Наталья Пожарицкая - Обезьяны, обезьяны, обезьяны...

• Название: Обезьяны, обезьяны, обезьяны...
• Автор: Наталья Пожарицкая
• Жанр: Природа и животные

Обезьяны. Трудно назвать других животных, которые бы так будоражили человеческое воображение, вызывали бы к себе столь различное отношение, порождали бы столько легенд и суеверий и вместе с тем издавна привлекали пристальное внимание натуралистов и ученых.

Книга, построенная на новейших научных данных, рассказывает об истории открытия, особенностях образа жизни некоторых обезьян, о том, как исследуют поведение этих удивительных животных, и о том, какое значение имеют эти исследования для развития многих областей человеческого знания.

---

Из таблички можно было также узнать, что Бабушка — одна из родоначальниц сухумского гамадрильего стада. Вместе с Бабушкой в вольере обреталось десятка полтора ее правнуков — озорных сорванцов-гамадрилят с длинными и любопытными, как у Буратино, носами. В клетке по соседству сидел самец-гамадрил. Плечи его прикрывала роскошная серебристая грива.

— Привет. Ты тоже на практику?

Рядом стоял неизвестно откуда взявшийся Егор. Наш. Биофаковский. С кафедры высшей нервной деятельности. Рядом с ним крутилась рыжая дворняжка.

— На практику. Привет.

— Эх ты-ы-ы... А я скоро уезжаю. Вот жаль. А что будешь изучать?

— Стадные взаимоотношения у обезьян. Способы общения. Выражение эмоций.

— Ах, выражение эмо-оци-ий? Хочешь начать прямо сейчас?

Он подошел поближе к вольере самца-гамадрила, вытаращил на него глаза и широко зевнул. Гамадрила словно ужалили. Он вскочил, резко сдвинул кожу со лба на затылок, да так, что явственно обозначились белые треугольники кожи над веками, и судорожно зевнул.

— Поясняю. Выражение угрозы у самцов-гамадрилов. Эмоция гнева.

Егор снова зевнул. Гамадрил в ответ так распахнул пасть, что ему можно было заглянуть в глотку.

— Обратите внимание на зубы обезьяны, особенно на клыки,— тоном экскурсовода вещал Егор.

Клыки у гамадрила были действительно впечатляющие. Гамадрил и Егор стояли и зевали друг на друга, и я тоже вдруг почувствовала неодолимое желание зевнуть.

— Егор, перестань. Не дразни животное. Ты-то сам что здесь делаешь?

— Курсовую. По цепным рефлексам. Демонстрирую результат.

Он строго посмотрел на собачонку, вертевшуюся около него. Собачонка замерла, тявкнула и подала лапу. Егор сунул ей сахар.

— Стоило, конечно, ехать в обезьяний питомник...

— А я в сравнении, в сравнении. С обезьянами. От низших, так сказать, животных к высшим...

— Ну, если что...

Толпа экскурсантов оттеснила нас от вольеры.

— Значит, так,— заторопился Егор.— Там — дирекция. Там — канцелярия. Все практиканты живут в Директорском доме. Оформляйся и приходи. Да. Имей в виду. Будет собеседование. У директора. Ну, давай...

Он свистнул собачонке и поволок мой рюкзак в гору.

В те годы институтом руководил И. А. Уткин. Человек необычайного обаяния, ума, интеллигентности. Он рано умер, совсем в молодом возрасте, внезапно, от сердечного приступа, оставив по себе добрую память у всех, кто был с ним знаком.

...Директора не было. Собеседование проводил научный сотрудник института Борис Аркадьевич Лапин. Теперь он ученый с мировым именем. Действительный член Академии медицинских наук СССР. Б. А. Лапин уже больше двадцати лет бессменно руководит работой института и питомника. Он вложил много труда и энергии для того, чтобы создать в Сухуми крупный приматологический центр мирового значения. Его доброжелательную поддержку испытали многие из тех, кто посвятил себя изучению обезьян.

Была беседа. Спокойная. Доброжелательная. Борис Аркадьевич выслушал план предполагаемых наблюдений, посоветовал, как их лучше организовать, порекомендовал литературу, порасспросил о Москве, об университетских моих учителях, особо — о Михаиле Федоровиче Нестурхе.

Остаток дня ушел на оформление. Вечером, когда откатила последняя волна посетителей и сотрудники института разошлись по домам, в питомнике стало таинственно и пустынно. Почти без сумерек наступила ночь. Запели цикады. Замерцали во тьме огни светляков. Острее стали запахи. Явственней звуки. Я стояла на террасе Директорского дома и вслушивалась в голоса засыпающего мира.

«Ой-ой-ой-ой...» — разнеслось вдруг в тишине.

«Эва-эва-эва-эва...» — ответил кто-то скрипуче.

— Кто это? — шепотом спросила я у старожилов.

— Гелады. Завтра увидишь.

Первое знакомство

Гелады жили в вольере, в тени старого платана. Самочку звали Суматра. Самца — Целебес. Целебес был размером с крупную собаку. Весил он эдак килограммов под двадцать и был весьма живописен. Сам коричневый, а на груди сердечко розовой кожи. Еще по кусочку розовой кожи над веками. На плечах — шелковистая мантия. На физиономии бросались в глаза мощно выступающие надбровья и круглые челюсти. А нос — будто кто его вмял в глубь лица. Под каждой скулой тоже по вмятине. В общем, типичный гелада-самец. Вот только вместо длинного хвоста с кистью, полагающегося геладам, у него торчал куцый обрубок. В одну из холодных по сухумским понятиям зим Целебес отморозил хвост, и его пришлось ампутировать.

Суматра вдвое меньше своего повелителя. Маленькая, изящная, темно-шоколадного цвета, она была необыкновенно мила. Сердечко розовой кожи на груди у нее периодически вспухало горошинами, и тогда казалось, что среди шелковистой шерсти светится коралловое ожерелье.

Целебес встретил меня угрозой. Туго завернул на крутые надбровья розовую кожу век, со шлепом вывернул наизнанку верхнюю губу, выставил напоказ острые длинные желтые клыки и впился в меня пристальным взглядом. Для большего устрашения он дернулся в мою сторону всем телом и ударил рукой по земле. Я протянула верительные грамоты — кисть винограда и грушу. Суматра в нерешительности оглянулась на Целебеса. Он рыкнул, опять ударил рукой по земле и судорожно зевнул, показывая в затянувшемся зевке огромную красную глотку — в точности, как это проделал на днях самец-гамадрил. Кожа на груди Целебеса побагровела.

«Лам-лам-лам-лам-лам-лам-лам...» — быстро-быстро залопотала Суматра и попыталась обыскать Целебесу гриву. Но тот огрызнулся и одним махом вскочил на полку.

Мрачный тип был этот Целебес. Позже я провела немало часов у вольеры гелад и редко видела его в добром расположении духа. Чаще он злобствовал, срывая ярость на Суматре. Почему он невзлюбил ее? Была она маленькая,

нежная, кроткая. Как бы ни огрызался Целебес, она всякий раз, выждав время, пыталась его обыскать, млела, когда он делал в ответ два-три небрежных обыскивающих движения, словно эхо, отзывалась на все его возгласы. Стоило Целебесу, придя в возбуждение, начать выводить свое утробное «ой-ой-ой-ой», как Суматра тут же откликалась: «Эва-эва-эва-эва». Приговаривала, будто успокаивала. Впрочем, и ее время от времени выводил из равновесия постоянный отказ Целебеса от ласк и дружбы. И тогда она гулко, с закрытым ртом и окаменевшей физиономией стучала зубами.

Особенно плохо приходилось Суматре, когда в клетку запускали Пеогелу — худую, голенастую, длинномордую самку — гибрид между гамадрилом и геладой. Целебес к ней явно благоволил. Делился фруктами. Милостиво позволял себя обыскивать — разбирать волоски на теле. Обыскивал ее сам. Этого было достаточно, чтобы Пеогела всячески притесняла Суматру. И все же не она была дамой сердца Целебеса.

В клетке по соседству жила пара свинохвостых макаков. Вечно взвинченный Нептун и тихая большеглазая его подруга Зулька. Зульке Целебес постоянно оказывал всяческие знаки внимания. Часто подходил к перегородке между вольерами и, шелестя языком, пытался обыскивать ее через ячейки сетки, ежесекундно был готов сразиться из-за нее с Нептуном, и оба они часто и подолгу проводили время в безмолвных, исполненных напряжения и злобы зевательных турнирах.

Напрасно мелодично лопотала Суматра, предлагая Целебесу обыскать его пышную гриву, напрасно Пеогела сердито занимала позицию между Целебесом и сидящей по ту сторону сетки Зулькой, напрасно метала в ее сторону грозные взгляды и пыталась отвлечь Целебеса. Его словно магнитом тянуло к Зульке. Иногда они усаживались друг против друга, подсовывали под разделяющую их сетку руки, сплетали их и надолго застывали голова к голове.

Обезьянья площадка

Постепенно я познакомилась со всеми соседями Суматры и Целебеса.

На просторной бетонированной площадке, всегда залитой солнцем, в клетках и вольерах жили макаки резусы, японский макак, краснолицый макак, зеленые мартышки, павианы анубисы, парочка гамадрилят-подростков, капуцины.

Макаки резусы жили небольшой семейкой. В семье было несколько детенышей, трогательных, круглоголовых, лопоухих, с большими выразительными глазами на морщинистых личиках. Они были ужасные попрошайки. Стоило подойти к вольере, и воздух тут же начинал звенеть от их голосов.

«Оуинк, оуинк, оуинк,— молили они. Казалось, что кто-то проводит ластиком по стеклу.— Оуинк, оуинк, оуинк...»

Малыши протягивали сквозь прутья решетки худенькие, костлявые пальчики и вопрошающе-печально заглядывали в глаза. Удержаться от того, чтобы не одарить их лакомством, было невозможно. Но стоило одному из них заполучить конфету — и куда девались печаль и уныние. Счастливый обладатель добычи, крепко зажав ее в кулаке, стремглав бросался в какой-нибудь дальний угол клетки. Вся орава за ним. Визг, писк, прыжки, немыслимые кульбиты... Малышу резусу ничего не стоит, прихватив конфету ногой, молнией пронестись по потолку клетки вниз головой, перепрыгнуть на жердочку, совершив полуметровый, а то и больше прыжок. Да еще при этом на лету умудриться перебросить добычу под мышку, из ноги в руку или из руки в ногу...