно предложил младший.

— До них далековато. На нас нитки сухой не будет!

Они окидывали взглядом местность, вертели головами и всюду натыкались глазами на одинаковый, густо сросшийся орешник. Ни в поле, ни над кустарниками не возвышались вблизи березы. Сверху косыми струями хлестал дождь, небо озарялось грозовыми вспышками, то самое небо, которое еще недавно было для грибников ясным и чистым.

Они вышли из дома утром. То один, то второй повторял: «Какой день! Какой день!..» И долго никто не встречался им. Никто, казалось, и не живет здесь и никогда не жил. И тем неожиданнее было увидеть вблизи дороги, на лесной поляне, избенку, вовсе не похожую на лесничью сторожку. Из трубы тянулся ровно и тонко дым, жерди и бревна подпирали стены, старая крыша — будто шляпа с обвислыми полями.

Собачонка с белым подгрудком залаяла на голоса грибников, и тотчас же из-за ограды выглянула пожилая женщина с низко опущенным на лоб темным платком, в поношенной серой юбке и старом мужском пиджаке. Она задержала недолгий взгляд на чужих и снова принялась за прерванное во дворе дело.

О лесном этом домике грибники знали: в нем жила дочь умершей недавно восьмидесятилетней старухи Башкатихи, не пожелавшей в тридцатые годы переселяться в деревню.

Странным казалось двум приезжим из большого города людям это одиночество, эта заброшенность в лесном краю, где за год, кроме егеря, едва ли появлялся кто. Соток двадцать картошки да грядка лука у дома были единственным здесь богатством. В огороде торчала, как пугало, одетая на колья изношенная одежда.

— Она самогоном живет, — сказал младший. — Я от кого-то слышал: гонит и продает лесникам.

— Если и так, то ей только на хлеб хватает, — рассудил старший. — Лесников здесь — раз-два, и обчелся. Я другое слышал: она грибы солит и в городе продает. Этим вроде кормится, зарабатывает на одежду. Любопытно, как они с матерью в войну уцелели?.. Ведь здесь самое пекло было. Десять месяцев фронт держался.

И оба стали рассуждать, что и до сих пор есть еще на земле подобные глухие уголки, и сколько их — неизвестно: велика Русь…

Сосняк при дороге вскоре сменился сырым олешником: старым, с шершавой корой, обычно растущим вдоль речек. Между сосняком и олешником просматривалась просторно выкошенная делянка. На краю ее виднелось глиной обмазанное, осевшее до земли строение, наполовину скрытое густой лебедой и полынью.

— Прежняя хата Башкатихи, — пояснил седоватый грибник. Исподволь и незаметно он все больше тянулся рассказывать, но умолк, видя у заброшенного жилья незнакомых людей.

Две большие березы да столик под ними наводили на мысль, что и здесь жили когда-то и человек любил посидеть под березами, глядя на летнюю дорогу у дома. Столик был с прогнившими досками вокруг ржавых гвоздей, выбеленный дождями, рядом две жердочки для сиденья.

У дома стояла с поднятыми оглоблями телега с сеном. Малый в солдатских штанах лежал на нем, прикрыв лицо соломенной шляпой и взгромоздив на дробины босые ноги.

Под старыми, уцелевшими с войны березами, за вкопанным столиком сидел лет пятидесяти мужчина в глубоком раздумье. На столе перед ним стояли пустые миски: отобедали косари.

Какая-то мысль осенила мужчину, задержала взгляд, остановила мускулы лица, до черноты загорелого. Она так овладела им, что он не обратил внимания даже на грибников, неловко потоптавшихся почти рядом и затем тихо побредших дальше.

В прохладе болотных зарослей дорогу перебегал ручей, с полугнилыми, разбухшими бревнами и камнями посередине. Судя по сваям, это была когда-то речка, что легко угадывалось и по омуткам, видневшимся кое-где сквозь кусты, а теперь заросла.