Курбан Саид - Али и Нино

• Название: Али и Нино
• Автор: Курбан Саид
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: ISBN: 978-5-91103-039-1

Этот роман был окутан завесой тайны, как, наверное, ни один другой роман ХХ века. Впервые «Али и Нино» был издан по-немецки ровно семьдесят лет тому назад. Рукопись романа бесследно исчезла, и ученые разных стран до сих пор ломают головы наз вопросом, кто же скрывается под загадочным псевдонимом «Курбан Саид». Впрочем, кто бы ни был автор романа, ясно одно: перед нами блистательная и вдохновенно рассказанная романтическая история, действие которой разворачивается на Кавказе и в Иране на фоне драматических событий первой четверти прошлого века. Увидевший свет в предвоенной Германии, роман «Али и Нино» уже в наши дни стал мировым бестселлером и получил восторженные отклики читателей.

---

Народ, конечно, недоволен и сам защищает свои права. После обеда жалобщики приходят в мечеть, где сидят в круг старые, мудрые люди, которые решают все вопросы по законам Аллаха и шариата: «Око за око, зуб за зуб».

Проскользнут иногда по темным улицам люди в масках, сверкнет кинжал, и справедливость восстановлена.

Кровная месть переходит из одного дома в другой, и очень редко кто-нибудь обращается к русским судьям. От такого человека отворачиваются старики, а дети на улицах показывают ему язык.

Иногда по улице протащат мешок, из которого доносятся чьи-то сдавленные стоны. Мешок выбрасывают в море, и он с тихим всплеском уходит на дно. А на следующий день кто-то плачет, рвет на себе одежды, но воля Аллаха выполнена — уличенная в прелюбодеянии жена убита.

Наш город — это сплошные тайны, которые прячутся в его укромных уголках. Я люблю эти тайны, люблю эти укромные уголки, люблю гудящую тьму ночи, дневной шепот во дворе мечети. Люблю потому, что именно здесь Аллах позволил мне явиться на свет человеком, шиитом, последователем имама Джафара.

И коли уж Он столь милостив ко мне, так пусть же позволит мне и умереть на этой улице, в этом доме, где я родился.

Пусть Он позволит это мне и грузинской христианке, которая ест с помощью ножа и вилки, носит тонкие, прозрачные чулки, той, в чьих глазах всегда светится улыбка, — Нино!

Глава 3

Первый день выпускных экзаменов в гимназии. Блестят золотом воротнички, сияет серебро пряжек и пуговиц. Серая ткань тщательно выглаженных брюк хранит еще тепло утюга. Сняв фуражки, мы молча стоим в актовом зале на торжественном молебне, прося помощи у русского Бога, хотя из сорока человек — православных всего двое.

Священник в праздничном золоченом облачении с большим золотым крестом в руке начинает молебен. По залу распространяется запах ладана. Учителя и двое православных опускаются на колени.

Мы почти не слушаем того, что нараспев произносит священник. Сколько раз с тревогой или равнодушием слышали мы за последние восемь лет эти слова.

— Да благословит Господь всемилостивейшего, всемогущего, христианнейшего монарха нашего и царя Николая Александровича, всех, странствующих по морю или на суше, всех страждущих и мучающихся, всех, геройски павших на полях битвы за Бога, царя и отечество, всех православных христиан…

Я от скуки разглядываю стену. Там под двуглавым орлом в большой золотой раме висит нарисованный в полный рост портрет «всемилостивейшего и всемогущего монарха». Портрет напоминает византийские иконы. Лицо царя чуть вытянуто, волосы светлые, ясный и холодный взгляд устремлен вперед. На груди бесчисленные ордена. Сколько раз за восемь лет я пытался сосчитать количество орденов, но всякий раз сбивался со счета.

Поначалу рядом с этим портретом висел и портрет императрицы, но потом его убрали. Мусульманам, особенно из сельских мест, не нравилось, что императрица изображена на портрете с обнаженными руками и шеей. Поэтому они не пускали своих детей в гимназию. Дирекции пришлось портрет снять.

Настроение у нас приподнятое. Слишком уж волнующим было событие. В этот торжественный день я решил вести себя не так, как всегда. Прежде всего, я дал себе слово быть как можно воспитанней. Впрочем, осуществить с утра это благое намерение оказалось сложнее, чем я предполагал — все домашние еще спали. Зато по дороге в гимназию я раздавал милостыню всем нищим, которые попадались мне на пути. Просто так, для надежности. Причем я так волновался, что одному вместо пяти копеек дал целый рубль. Нищий бросился благодарить меня.

— Не меня благодари, — важно отвечал я, — а Аллаха, который благословил меня на такую щедрость.

Теперь уже срезаться на экзамене было невозможно.

Молебен закончился. Мелкими шажками мы приблизились к экзаменационному столу. Члены комиссии напоминали чудовищ, вывезенных Ноем на его знаменитом ковчеге: бородатые лица, мутные глаза, парадные золотые мундиры. От торжественности обстановки становилось чуть тревожно, хотя особой причины для волнения не было: русские преподаватели очень редко срезали мусульман на экзаменах. А все потому, что у нас множество друзей — отчаянных парней, вооруженных ножами и револьверами. Преподаватели это знали и боялись своих учеников не меньше, чем ученики боялись их. Для многих назначение в Баку было воистину божьей карой: слишком обычным для Баку делом было нападение под покровом ночи на преподавателей. В итоге нападавшие оставались неизвестны, а избитый преподаватель получал назначение на новое место. Поэтому преподаватели закрывали глаза на то, что ученик Али хан Ширваншир бессовестно списывал задания по математике у своего соседа Метальникова. Только однажды, в самый разгар процесса списывания преподаватель подошел ко мне и отчаянно прошептал: «Ну, не так же откровенно, Ширваншир, ведь мы не одни».

Письменный экзамен, по математике мы сдали без приключений, а потом довольные этим беззаботно спустились по Николаевской, словно уже не были гимназистами.

Назавтра предстоял письменный экзамен по русскому языку. И вот директор торжественно вскрывает запечатанный пакет, полученный из Тифлиса, и громко произносит:

— Женские образы, отражающие идеал русской женщины, в произведениях Тургенева.

Тема простая, можно писать все, что угодно. Надо только хвалить русских женщин, и все будет в порядке.

Гораздо труднее был письменный экзамен по физике. Но здесь недостаток знаний успешно компенсировался испытанным искусством списывания. Так я проскочил и физику.

После этого экзаменационная комиссия дала нам день отдыха.

Теперь пришла очередь устных экзаменов. Здесь уже списыванием делу помочь было нельзя. На простые вопросы следовало давать как можно более заумные ответы.

Первым шел экзамен по закону Божьему. Наш мулла, который во время предыдущих экзаменов держался на заднем плане, на этот раз занимал главное место за столом. Он был в легкой накидке, подпоясанный зеленым поясом, который свидетельствовал о приверженности муллы к учению Пророка. С учениками мулла был добр. Я лишь выпалил: «Нет Бога, кроме Аллаха, Мухаммед Его Пророк, а Али наместник Аллаха», и мне была выставлена самая высшая оценка, потому что это были главные слова, отличавшие шиитов от заблудших суннитов. Этим словам нас научил мулла, и еще он говорил, что хотя сунниты и сбились с пути истинного, однако Аллах и их не оставил своей милостью. Наш мулла был человеком мягким.

К сожалению, этого нельзя было сказать о преподавателе истории. Настроение у меня испортилось, как только я взял билет и прочитал вопрос: «Гянджинская победа Мадатова». Речь шла о сражении под Гянджой, когда после жестокого обстрела русских было разгромлено войско Ибрагим хана Ширваншира, того самого, который помог Гасанкули хану прикончить Цицианишвили.

— Ширваншир, — мягко проговорил преподаватель, видя мое замешательство, — вы можете воспользоваться своим правом и поменять билет.

Я с сомнением посмотрел на билеты, лежащие, как лотерейные, в глубокой чаше. Каждый ученик имел право один раз поменять билет, но в этом случае на отличную оценку рассчитывать уже не приходилось. Стоит ли испытывать судьбу? По крайней мере, как погиб мой прадед, я знал хорошо, а в чаше лежали еще вопросы о всяких Фридрихах, Вильгельмах, Фридрихах-Вильгельмах, о гражданской войне в Североамериканских Штатах. Там уже выкрутиться было бы сложнее!

Я отрицательно покачал головой:

— Нет, благодарю, я буду отвечать на свой билет. — И, стараясь сдерживать обуревавшие меня чувства, я стал рассказывать о том, как иранский шахзаде Аббас Мирза во главе сорокатысячной армии выступил из Тебриза, чтобы изгнать русских из Азербайджана. У Гянджи его встретил пятитысячный отряд, которым командовал царский генерал, армянин Мадатов. Огнем своей артиллерии Мадатов расстрелял иранское войско и обратил его в бегство. Аббас Мирза спасся тем, что свалился с коня в канаву и пролежал там до конца этого побоища. Ибрагим хан Ширваншир с отрядом попытался переправиться на другой берег реки, но попал в плен и был расстрелян.

— Эта победа, — заявил я в заключение, — была одержана не столько благодаря храбрости русских солдат, сколько за счет технического превосходства в вооружении отряда Мадатова. В результате победы русских был заключен Туркменчайский мирный договор, согласно которому иранцы должны были выплатить огромную контрибуцию. После ее уплаты пять областей Ирана были полностью разорены.

Я сознавал, что подобное заявление лишало меня надежды на отличную отметку. Чтобы получить «пятерку», я должен был сказать, что «русские проявили чудеса беспримерного героизма, победив и обратив в бегство превосходящие силы противника. В результате победы был заключен Туркменчайский мирный договор, приобщивший иранцев к культуре и рынку Запада».