Наталья Пожарицкая - Обезьяны, обезьяны, обезьяны...

• Название: Обезьяны, обезьяны, обезьяны...
• Автор: Наталья Пожарицкая
• Жанр: Природа и животные

Обезьяны. Трудно назвать других животных, которые бы так будоражили человеческое воображение, вызывали бы к себе столь различное отношение, порождали бы столько легенд и суеверий и вместе с тем издавна привлекали пристальное внимание натуралистов и ученых.

Книга, построенная на новейших научных данных, рассказывает об истории открытия, особенностях образа жизни некоторых обезьян, о том, как исследуют поведение этих удивительных животных, и о том, какое значение имеют эти исследования для развития многих областей человеческого знания.

---

— Деточка! Ну, что вам сказать?

Михаил Федорович прикрыл глаза и покачал головой. Он всегда делал так перед тем, как сказать что-то важное.

— Поведение обезьян дает нам неоценимый материал для понимания вопроса о происхождении человека. Есть очень хорошая тема — изучение стадных взаимоотношений у высших и низших обезьян. В том числе — врожденных средств общения.

В те годы, между прочим, об этологии в нашей науке еще не говорилось.

Михаил Федорович вынул из бокового кармана пиджака свою знаменитую записную книжечку. В ней были адреса и телефоны всех и вся. Густо исписанная его неровным, дрожащим почерком, она уже не вмещала всей информации. И между листками ее были вложены маленькие квадратики бумаги с дополнительными адресами и телефонами, выписками из книг, библиографией с пометками: «Для Саши З.», «Для Леночки», «Для Наташи», «Для Татьяны Дм.».

— Я думаю, вам надо почитать литературу. Еще раз Дарвина, как следует. Особенно «Выражение эмоций у человека и животных». Энгельса. Специальные статьи. Думаю, что вам интересно побывать на зоопсихологических средах у Надежды Николаевны Ладыгиной-Котс. Надо будет съездить в Сухуми, поехать в Ленинград. Там в Институте физиологии — в Колтушах — очень интересные работы ведет молодой ученый Леонид Александрович Фирсов. Я позвоню ему.

И вот теперь я здесь, в Колтушах, стою на лиственничной аллее и подобно витязю на распутье гадаю, куда идти. Прикидываю, какой из виднеющихся вдали коттеджей — антропоидник. Долго гадать не пришлось. Со стороны одного из них послышалось характерное уханье шимпанзе. Ага! Вы-то мне и нужны.

...В большой комнате тишина. Чисто. Светло. Пустынно. Поднимаю голову и вздрагиваю от неожиданности. Из зарешеченного пространства вольеры за мной следят две пары глаз. Обезьяны. Устроились под самым потолком на полке и разглядывают меня. Одна полулежит, подперши голову рукой, и жует травинку. Вторая — вылитый «Мыслитель» Родена. Оперлась подбородком на кулак, в глазах мудрость и вековая печаль. На минуту возникает ощущение, что перед тобой человек. Умный. Усталый.

— Ну, что, дружище,— спрашиваю,— как дела? И подхожу поближе.

Потом помню свой отчаянный рывок в сторону и треск рвущейся материи. В секунду «дружище» оказался внизу, сунул сквозь решетку длиннющую руку и с силой рванул меня за халат к себе. Что ж, у каждого своя манера знакомиться.

— Главное — не бояться. Обезьяны чувствуют, когда их боятся, и становятся агрессивными,— учил меня хозяин лаборатории и «бог» колтушинских обезьян Леонид Александрович Фирсов.— Ведите себя спокойно, уверенно, дружелюбно. А еще лучше — поработайте первое время как служительница. Будете кормить обезьян, купать их, убирать в вольере — они быстрее привыкнут.

На том и порешили.

У наших обезьян строгий режим. Встают они сами — с рассветом. В 8.30 — завтрак, после завтрака — опыты; в 12 часов — обед, в 5 часов вечера — ужин, потом — сон.

Завтрак, обед и ужин мои новые подопечные встречали с энтузиазмом. Заслышав стук чашек и мисок в подсобном помещении, они начинали носиться по вольере, радостно ухать, взбирались на трапецию под потолком, качнувшись несколько раз, перелетали на зарешеченную стенку, примыкающую к подсобке, и, ловко пропустив между пальцами рук прутья решетки, соскальзывали на пол, занимая исходную позицию за столом. У них были «восхитительные» манеры, не чуждые влияния цивилизации. Кашу они ели из мисок — ложками или руками. Молоко пили из чашек. Правда, пенку любили вылавливать пальцами. Если молоко или каша были горячие, знали, как остудить,— дули на них, смешно оттопыривая губы. Но когда к столу подавали фрукты — бананы или апельсины,— благородные манеры вмиг забывались. Зажав в крючковатых пальцах ног лакомый плод, обезьяны зубами и руками вскрывали его и, добравшись до сладкой мякоти, чавкали, постанывали и покряхтывали от удовольствия.

На этих пиршествах кое-что перепадало и мне. Банановая кожура. Апельсиновые корки. Абрикосовые косточки, которые обезьяны ловко выплевывали за несъедобностью. Надо было видеть, каким царственным жестом протягивали они мне эти объедки. Но я воспринимала это как знаки все возрастающего доверия и потому всегда брала обезьяньи дары с почтением и благодарностью.

После завтрака — за работу. И тогда на дверях лаборатории появлялась табличка: «Не входить. Идет опыт».

Тихого часа после обеда обычно не было. В теплую солнечную погоду мы переводили обезьян «на дачу» — в летнюю вольеру в парке. А в зимнем помещении в это время затевалась генеральная уборка: в который раз тщательно протирались хлорированной водой полы, окна, стены, прутья решетки и даже потолки, прожаривался с помощью ультрафиолетовых светильников воздух. Иначе нельзя. Обезьяний организм подвержен инфекциям, особенно здесь, в северных ленинградских широтах.

По той же причине, во избежание инфекций, посторонних людей в лабораторию без особой надобности не пускали. Но уж коли пришел сюда — изволь надеть свежий халат, переменить обувь, вымыть руки.

После ужина — отбой. Едва начинало смеркаться, шимпанзе принимались укладываться спать. Подолгу сопели и возились они в своих кроватях — деревянных ящиках на ножках, подолгу каждый раз подминали под себя коврики и одеяла, устраивая подобие гнезда... Наконец все стихало. Только изредка сонную тишину лаборатории вдруг нарушали вздохи, вскрикивания, а иногда и храп спящих обезьян.

Сначала обезьян было трое. Нева, Лада, Рица. В первый день они показались мне все на одно лицо. Потом я удивлялась, как можно их перепутать. У каждой даже во внешности свои особенные приметы, а уж о характерах и говорить не приходится.

Рыжевато-коричневая, веснушчатая Нева — задира и непоседа. Порванный халат — ее работа. Лада — флегма. У нее темные волосы. Лицо скуластое, глаза с раскосинкой. Ну, а взбалмошную и истеричную Рицу — седеющую и лысеющую, вообще ни с кем не спутать.

Рица была самая старшая из троих. И хотя все в лаборатории знали, что ей не больше пятнадцати лет (а шимпанзе живут лет до 40 — 50), называли ее ласково старушкой. Она и в самом деле походила на маленькую сгорбленную злую старушонку и была ужасная трусиха. Любой незнакомый предмет вызывал у нее самую настоящую истерику. Однажды я принесла и показала ей цыпленка. Увидев его и услышав писк, Рица так перепугалась, что пришлось поскорее убрать «страшилище». В другой раз ей показали бронзовую статуэтку обезьяны, руку которой обвивала змея. Все обезьяны боятся змей, и мы предполагали, что Рица испугается. Но того, что случилось, не ждал никто. Не отрывая взгляда от змеи, Рица взъерошилась, попятилась в глубь клетки и вдруг заметалась но ней, закрывая лицо руками. Она визжала, натягивала на голову коврик, поворачивалась к статуэтке спиной, снова искоса взглядывала на нее и жалобно кричала, взывая о помощи...

Мне очень было жаль это бедное, болезненно-нервное существо. И я всегда искренне радовалась, когда к ней в гости приводили Неву и Ладу. Что здесь начиналось! Обезьяны колотили друг друга по спинам, боролись, носились по стенам и потолку клетки вниз головой. И смеялись. Да-да, смеялись, потому что обезьяны умеют смеяться. Конечно, не так, как человек, но зато в ситуациях, очень сходных с теми, в которых смеются люди.

Лада и Нева — неразлучные подруги. Живут в одной вольере. Расстаются только на время опытов, да и то не всегда.

Лада спокойна и философична. Любит, сидя на полке на корточках и подперев щеку рукой, смотреть в окно. Нева — воплощение деятельности и предприимчивости. Не сидит без дела ни минуты. То сковыривает краску с прутьев решетки, то пытается вынуть из пальца несуществующую занозу, то, разыскав где-то тряпку, «моет» полы, подражая уборщицам. Именно благодаря ей я поняла всю емкость слова «обезьянничать». По этой части Нева была непревзойденная мастерица. Найдет какую-нибудь щепочку, заберется к Ладе на полку, схватит за руку и давай колоть ей палец. Та отдергивает руку и смешно втягивает сквозь зубы воздух — совсем так, как это делаем мы, когда внезапно уколемся или ушибемся. Нева внимательно посмотрит на приятельницу и приложит к пальцу заранее припасенную бумажку или клочок ваты. Можете не сомневаться — накануне у обезьян брали кровь из пальца. Нева «обезьянничает».

Измеряют кровяное давление. Стоит замешкаться Леониду Александровичу, Нева тут как тут. Быстро намотав на руку Ладе манжетку, она начинает изо всех сил сжимать резиновую грушу, то и дело сосредоточенно поглядывая на манометр. Неважно, что при этом манжетка свободно болтается на Ладиной руке, неважно, что резиновая трубка, которая подводит к манжетке воздух, отсоединена. Внешне-то она делает то, что положено.

Различия в характерах Невы и Лады сказываются во всем, даже в манере есть. Лада за трапезой спокойна, нетороплива. Долго рассматривает какой-нибудь там помидор, подносит его к носу, нюхает, не спеша надкусывает и начинает медленно высасывать сок. Ее ничем не удивишь, даже свежими абрикосами в мае. Нева ест быстро, все подряд, ничего не оставляя после себя. Обыкновенный ревень может привести ее в восторг, и она с аппетитом ест его, похрустывая сочными стеблями и покряхтывая от удовольствия. Бывали, правда, и срывы. Уж казалось бы, что может быть вкуснее, чем свежая клубника с сахаром. Так нет. Нева однажды отказалась ее есть, истолкла кулаками в миске, а потом долго и тщательно размазывала по физиономии и рукам до самого локтя это месиво и ходила так целый день, словно вождь краснокожих.