Луи Арагон - Страстная неделя

• Название: Страстная неделя
• Автор: Луи Арагон
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Роман "Страстная неделя" появился на стендах книжных магазинов в 1958 году, когда Луи Арагону исполнился 61 год.

В романе всего одна мартовская неделя 1815 года, но по существу в нем полтора столетия; читателю рассказано о последующих судьбах всех исторических персонажей — Фредерика Дежоржа, участника восстания 1830 года, генерала Фавье, сражавшегося за освобождение Греции вместе с лордом Байроном, маршала Бертье, трагически метавшегося между враждующими лагерями до последнего своего часа — часа самоубийства.

Сквозь "Страстную неделю" просвечивают и эпизоды истории XX века — финал первой мировой войны и знакомство юного Арагона с шахтерами Саарбрюкена, забастовки шоферов такси эпохи Народного фронта, горестное отступление французских армий перед лавиной фашистского вермахта.

Перевод с французского Н. Жарковой, Н. Касаткиной, Н. Немчиновой, И. Татариновой.

Вступительная статья Т. Балашовой.

Примечания С. Шкунаева.

Иллюстрации М. Майофиса.

---

Все дело в том, что давеча, когда мы вдруг очутились одни — я хочу сказать, без начальников, потому что они поехали за графом Артуа, — когда мы все сразу, не сговариваясь, поняли, что судьба наша в наших руках, и начали по-демократически… да, по-демократически… обсуждать, как нам поступить, вот тут что-то и переменилось в жизни. Мы перестали быть людьми, за которых решают другие, а им самим остается только повиноваться и идти, куда прикажут. И невольно мне припомнилось собрание в Пуа! Может быть, это и есть свобода, а жизнь, где господствует свобода, стоит того, чтобы ее прожить. Может быть. Для молодого Руайе-Коллара главное слушаться. И как ему не быть потрясенным, когда для того, чтобы слушаться прежних начальников, неизбежно не нынче так завтра придется ослушаться их. Солдат не думает, не судит, не решает. Иначе он бунтовщик. Меня неудержимо влечет ремесло бунтовщика и, судя по всему, ни в малейшей мере — ремесло солдата. Однако же этот капитан инженерных войск — он ведь солдат, и когда он во что бы то ни стало хочет, чтобы я нашел смысл жизни, может он себе представить, что для меня имеет смысл только жизнь бунтовщика, иначе говоря, полное отрицание его нравственного идеала. Вот что! В жизни бунт — это как контрасты в живописи: спрашивается, контрасты между чем и чем, бунт против чего?

Теодор разулся и тер одну ногу о другую, чтобы, не нагибаясь, снять носки. Ощущение, что ноги наконец дышат, было удивительно приятно. Любопытно, на кого похож этот Фред, в чью кровать, или, вернее, в кровать дядюшки кюре, я заберусь точно вор? Ему всего восемнадцать лет, а он уже сражался и знает, чего хочет, он шагает навстречу будущему, которое ясно себе представляет. Он намерен помочь рождению этого будущего, помочь изменить лицо мира… Он солдат и бунтовщик. Да. Но как же сочетается одно с другим? Быть солдатом, сражающимся не ради короля или генерала, а ради идей? Может быть, это и есть свобода. Недурной сюжет для соискания римской премии! Быть священником, принявшим Революцию, это ведь значит быть священником-бунтовщиком. Каков из себя был дядюшка Машю, когда спал тут за зеленым пологом? Должно быть, он-то и венчал майора с его Альдегондой? Впрочем, в те времена церковный брак был необязателен… Говорят, Фред похож на мать, а значит, и на сестру… Однако пора «шлафен»… По-моему, у майора сегодня вечером был очень неважный вид… А если бы я удержал за руку Каролину Лаллеман, все пошло бы иначе, я ни за что бы не уехал.

Во всем городе и на сторожевых постах одно и то же: никто не решается вздремнуть даже на миг. Хороши мы будем завтра. Вернее, сегодня… И все переговариваются, советуются по двое, по нескольку человек, вслух, шепотом. Неужто это король так задумал? Как быть? Дожидаться возвращения кавалерии… а там будет слишком поздно… Все равно, надо охранять город, не допустить в него противника, если понадобится — сражаться у городских ворот, на стенах, даже на улицах, во дворах. Тоже своего рода доблесть — погибнуть под развалинами Бетюна…

— Да ты бредишь, друг! Погибнуть под развалинами! Не видал ты, что ли, местных жителей…

— Ну, а товарищи… ты заметил, Поль, когда он говорил после тебя, тот офицер конвоя… у кого это голубые выпушки, у люксембуржцев? Нет, кажется у роты Ноайля… так вот, все были согласны с ним: служить королю речами, не покидая Франции! И это, по-твоему, солдаты!

Другие складывали в сверточек то, что можно унести с собой. А еще другие… Однако же если у старьевщика на Приречной улице торговля идет столь бойко, значит уже немало таких молодых людей, которые… не дожидаясь королевского послания… Так что же они — дезертиры? Очевидно, но ведь и приказ-то был дезертировать.

* * *

День занимался сквозь тот же мелкий дождик, точно сквозь тюлевый платочек. С трех часов утра отряд блуждал на пространстве в три мили, терял своих, находил, возвращался, останавливался, пугаясь, что кто-то идет, или наоборот — никто не идет. От четырехчасового топтания по болотам, трясинам и грязи некоторые начали выкидывать странные штуки — они шли, держа пистолеты в руке, и ни за что ни про что готовы были пристрелить первого встречного. Тем не менее, когда небо стало светлеть, у всех немного отлегло от сердца. Хоть бы узнать, где можно по-настоящему выспаться.

— Ну, ну, не надо падать духом: как-никак отсюда, из Стенверка, меньше мили до границы. А в Бельгии — там тебе и постель и все, что надобно.

— В Бельгии. Значит, Бельгия тут, совсем рядом, под носом? И ты, стало быть, думаешь уйти в Бельгию?

Один из говорящих ведет в поводу двух лошадей. Их расседлали, чтобы зря не утомлять. Это генеральские кони.

— А у тебя ноги не генеральские, оседлал их и шагай себе, да?

— Ну, раз уж дошли досюда, нельзя же сбежать напоследок…

Кавалерию кое-как собрали, но повозок почти не оказалось налицо. У одних ось сломалась, многие увязли в болоте, а остальные подевались неизвестно куда. Люди были в грязи по колено, а некоторые и того хуже, кое у кого было измазано даже лицо. Участники перехода через Березину, например, Леон де Рошешуар, вспоминали, сравнивали. Растиньяк все твердил:

— Не понимаю, отчего не едет мой кучер, вы не видали зеленой кареты?

— Говорят, большинство повозок опрокинулось в болота или протоки. Некоторые кавалеристы шагают пешком, а с вами как быть? Вот-вот будет граница. Вам уж лучше податься на Армантьер.

— А где это — Армантьер?

Граф Артуа выехал из деревни верхом. При нем Арман де Полиньяк и Франсуа д’Экар. Сколько ему, собственно, лет? Нынче утром он с виду прямо старик. Господин де Дама больше не жалуется на лихорадку, из этого не следует, что она прошла. Маршал один из немногих, у кого уцелела карета. Кто же находится в этой невообразимо измазанной берлине? Мармон успел убедиться, что касса его роты по-прежнему там. Но сам он не может поступить иначе, чем граф Артуа, и хотя ему очень хочется еще соснуть, он должен браво держаться в седле, ибо на него обращены многие взоры. Господин де Ришелье спрашивает Леона де Рошешуар, где же пресловутый кабриолет.

— Надо надеяться, он догонит нас здесь или в ближайшем местечке — как бишь оно называется?

— Ла-Креш.

— Так, значит, в Ла-Креше. Монпеза!

— Что прикажете, господин генерал?

— Взгляните-ка, нет ли кабриолета где-нибудь позади…

— Слушаюсь.

Как я говорил, — что напоминает этот дождик? Это какое-то воловье дыханье, мерзкая мокредь. Все предыдущие дни хлестал ливень. А это напасть другого рода — это непрерывно и несносно раздражает кожу. Ага, вот оно что — мухи, водяные мухи. Что, если на тех же лошадях придется возвращаться вспять, снова переходить болота? Тогда лучше не дожидаться вечера. Да нет, ведь мы же направляемся в Бельгию. Бельгия — это тайный пароль надежды. Пока что дождь щекочет, как тысячи мушиных лапок. Дорога здесь не такая уж скверная, только она совсем не приспособлена для кавалерии, для королевской конницы, едущей по ней сомкнутым строем. Вдобавок она скользкая, ступаешь, как в кисель. Опять остановка. На сей раз это гвардейцы герцога Люксембургского которым взбрело на ум рысью догонять остальных. Кто ими командует? Ясно, что отпетый дурак.

Вот она, дорога. Стой! Опять? Никто не позволит кавалерии перейти на дорогу, параллельную границе, пока разведка не установит, что там все спокойно. Обратите внимание: некоторые гвардейцы уже перебрались через нее и расположились на лугу по ту сторону дороги. Все равно. Разведку посылают. Идет дождь. Надо ждать, чтобы вернулась разведка. Здешние жители встали до зари и вышли посмотреть, как дефилирует кавалерия. Пока что эта самая кавалерия топчется на месте. Леон де Рошешуар занимает разговором господина де Ришелье. Монпеза вернулся, ничего не обнаружив. Дверца забрызганной грязью берлины распахивается, из нее вылезает поразмяться генерал де Бордесуль. Фавье оставил Мармона и направляется к ближней ферме. Там во дворе копошатся поросята, а дети выбежали на дорогу поглазеть на военных, потом им это надоело. Идет дождик, но такой мелкий, что он никого не смущает. Только позднее убеждаешься, что он пронизывает насквозь. Бывают такие коварные болезни. Дети потеряли к войску всякий интерес и затеяли игру, ни на что не обращая внимания. Даже на дождь. Их десятеро малышей и одна девушка-подросток, они водят хоровод и поют:

Жил-был сардинский король,
Детей он привык баловать,
Вздумал наш добрый король
Злого султана прогнать…

У Фавье горло перехватывает от этих слов. Вдобавок там есть девчурка, похожая на дочку Марии Ангелицы, тоже толстушка… Пропев куплет, дети останавливаются и хлопают в ладоши, приговаривая:

Эй, топ, топ, хлоп, хлоп, берегись!
Эй, топ, топ, хлоп, хлоп, в оба гляди!

Дождь мелкий, мелкий, словно кто-то сжал губы и поплевывает. Пфф, пфф, пфф! Хоровод снова закружился.