Александр Окунь - Камов и Каминка

• Название: Камов и Каминка
• Автор: Александр Окунь
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015

---

— Дамы и господа, — низкий голос ректора вернул вздрогнувшего от неожиданности художника Каминку к действительности, — мы собрались, чтобы обсудить дело о возможном нарушении закона о сексуальных домогательствах, — ректор откашлялся, — в котором есть основания подозревать доцента господина Каминку. Прошу вас.

Первой выступила Орли Пелед. Из ее взволнованной речи вырисовывалась малопривлекательная картина безответного первого чувства юной романтической девушки и равнодушной, пренебрежительной реакции сконцентрированного на себе самовлюбленного бонвивана.

— Она была в него влюблена, сохла по нему, все это видели! А он ее чувства в грош не ставил, он в ней не видел женщину, он вообще ее не замечал! И вот по вине этого человека Рони совершает духовное самоубийство! — Голос Орли дрогнул, и ее указательный палец коснулся нижнего левого века.

Присутствующие, включая художника Каминку, сочувственно вздохнули. После внушительной паузы слово взяла Яаара Бар Ор. Ее короткая речь сводилась к тому, что академия, как жена Цезаря, должна быть выше подозрений, что дыма без огня не бывает и, даже если прямых доказательств вины доцента Каминки не существует, он виноват уже в том, что именно его, а ничье другое имя оказалось тем или иным образом причастным к трагическому, с одной стороны, и возмутительному, с другой, происшествию. Яаару горячо поддержала Глория Перельмуттер, заметив, что более чем трудно представить себе юную девушку, влюбленную в мужчину в два с лишним раза старше ее, но совсем нетрудно представить себе старого сластолюбца, манипулирующего неопытным ребенком, и даже, если представить себе невозможное, старший преподаватель Каминка в качестве воспитателя был обязан помочь студентке, в частности у него была превосходная возможность немедленно уволиться и ответить на ее чувство, не бросая тень на учебное заведение, которое сделало для него все и даже больше и которое он отблагодарил таким возмутительным способом. Последним говорил Арье. Сказав, что им, человеком религиозным, эта история воспринимается особенно остро, он отметил, что, кроме неясных слухов, никаких доказательств сексуальных домогательств с использованием служебного положения не имеется, что за многие годы работы доцент Каминка зарекомендовал себя лучшим образом, что есть ситуации, в которых постороннее вмешательство только может их ухудшить, и лучшее, что может сделать в данном случае администрация, это спустить дело на тормозах.

— Я предлагаю обойтись устным порицанием за недостаточное внимание к состоянию… э, как бы это сказать… к внутреннему миру учащихся.

— Что вы, доцент Каминка, можете сказать по существу дела?

Художник Каминка не сразу понял, что эти слова ректора обращены к нему. Все это время звуки, из которых состояли слова, проходили сквозь него и исчезали, не оставляя никакого следа, никакого отклика.

— Понимаете… — сказал он, ему вдруг очень захотелось пить, но он не осмелился протянуть руку к бутылочке минеральной воды, стоявшей рядом с ним. — Понимаете, мне ужасно жаль… это, конечно, трагедия, такая трагедия… но я… я просто… ну что я мог сделать… — Он неловко, боком встал со стула, открыл рот, будто хотел что-то сказать еще, но, ничего не сказав, повернулся и пошел к двери. Уже взявшись за ручку и приоткрыв дверь, он снова вспомнил о письме и, повернувшись, сказал: — Господин ректор, там у вас письмо в синей папке. Прочтите, — и тихо прикрыл за собой дверь.

Чутьем ректор не уступал своей секретарше. Какое-то время он задумчиво смотрел на дверь, потом надел очки, вынул из папки конверт, распечатал, достал сложенный втрое лист бумаги, раскрыл, пробежал глазами, затем нагнулся к Яааре, показал ей письмо и, когда она прочитала его, сунул себе в карман.

— Итак, какие предложения кроме высказанного Курцвайлем мы будем рассматривать?

— Уволить с позором! — воскликнула Глория Перельмуттер и потрясла зажатым в руке мобильником.

— Другие предложения? Нету? Тогда я ставлю на голосование. Кто за предложение госпожи Перельмуттер?

В воздух поднялись руки Орли и Глории.

— Кто за предложение Курцвайля?

Яаара, Арье и ректор подняли руки.

— Принято.

— Но как же… — возмущенно всплеснула руками Глория Перельмуттер, — ведь…

— Объявляю заседание закрытым. — Ректор поднялся из-за стола и тяжело взглянул на Глорию Перельмуттер. — Всего доброго.

После того как все покинули кабинет, ректор несколько минут сидел молча, крутя в руках желтый конверт, потом нажал на кнопку связи:

— Анат, скажи Каминке, чтобы зашел.

— Откуда вам это известно? — Он протянул письмо художнику Каминке.

— Что «это»? — пробормотал художник Каминка, разворачивая письмо. Он быстро пробежал строки о неправомочности обвинений без доказательств, об обращении в суд в случае увольнения — и вот оно: «Нет сомнений, что в случае суда на свет выплывут действительные факты сексуальных домогательств, в том числе при использовании служебного положения. В качестве свидетелей, несомненно, будут вызваны ректор академии Юваль Янгман и генеральный директор Яаара Бар Ор». Художник Каминка еще раз перечитал эти строки и, вложив бумагу в конверт, положил его на стол ректора.

— Откуда вам это известно? — повторил ректор.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — глядя в глаза ректору, сказал художник Каминка. Ректор положил конверт в карман и с интересом взглянул на стоящего перед ним человека. В глазах его промелькнуло что-то похожее на уважение.

Он встал и протянул руку:

— Всего доброго, доцент Каминка.

— Всего доброго, господин ректор.

Выезжая из ворот кампуса, художник Каминка испытывал довольно обширный и разнообразный набор ощущений. Облегчение оттого, что пронесло, благодарность Рони за то, что не заложила его, гнев за то, что из-за нее он подвергся этим унижениям и мукам, благодарность Арье и Гоги, но самым сильным и ярким ощущением был стыд.

ГЛАВА 6 рассказывающая о юности героя

Художник Каминка не часто вспоминал свою жизнь в городе Ленинграде, где родился и жил до тридцати лет. А когда вспоминал, она представлялась ему чем-то вроде калейдоскопа, любимой его детской игрушки, где при каждом, даже самом легком движении волшебные зеркала создавали новые, всякий раз неожиданные, непредсказуемые узоры. В этом виртуальном калейдоскопе танцевали на асфальте солнечные зайчики, светила в окна его комнаты реклама «Храните деньги в сберегательной кассе», толкалась в гранитную набережную плотная невская вода, мерцали в темноте огоньки трамваев, взлетал к небу волейбольный мяч, вились следы велосипедных шин на мягкой белой пыли грунтовой дороги поселка Сосново, и много всего другого возникало в его рваной, словно испорченной ленте документального кино, памяти: осенние прелые листья, веселая толкучка мелких пузырьков в стакане золотистой газированной воды с сиропом дюшес, стук старинных напольных часов в столовой и летящий за школьным окном тополиный пух.

Но чаще всего, пожалуй, он видел снег. Обреченно лежащий в садах и на обочинах дорог, в черных полосах гари и рыжих пятнах размытой весенними ручьями земли — апрельский; рассыпчатый, сухой, с геометрическими узорами лыжных следов, веселыми искрами сверкающий под солнцем — февральский; первый робкий, неуверенно пробирающийся в темный замкнувшийся город — ноябрьский; декабрьский — воющий, колючий, жалящий тысячами злобных укусов, и январский… Легкий, элегантный, изысканный, он накидывал серебристую вуаль на деревья в парках, ворсистым ковром выстилал лабиринт рек и каналов, сияющим мехом укутывал дома и автомобили, и лучший в мире кордебалет Мариинки смиренно склонял свои лебединые шеи перед феерическим балетом снежинок, разыгрывавшимся на площади перед театром.

Художник Каминка бесконечно любил свой фантасмагорический призрачный город, любил его в любую погоду, в любое время года, и все же одинокие ночные прогулки по заснеженным набережным каналов он, пожалуй, любил больше, возможно, потому, что снег означал наступление нового, полного неожиданностей и сюрпризов года… К его удивлению, со временем в редкие эти калейдоскопные морозные видения все чаще вплеталась музыка Чайковского. Петра Ильича. Надо сказать, что по молодости лет художник Каминка к композитору Чайковскому (как, впрочем, к Шопену или Мендельсону) относился пренебрежительно, полагая его музыкальным аналогом архитектора Штакеншнейдера, которого он также ставил не слишком высоко. Юный художник Каминка восхищался архитекторами Борромини и Гауди, поклонялся Баху, бегал на премьеры Шостаковича, но, хотя много чего он слышал и видел за те самые тридцать прожитых в Питере лет, именно бездонное черное небо, редкие, одиноко светящиеся окна, белым маревом закруженный лабиринт улиц, скованная льдом паутина каналов и вытанцованная снежинками мелодия нелюбимого в юности композитора создали формулу, таинственные знаки которой хранили и берегли его молодость, его детство.