Элеонора Кременская - Пьяная Россия. Том третий

• Название: Пьяная Россия. Том третий
• Автор: Элеонора Кременская
• Жанр: Короткие истории
• ISBN: 978-5-4474-2302-5

Эйфория, отсутствие ответственности, грезы наяву – вот любимое дело всех пьяниц. Но мало того, алкогольное опьянение дает эффект мистификации, сказочности, фантастичности окружающего мира. Хорошо ли это, правильно ли, рассматривается в мистических повестях и рассказах третьего тома серии книг «Пьяная Россия», написанных, как и в предыдущих двух томах, искрометно, с юмором и многочисленным обилием невероятных историй, призванных сбить точку сборки у читателей.

---

Тарасыч с Ленчиком по их же заверениям никогда так не работали. Они, будто стахановцы, ломили от зари до зари, изредка прерывались, перекусывая хлебом, запивая коровьим молоком. Отец Павел имел послушание на коровнике, где в чистых стойлах, под опекой нескольких монахинь и послушниц, жевали сено не только коровы, но и беленькие, ухоженные козы. Молоко продавали через тот же хлебный магазин городским лакомкам, каждое утро выстраивающимся в длинную очередь. Сами монахи молока не пили, масло и творог, что получали из продукта подручные отца Павла, не ели, животная пища была запрещена в монастыре.

Николай Угодников подпал под обаяние настоятельницы, и потому используя любую возможность, пропадал в церкви или трапезной. Тарасыч с Ленчиком не возражали, потому как, его заменяли Сашок и Шабашкин.

Конечно, его товарищи по-прежнему боялись нападения дьяволов, но наблюдая за поведением Шабашкина, пришли к выводу, что дьяволы выбрали Ростислава своей жертвой, также рассуждал и отец Петр, заставляя подопечного заучивать наизусть молитвы от врагов рода человеческого.

Осветив храм неверным светом ладанок, подвешенным у каждой иконы, отец Петр принялся окуривать ладаном, а Шабашкин наступая на пятки монаху, брызгал святой водой большой кистью во все углы. Воду он таскал в специальном десятилитровом ведерке, личном изобретении отца Петра. Ведерко, увенчанное плотной отодвигающейся крышкой, можно было вешать на шею, ручку отец Петр удлинил и усовершенствовал мягкой оберткой, чтобы не было обременительно таскать ведерко, скажем, длительное время.

И тут, в храм вошла мать-настоятельница, оттеснив отца Петра и препроводив его мановением руки, включать электрический свет, небольшие рогатые люстры висели под потолком. Она взяла Шабашкина в плен и он, попятившись, оказался в углу, зажатый стеклянным гробом с мощами некоего святого и матерью Леонидой. С потемневшими глазами она вдохновенно говорила о Христе. От ее развевающихся одежд пахло дождевой свежестью. Шабашкина трясло от ее близости, нет, он не влюбился, но испытывал примерно тоже, что испытывает привороженный человек, когда одновременно и притягивает, и отталкивает от очарователя. Старательно, изо всех сил он уходил от бешеного желания схватить мать Леониду и, сжав в железных тисках объятий, добиться, наконец, чтобы она сбросила маску настоятельницы, увидеть настоящее выражение ее лица!

Его бесило, как она изображала из себя богиню. Как собирала вокруг себя молоденьких послушниц и монахинь, чтобы манипулировать ими. И те, во всем потакая своей богине, забегали вперед, чтобы раболепно взглянуть ей в глаза. Практически все, кроме послушницы Екатерины, участвовали в общем сумасшествии. Екатерина всегда стояла особняком и смотрела с недоверием, за что настоятельница ее беспрестанно наказывала, посылая на тяжкие послушания, в основном траву косить и заготавливать сено для скота.

– Ведьма! – кричала она на Катю и била ее по щекам. – Смотришь исподлобья, ступай картошку чистить! Плачешь? Немедленно, прочь с кухни, нечего пищу слезами портить! Иди, реви над кормом для коров!

Строители с негодованием наблюдали за бесчинствами монахини и удерживали Сашка, не позволяя заступаться.

А Катя, не сломленная, и решительная шла на очередное наказание, подавшись вперед, сжав кулаки, впечатление агрессивности разгоняло всякие сомнения у мужиков, сочувствующих ей. Такая девка себя в обиду не даст, даже монахине, верили они.

Тем временем, в храм робкими тенями вступили основные силы монастыря и мать Леонида, оглянувшись, с досадой закончила свою лекцию.

С подчеркнутой галантностью Ростислав слегка склонившись, пожал ее руку, вслух выразив надежду на продолжение увлекательной беседы о Господе Боге, на что она ответила сухо и высоко задирая нос, прошла размеренной походкой царицы в алтарь, куда настоятельнице было позволено заходить.

В ту же ночь, обнаглев, Шабашкин воспользовавшись сонливостью второго сторожа, отца Павла, покинул пост и подошел к дому, где изволила жить и почивать мать Леонида.

Ее дом, с белым балкончиком, увитый зеленым вьюном и усаженный горшками с декоративными розочками, вызвал у Ростислава массу противоречивых чувств. Скривившись в гримасе отвращения, он все же полез по выступам в стене, а оказавшись на балконе, сделал глубокий вдох, как при погружении в воду и вошел, отодвинув москитную сетку.

Оказавшись в большой комнате, огляделся с удивлением, позабыв о своем решении не дышать. Здесь, он в прошлый свой визит еще не бывал. Комната выглядела официальной. Посредине стоял длинный овальный стол, уставленный вазами с белыми хризантемами. Вокруг стола, расставлены были изящные стулья с мягкими сидениями. Возле стен и тут, и там манили отдохнуть кожаные диваны. На стенах висели картины с живописными фигурами святых старцев и стариц.

Шабашкин прошел в другую комнату, деревянная дверь плавно открылась с легким шорохом. Ростислав оказался в кабинете, где темные шкафы со стеклянными дверцами хранили на своих полках труды многих богословов, а здоровенный письменный стол прогибался под кипой исписанных бумаг. Ростислав наклонился, изучая самую верхнюю бумажку, лежавшую поверх прочих. В неярком свете уличного фонаря, он различил написанное. Мать Леонида писала убористым почерком на белой писчей бумаге. Ее запись пестрела восклицательными знаками. Она рассказывала кому-то, неведомому Ростиславу о своих достижениях, восторженно описывала церемонию посвящения еще одной послушницы в инокини и особенно восторгалась архиепископом. Архиепископ, пятидесятилетний монах, звал ее отдохнуть на архиерейскую дачу, где в тишине соснового бора, что обступал дачу со всех сторон, она могла бы привести свои мысли в порядок.

Шабашкин оторвался от чтения, поглядел в окно, задумчиво покусывая губы, перспективная настоятельница, как видно вызывала у архиепископа неподдельный интерес.

– Не верю я в бескорыстие, – прошептал он, злясь, – стало быть, мать Леонида не только скоромные пирожные любит кушать…

Следующей комнатой, была опочивальня настоятельницы. Он проник, беззвучно ступая. Она спала, свернувшись клубочком. Шабашкин приоткрыл глухие портьеры, внезапно мать Леонида открыла глаза, увидела его и села в постели. После повалилась обратно и моментально уснула.

Он выдохнул, мечтая теперь потихоньку убраться из ее комнаты. Увидеть ее, настоящую, подлинную, женскую суть, вот чего он хотел!

Но на пороге неожиданно выросла тень. Келейница, понял Ростислав и рыбкой скользнул под кровать настоятельницы.

Скрытная, угловатая, келейница легкой, но постоянной тенью маячила по краям жизни матери Леониды. Всегда выполняла ее поручения и никогда не выполняла чужих просьб. Ничьи слезы или мольбы не трогали сердце монахини Варфоломеи. Она служила только своей госпоже.

Много раз Шабашкин пытался заглянуть ей в глаза, но тщетно, монахиня прятала свой взгляд под линзами толстых стекол безобразных очков, и лишь по поджатым губам можно было догадаться о ее настроении, впрочем, всегда одинаковом. Она могла убить за настоятельницу, но на другого человека, пускай даже извивающегося от боли возле самых ее ног, она бы и не взглянула. Это была фанатичка, но любила она не Бога, о нет, а саму мать Леониду.

Ростислав затаился под кроватью, молясь, чтобы келейница его не заметила. Простояв на пороге, несколько минут, келейница зашаталась, испустила тяжкий вздох и вышла, заметно пошатываясь. Шабашкин смотрел из-под кровати заинтригованный странным поведением служанки.

Наконец, решился и с проворством вора, легко подался следом за келейницей. На ходу размышляя, уж не пьяна ли монашка? Спустившись со второго этажа на первый, келейница, тяжело шаркая, прошла в столовую, где не так торжественно, но все же сиял начищенными боками большой самовар и стоял посредине точно такой же овальный стол, что и наверху, но накрытый скатертью. Келейница прошла в кухню, где была газовая плита и буфет с посудой. Из-за угла Ростислав следил с нарастающим беспокойством за беспокойными телодвижениями монашки. Келейница топталась на месте и несколько минут тыкалась лбом в стеклянную дверцу буфета. Красивые тарелки с золоченными ободками, выставленные, как на параде, жалобно позвякивали. Из кухни келейница направилась по коридору, устеленному синим ковровым покрытием в комнатку, где легла на высокую кровать и, накрывшись белым одеялом, захрапела.

Шабашкин постоял над спящей монашкой, в раздумье, потирая лоб. По всей вероятности, келейница ходила по ночам, лунатила.

– Ну и ну, – пробормотал на Варфоломею, Шабашкин и на цыпочках покинул дом, воспользовавшись входной дверью, запертой на время сна, на дверной засов.

Шаман

– Интересно, каким я буду в старости? – задумался Сашок, наклеивая обои зеленого цвета в очередной комнате.