Эм Вельк - Рассказы (сборник)

• Название: Рассказы (сборник)
• Автор: Эм Вельк
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

В сборник видного немецкого писатели Эма Велька (1884–1066) вошли рассказы, которые охватывают более чем шестидесятилетний путь писателя. Рассказы написаны живо, интересно, с большим юмором и иронией.

---

За болотным поясом шло широкое кольцо воды, почти сплошь заполненное множеством — до нескольких сот — больших и малых травянистых островков. Если почва этих островков была достаточно твердой, она выдерживала высокие синевато-черные ели и мощные, раскидистые дубы. Но чаще всего на островках, будто на газоне, росла только темно-зеленая трава и ничего, кроме травы. Попадались, впрочем, другие островки, покрытые травой, желтой и высокой, как рожь. Там и сям среди этой желтизны красовались купы диких роз; когда розы цвели, издали казалось, будто там лежат крапчатые красные мячи. Мячи эти непрерывно трепетали, что происходило от струящегося блеска летней жары, поскольку воздух в низине был застойный. А вокруг красных мячей мерцали белые и пестрые звезды — то были тысячи летних бабочек.

К водяному поясу с островками примыкала полоска твердой земли. Добравшийся до нее мог вообразить себя в настоящем корабельном лесу, ибо здесь встречался высокий черный тополь и ряды старых буков вперемешку с кленами и акацией. Частенько стволы их до самого верха были оплетены побегами дикого винограда и хмеля.

Казалось, будто сама природа решила воздвигнуть последний, непреодолимый заслон на подступах к озеру, опоясанному лесом.

А уж за ним взору открывался гигантский овал самого озера — ослепительная белизна на зеленом фоне. Это сочетание красок возникало благодаря тысячам кувшинок, которые покоились на своих листьях, так тесно прижавшись друг к другу, что между ними можно было углядеть лишь крохотные осколки водного зеркала.

Впрочем, пришелец и не увидел бы озера, ибо кольцо из камышей окаймляло берег, оставляя лишь редкие просветы. А уж за камышами открывалась колдовская купель, запредельная тайна, земля на шестой день творения, мир изначальный, пугающее средоточие наших детских грез, ристалище священных традиций и греховных историй, военных, охотничьих, хмельных, любовных, сказочных: Божий остров… Алтарь для жертвоприношений, совершаемых некогда опочившими ныне смертными во славу опочивших бессмертных, водяное обиталище Ньёрда, купальня Нертус, храм Триглава, часовня Марии, пустынь цисцерзнанских монахов, учебный плац ниспровергающих изображения реформистов, укрытие для бегущих от шведов крестьян, сад развлечений для знатных выродков, алчущих вина и власти, приют для зверья и мечтателей.

Божий остров, собственно, даже не остров, а полуостров, вдавался глубоко в озеро и был досягаем лишь на лодке или с запада, с той стороны, где он, подобно поросшей колючим кустарником руке, высовывался из лесу и, словно раскрытая ладонь, требовательно и в то же время смиренно распахивался навстречу вечно обновляющемуся дню.

Здесь, если верить кантору Каннегисеру, купались древние боги и богини плодородия, последняя из них — Херта, а рабы, которым пришлось помогать ей при раздевании, получили в награду право задохнуться в глубине под зеленым ковром кувшинок. Вот почему вода сохранила и удержала для тех, кто способен хорошо наклониться, облик богини, в глубине же они видели движение навстречу восходящему солнцу водных струй, смывающих грехи с любого грешника, который доверился им на святое воскресение. Меня еще во младенчестве крестили в этом озере, но для всех нас это было страшное событие, и мальчиком я часто молился, чтобы милосердный боженька не покарал меня за это и отпустил грех также и моей матери.

У матери было тяжелое воспаление легких, уже много дней она металась в жару, но мысль о том, что я, проживший на свете целых семь месяцев, до сих пор не окрещен, неотступно терзала ее сквозь жар. И вот в полнолуние, в канун святого воскресения, воспользовавшись тем, что возле ее кровати никого нет, она встала, взяла меня, дошла по берегу Мельничного пруда до того места, где в нее впадают святые в этот день воды ручья, и прыгнула вместе со мной с берега. Отец скоро обнаружил исчезновение жены, побежал следом, а дальше уж счастливая судьба и ясный месяц позаботились о том, чтобы он увидел ее и подоспел к ручью, прежде чем вода унесла ее вместе с младенцем в Мельничный пруд. Он успел спасти нас обоих, но великое чудо заключалось, пожалуй, в том, что, несмотря на жар, матушка не расхворалась еще сильней. Зато совсем разболелся мой отец и, вконец растерявшись, кликнул на подмогу сваю мать из Шпреевальда.

Всякий раз, когда он об этом рассказывал, в нашей комнате воцарялась тишина и матушка смотрела на него умоляющим взглядом: она стыдилась своего проступка, о котором узнала лишь много недель спустя, когда окончательно выздоровела. Она ведь была очень набожная и считала самоубийство величайшим грехом. Может быть, именно это событие объясняет ее безграничную терпеливость, и наверняка объясняет оно ее тесную, вплоть до мельчайших душевных движений связь с сыном. Однако, сколь ни способствовало это событие нашей душевной связи, в одном оно нас бесповоротно разделило: матушка вынудила отца покинуть маленький домик и перебраться в деревню; за всю оставшуюся жизнь она так больше ни разу его и не видела. Меня же неодолимо тянуло к Черному озеру, сверкающую страну солнечного детства, я пронес через удушливый туман и все ужасы, которыми идолы, короли и их приспешники, вышедшие не из Орплида, пытались обставить мою жизнь и жизнь моего народа.

И Мельничный пруд, и ручей протянулись к солнцу с запада на восток, подобно всей стране Орплид, и Черному озеру в ней. Пасхальная вода, зачерпнутая девственницами в полночь, накануне воскресения, исцеляла болезни у людей и скота, а девушек наделяла красотой. К тому времени, когда я стал юношей и лишь изредка наезжал в Орплид, обычай этот умер; рассказывали, будто пасхальная вода утратила свою чудодейственную силу, потому что девушки все хуже соблюдали условие молчать по дороге к пруду и по возвращении домой вплоть до утренней зари. Парни их подкарауливали, несли всякую околесицу, задавали вопросы, ну как тут было отмолчаться, а нарушив правило, девушки разом теряли и красоту, и здоровье, и счастье. Правда, они пытались помочь горю, распевая на пасху:

Гоните, христиане,
Грехи из душ своих,
Как кислую опару —
Чтоб уничтожить их.

Вы станьте новым тестом,
Очищенным и пресным,
Как бог нам повелел.

На пасху кислого не ешь,
Злу не открой дорогу,
Не то раскаянье свое
Забудешь понемногу.

Есть в тесте пресном чистота,
И тем восславим мы Христа
В день праздника святого.

Говорят, раньше, когда мы еще были язычниками, девушки нагишом купались в ручье в полнолуние накануне пасхи. Впрочем, возможно, это не более как очередная выдумка кантора Каннегисера, во всяком случае, парни и по сей день жалеют, что отмер именно этот обычай.

Зато другой пасхальный обычай дожил до наших дней: это лупцовка. На пасху с утра пораньше парни врывались в девичьи светелки, сбрасывали одеяло, задирали ночную рубашку и охаживали визжащую девицу по заду березовой лозой, срезанной в ту же ночь. «Это святой обычай», — наставлял кантор мою матушку, которая не желала мириться с подобными обычаями в своем доме и втайне подозревала, что за всем этим кроется очередная языческая выдумка кантора. «Он был введен, чтобы оживить богослужение. Ленивые девушки не хотели вставать к ранней обедне, вот их и выгоняли из постели розгами по заду».

Матушка возражала, что-де в наших протестантских краях никто и слыхом не слыхал ни о каких ранних обеднях, да и вообще это сплошной обман, потому что в церковь и без того всегда ходило больше женщин, чем мужчин.

Тут кантор Каннегисер, подмигнув моему отцу, задавал такой вопрос: «Тогда чего ради стали бы парни брать на себя такие труды?»

Этот вопрос матушка оставляла без ответа, впрочем, ответа никто и не ждал, потому что мужчины уже смеялись, и я смеялся вместе с ними, зная не хуже, чем отец, что девушки на пасху нарочно залеживались в постелях, поджидая парней, а некоторые даже вставали, чтобы откинуть дверной крючок. Более того, экзекуции подвергались и те девушки, которые уже успели встать и хлопотали по хозяйству, а всего удивительней казалось то, что в это утро ни на одной девушке не было штанов. Я не уставал досадовать на бессмысленный визг, который поднимался над деревней часов с пяти до шести утра, и мог только сожалеть вместе с кантором о безвозвратной утере заключительной части этого благочестивого обычая: в былые времена девушку после порки выносили во двор и сажали в большую водопойную колоду, наполненную пасхальной водой. Я и сегодня пожелал бы нашим девушкам такой участи и даже сам бы окунул их с головой. Нет, что ни говори, а забавные обычаи были раньше у людей.

Мальчик в стране Орплид и Бимини

Крепче памяти и жарче сердца хранят ландшафты и предметы пережитое и увиденное, что когда-то доставило нам радость или причинило боль. Время, нещадно глотающее собственных детей, чтобы родить их заново более совершенными, заставляет стареть умы и сердца людей, обесцвечивает их мысли и чувства, придавая воспоминаниям в лучшем случае оттенок старых картин, что висят в музеях. Где вы, первозданные краски, когда небо было голубым, леса зелеными, а кровь алой! Куда делось ваше сиянье? Сгинули вы или только померкли, как те, с кем мы, залетные гости, жили, сражались, любили, веря в собственную долговечность, а сами разрушали ее и собирали обломки? Сверкая и маня, вы живете, будто на заре дня, в старых деревьях, в обветшалых мостах и тихих омутах, вблизи которых нам довелось провести юность. И такой сильной оказалась связь ландшафта и этих предметов с нами, что даже спустя долгое время они не просто разговаривают с вернувшимся на родину, рассказывая историю его молодости, наполненную весельем, проказами и печалями, но часто их зов летит через границы стран, через моря, проникает сквозь толстые стены тюрем. И тогда рассеивается сизый туман, черные тени отступают, превращаясь в светлые образы, а из заброшенных колодцев памяти бьют родники надежды и заставляют нас любить жизнь. Заставляют надеяться и бороться. И так всегда.