Геннадий Пациенко - Кольцевая дорога (сборник)

• Название: Кольцевая дорога (сборник)
• Автор: Геннадий Пациенко
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книгу московского писателя Геннадия Пациенко вошли рассказы, основная тема которых — земля, груд, забота об охране природы, а также повести «Кольцевая дорога» и «Высокий день» — о труде и исканиях молодого рабочего.

---

— Не понимаю… — произнес он, недоумевая и удивляясь еще сильнее.

— Что ж тут понимать, молодо-зелено. Нашел, когда масло спустил. Кулачковый валик — это в масляном насосе.

— Есть, кажется…

— Не кажется, а точно! — не терпел Дементий, если не знал кто станка. — Он-то и полетел. Режима не вынес. Только не думай, что я это самое… — вертел он у виска пальцами.

— Да ты что?

Родион молчаливо слушал. Казалось, не пили. Голова вмиг стала ясной. Дементий не унимался:

— Я, быть может, хочу порой больше твоего, чтоб вокруг забуранило, взбурлило, чтоб, как в симфонии — тихо, тонюсенько, а потом ка-а-ак дернет!

Молчал Родион, продолжал Дементий:

— Существует один, утвердившийся давно принцип, некая мода. Пришел человек руководить на новое место, сразу же переманивает к себе тех, с кем он прежде работал. Был директор в другом месте. Вдруг — перевели к нам. За ним — пришел Сипов. Тот в свою очередь привел Агафончика. При такой поруке обеспечен покой. Всякая сосна своему бору шумит. Уж туг не попрешь особо. Думаешь, не знал я о сверхплановых сиповских деталях? Знал как член завкома. И термитчики знали, получая одновременно за вредность и за перевыполнение. Знали и побаивались, вдруг я скажу? А я не сказал.

— Потому что пил с ними.

— Это ты брось!.. Пил по дружбе, а не по корысти. Кстати, бутылка та была ихняя — за ремонт конвейера.

За время знакомства их ничего подобного с Дементием не случалось. Никогда еще не был таким он. Не скоро, видать, уймется. Памятно и надолго сорвался.

Из-за столов, справа от входа, на шум к ним подошел Горликов:

— Здравствуй, Дементий, — с какой-то усталой раздумчивостью сказал Горликов. — Здравствуй, Родион. Не перебил ли я вам беседу?

— Нет, Алексеич, — с глубоким вздохом облегчения ответил Дементий. — Ты пришел в самый раз. Понимаешь, угадал. Я честно, без подвоха. Поговорить нам, брат, надо, серьезно поговорить.

— Давно пора, Дементий. Хорошо бы не здесь.

— Да, да, не здесь. А хочешь, поедем ко мне?

— Что ж, поедем. Я только на полчаса покину вас. С директором сейчас виделся. — Глянул на часы. — Договорились через пять минут встретиться внизу. Хотя поздно уж…

— Нет, не поздно! Мое сердце говорит — не поздно. А точнее сердца ничто мне времени не подскажет. Ничего нет точнее сердца!

— Проводи его, Родион, — кивнул Горликов.

Вдвоем с Дементием вышли.

Фонари, словно бы ощупью, освещали улицу. Зима началась настоящей метелью. Разгульно носилась метель вдоль домов, лепила в лицо, взметала белой полой. Ни автобусов, ни троллейбусов вблизи. Удобней было отправить Дементия на такси. За углом находилась стоянка.

Насквозь продувало, а голове Родиона все равно жарко… Машины не было. Неподалеку прохаживался постовой. Дементий взял Родиона под руку и ходил взад-вперед, чтобы не мерзнуть. Стали на ветру, покуривая, и двое подростков.

— В тебе я узнал, Родион, себя, но того, который должен был сделать что-то, да не успел — МОЛОДОСТЬ ЖДАТЬ НЕ СТАЛА!.. Как не ждет опоздавших поезд, так и молодость: никогда, поверь, ждать не будет. Самую малость задержится, и пошла, понеслась себе дальше.

— Ты много работал, Дементий. Ты долго работал. Так долго, так много в завкоме был, что стал бояться. И знаешь почему?

— Ну скажи.

— Ты привык, ты боялся не попасть туда. Эта-то гирька и оборвалась теперь у тебя. Вот и все, что хотел я сказать.

— Правда. Но лишь отчасти.

Приближаясь, мигнул зеленый глазок машины, и Родион с Дементием поспешили к колонке в шашечках.

— Мы первые! — направились подростки к машине.

Однако негодовать Родиону с Дементием не пришлось.

Постовой оказался рядом. Махнул, приглашая садиться.

— Лишнего я наговорил сегодня, — оправдывался Дементий.

— Ничего, ничего, — утешал Родион.

Назвав адрес, Родион договорился с шофером. Однако сесть в машину Дементий не торопился, продолжал рассуждать и на улице. Таксист в нетерпении просигналил. Сквозь опущенное стекло в машину несло снегом.

— Вы что, закаляться вздумали? — проворчал он.

— Я, брат, давно потрескался от закалки, — заметил Дементий. Водитель посигналил вторично. Родион еще раз назвал адрес. Втолкнули продолжавшего говорить Дементия.

— Трогай! — сказал тот, садясь и подбирая пальто.

Машина сразу же растворилась, пропала в густой снежной завороти. Ветер трепал по краям крыш поземку. Заснеженные, засыпанные вдоль улиц деревья походили на развешанные кружева, которыми махал ветер. Хорошо, что подвернулась машина. Дементий был в летних туфлях, и лишь Родион знал, что ноги у него обгорелые.

Брел Родион к буфету один.

Казалось, мела не метель, а шумел неподалеку где-то прибой, с волн которого срывал ветер пену и бросал за воротник хлопьями. И хлопья охлаждали, отрезвляли распаленную голову. Ветер лепил упрямо. И так же упрямо хотелось идти навстречу метели.

На пороге ждал Горликов.

— Проводил?

— Проводил.

— Посидим. Долго же вы расставались.

— Машин не было, — сказал Родион, не зная зачем.

За столиком — никого. Пил Горликов мало. Больше о чем-то устало думал, слегка покраснев лицом. Рядом с ним и сам кажешься забывшимся и отрешенным. Но Горликов заговорил, как если бы разговор был только что прерван:

— Через два дня уходить…

— Извините. Я слегка приложусь. Что-то голова трещит, — сказал Родион.

— Пожалуйста. Только почему слегка? Давайте выпьем как полагается. Мы ведь мужчины?

— Вот уж точно — без пол-литра не разберешься, — проговорил Родион, улыбаясь. — А вам куда уходить?

— Как куда? На пенсию. Отдыхать.

Одет был Горликов во все вязаное. Серый домашний джемпер, поверх кофта вязаная, нитяная, и будто бы сам человек — весь из петель и ниток. В словах нет-нет и блеснет мысль-рыбешка, но чтобы рыбешку за улов посчитать, приходилось долго и терпеливо выслушивать Горликова, словно бы вязавшего себе новую кофту.

— Через два дня уходить.

— Что ж, будете сидеть теперь в сквере на свежем воздухе, — рассудил Родион. — Играть в домино, разбирать в домовом комитете дела, стоять в очереди за вечерней газетой…

— Нет. — Горликов стукнул по столу ладонью. — Нет. Кто научил тебя так понимать мою жизнь? Кто?

— Просто я это видел, каждый день видел, проходя е работы и на работу.

— Видел?

— Да. Видел.

Родиону уже не хотелось больше ни о чем говорить. А голос Горликова то слабел, то крепчал, как волна приемника, голос, схожий с дождем по осени, под который с печалью думается.

Выдержка… Вместе с усталостью и раздумьями покидала она Родиона все чаще. Боясь расстаться с ней окончательно, он гнал в эту минуту ненужное и слушал Горликова.

Однако продолжалось это недолго. Горликов заговорил, зачастил, и Родиона словно бы подменили — мигом насторожился.

Я, парень, не строил Магнитки и Днепрогэса, но жил и работал с людьми всю жизнь. Переделал, переточил, переплавил бог знает сколько. Я сотворяю из металла нечто пригодное, и этот процесс, в свою очередь, делает из меня пригодного человека, из тебя, из других — из всех и каждого. Если хочешь знать, это расход сил зовется жизнью. Он не каждому по плечу. Далеко не каждому!..

— А как же те?

— Кто?

— Кому не по плечу.

— Живут по-своему. Ну как-то иначе. По-другому пытаются найти себя. Где у человека не хватает в своем деле ума либо таланта, он начинает хитрить. И будь здоров хитрит. Тут два типа есть. Одни — прямые, другие — скрытые, утонченные, живущие на полулжи, полуправде. И мы создаем им отчасти условия. Ведь как бывает. Вот слушай. Купил я однажды на рынке полбанки меда. В саду на ночь поставил банку в блюдце с водой. Муравьи утром сновали, друг на дружку карабкались, но вода не пускала их к сладкому. На второй день кто-то по неосторожности положил на блюдце чайную ложку, да так, что стала та небольшим мостком к банке. И что же, этого мостка было уже достаточно. У банки сразу задвигались два плотных потока. Один к меду, другой — обратно…

Для меня, Родион, люди так и делятся на земле. Есть люди — пчелы, заполняющие мир сотами. И есть — умудряющиеся выдавливать из всего плохое, даже из сот. И вот еще что: не давай себя каждому перемалывать.

— Переламывать?

— Нет, именно перемалывать. Понятно? Объясню. Не все на заводе я был. В молодости на одном комбинате, помню, дробили и терли мы сплавленный по реке лес, выжимали щелочи, спирт, словом, все соки…

— Спасибо, — перебил Родион. — Понимаю. Только я не боялся сроду любой работы.

— Любой?

— Любой!

— Вот это и плохо, если человек годен на любую работу. Я решил, Родион, весной уехать.

— Уехать… Куда?

— В село. В деревню. В глухую деревню. Пенсии мне везде сполна хватит. А общественная работа моя там будет нужнее. Заодно и сам еще кое-чему поучусь у людей. На земле поработаю. Мне что? Мне доживать. Но и дожить надо со смыслом!..