Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 7

• Название: Новые идеи в философии. Сборник номер 7
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4458-3860-9

Серия «Новые идеи в философии» под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова впервые вышла в Санкт-Петербурге в издательстве «Образование» ровно сто лет назад – в 1912—1914 гг. За три неполных года свет увидело семнадцать сборников. Среди авторов статей такие известные русские и иностранные ученые как А. Бергсон, Ф. Брентано, В. Вундт, Э. Гартман, У. Джемс, В. Дильтей и др. До настоящего времени сборники являются большой библиографической редкостью и представляют собой огромную познавательную и историческую ценность прежде всего в силу своего содержания. К тому же за сто прошедших лет ни по отдельности, ни, тем более, вместе сборники не публиковались повторно.

---

Итак, если смысл вообще помещать в сферу бытия, то остается еще только «метафизическое» бытие, тем более, что вскрытый уже нами трансцендентный характер смысла, по-видимому, свидетельствует в пользу отнесения смысла к этой сфере. Не подлежит также сомнению, что глубочайшие теоретические основания, приведшие к принятию метафизической реальности, следует искать в понятии трансцендентного смысла. Но этот смысл есть в самом деле «иной» мир, нежели эмпирическая действительность. Здесь – теоретическое изначало Платонова учения об идеях, этого прообраза всякой теоретической метафизики. Точно также и та энергия, с которой и теперь еще отстаивается мир трансцендентного «духа», как истинная реальность, лежащая над эмпирической действительностью, в своем последнем теоретическом основании питается убеждением, что всякая истинная мысль в действительности есть нечто большее, чем простое психическое образование, и что поэтому отрицание всего, выходящего за пределы эмпирической действительности, неизбежно должно привести к уничтожению понятия истины. Нет надобности говорить здесь о значении подобной метафизики духа для других отделов философии; в теории познания ей, во всяком случае, нет места. Переход от эмпирической действительности к метафизике не только не может быть оправдан из понятия трансцендентного смысла, но метафизика не в силах даже оказать нам никакой помощи в разрешении проблемы теории познания. Возможность познания метафизической духовной реальности содержала бы в себе гораздо более трудную проблему, чем познание эмпирической действительности. Проблемы, кроющиеся в этом «эмпирическом» познании, уже сами по себе достаточно трудны, их следует решать поэтому, не прибегая ни к каким метафизическим предпосылкам.

Желая определить понятие смысла, мы должны, следовательно, отказаться вообще от помещения его в сферу бытия, так как других понятий бытия, кроме упомянутых, не представляется. Смысл лежит «над» (über) и «до» (vor) всякого бытия. Это следует уже из того, что познание о том, что нечто есть, всегда предполагает смысл, связанный (haften) с предложением, что нечто есть, все равно, идет ли речь о реальном или идеальном, чувственном или сверхчувственном, о данном или умопостигаемом бытии. Если этот смысл не истинен, тогда вообще ничто не «есть». Следовательно, смысл не может быть причислен к бытию, но должен ему логически предшествовать.

Но как же тогда определить смысл? Разве то, что никаким образом не есть (существует), не есть ничто? Так думают многие, но это не что иное, как догматический предрассудок. Понятие бытия не единственное понятие, под которое можно подвести «нечто», но наряду с ним, кроме «ничто», как второе обширное понятие несуществующего, стоит понятие ценности. Мы употребляем это слово, обозначающее понятие, которое, подобно бытию, не допускает уже никакого дальнейшего определения, для всего того, что не есть, и что все же принадлежит к «нечто», а не к «ничто». Смысл, лежащий над всяким бытием, относится таким образом к сфере ценности и может быть понят только как ценность. Постараемся показать это теперь яснее.

Для этой цели поищем критерий, который бы, совершенно независимо от до сих пор выставляемых соображений, решал, относится ли нечто к бытию или к ценности. Критерий этот мы можем добыть, введя понятие отрицания. Именно, можно показать, что соединение отрицания с понятием бытия однозначно, соединение же его с понятием ценности двузначно, и потому в зависимости от того, получаем ли мы через отрицание одно или два значения, мы и можем познать, имеем ли мы перед собой понятие бытия или понятие ценности. Более подробное исследование самого понятия отрицания мы должны и можем здесь оставить в стороне. Такое исследование вскрыло бы целый ряд трудностей в этом понятии и, пожалуй, сделало бы необходимой более обстоятельную формулировку наших выводов. Но и без специального анализа отрицания последующие замечания будут вполне понятны, и, если они и не будут отличаться полнотой, то, во всяком случае, не должны вызывать сомнений.

Отрицание бытия, как просто отрицание, дает только ничто. Отрицание ценности, напротив, наряду с ничто может означать также и нечто: именно – отрицательную ценность. Отсюда следует, что понятие ценности имеет более узкое и более широкое значение. Только ценность в узком смысле противоположна отрицательной ценности или не-ценности и может быть тогда обозначена, как положительная ценность. Но обе, и отрицательная, и положительная ценности относятся к сфере ценности в широком значении слова; в этом значении ценность стоит в противоположности уже не к ценности, а к бытию. Бытийные понятия не имеют подобного узкого и широкого значения. Итак, различие и между бытием и ценностью в общем вполне уясняется из того, что можно говорить об отрицании бытия, но не об отрицательном бытии8, между тем как в сфере ценности мы получаем не только отрицание ценности вообще, но и отрицательную ценность или не-ценность (Unwert). Ценность и не-ценность представляют собой в таком случае сопряженные понятия, подчиненные понятию ценности в широком смысле. Понятия же бытия никаким образом не могут содержать в себе подобных сопряженных понятий. Отсюда понятно, каким образом выяснение того, дает ли отрицание какого-нибудь понятия простое ничто или отрицательною ценность, становится прямо-таки критерием того, имеем ли мы дело с бытийным или с ценностным понятием.

Прежде чем применить этот критерий к понятию смысла, покажем еще на других примерах, как через отрицание понятия мы получаем не только его уничтожение (снятие), т. е. ничто, но приобретаем также понятие, которое может быть понято, лишь как отрицательная сторона двух сопряженных понятий ценности. При этом мы нарочно возьмем понятия, из обозначения которых нельзя увидеть, ценностные ли это понятия или бытийные. Так, например, слово «человеческий» имеет два совершенно различных значения. Оно может обозначать бытийное понятие, и тогда понятие не-человеческий не имеет никакого содержания. Но оно также может служить для понятия ценности, что станет ясным тотчас же, как мы образуем сопряженную пару понятий человеческий – нечеловеческий. Нечеловечность означает тогда нечто, враждебное ценности, отрицательную ценность, и, наоборот, человечное – положительный ценностный предикат. В этом смысле мы говорим «подлинно человеческий», подразумевая под этим словом всегда ценностное, а не бытийное понятие. Особенно поучительно в этом отношении слово «природа» или «естественный». Можно было бы предложить понимать его только так, чтобы отвлечься при этом от всякой ценности и всякой ценностной противоположности. В соединении со словом «наука» («естественная наука») оно, действительно, означает нечто безразличное по отношению ценности, и, конечно, следовало бы только приветствовать, если бы в научном словоупотреблении под «природой» или под «естественным» всегда понималось чисто бытийное понятие, отрицание которого «не-естественный» было бы простым уничтожением понятия, лишенным всякого содержания, т. е. простым ничто. Но мы говорим также о неестественном в смысле противоестественного (Unnatur), разумея при этом отрицательную ценность, в противоположность которой «естественное» или «природа» может означать только сопряженную с ней положительную ценность. «Естественный» означает тогда то же самое, что ценный. Много заблуждений в философии можно свести к систематическому смешению обоих этих понятий «естественного». «He-естественное» в значении ценности остается всегда «естественным» в значении бытия. Уже это простое разделение должно было бы лишить почвы всякую «естественно-научную» теорию ценности. Если под природой понимать, как это и делает естествознание, все безразличное по отношению к ценности, то, значит, бессмысленно говорить об естественных ценностях.

Здесь нам важно лишь указать, что человек и «естественное» могут быть как бытийными, так и ценностными понятиями, но что противоположности, как человеческий – нечеловеческий, естественный – неестественный, в которых отрицание дает не уничтожение и не ничто, а нечто, могут быть, напротив, только ценностными понятиями. Применяя теперь наш критерий к понятию смысла, выраженного в предложении, мы найдем, что и здесь отрицание дает точно также не только его уничтожение, т. е. отсутствие смысла (Sinnlose), или безразличность к смыслу, но и понятие отрицательного смысла, бессмыслицу (Unsinn) или нелепость (Widersinn), которому противостоит понятие положительного смысла. Но более нам ничего и не нужно. Слово смысл в нашем понимании имеет широкое и узкое значение, так же, как и слово ценность. Мы имеем два сопряженных понятия – смысл и бессмыслицу, подчиненных понятию смысла вообще и аналогичную с сопряженными парами понятий «человеческий – нечеловечный», естественный – неестественный, подобно этим последним, и первая пара состоит из ценностных понятий. Смысл в его широком значении охватывает равным образом как положительный, так и отрицательный смысл, подобно тому, как всякая ценность содержит в себе положительную и отрицательную ценности. В своем узком значении положительного смысла, смысл, наоборот, противополагается бессмысленности9, подобно тому, как всякой положительной ценности противостоит отрицательная. Сказанное достаточно уясняет ценностный характер смысла. Смысл в широком значении слова (безразличное к смыслу) нас в дальнейшем не будет интересовать. Достаточно лишь указать на то, что даже он не связан с отдельным понятным нам словом. Отдельное слово имеет «значение», но, если оно не стоит в предложении, оно безразлично по отношению к смыслу или лишено смысла (Sinnlose) и поэтому никогда не может быть бессмысленно или нелепо (Widersinnig). Только с предложением связан смысл, который является тогда положительным или отрицательным смыслом, бессмысленностью, нелепостью. Если я говорю, что слова «деревянное железо» бессмысленны (нелепы), то это правильно только тогда, если эти слова логически эквивалентны ложному предложению «железо деревянно». Смысл, связанный с истинным предложением, есть всегда положительный смысл и, как таковой, необходимо положительная ценность в противоположность бессмыслице, как сопряженной с ним отрицательной ценности. Поэтому независимый от акта мышления истинный смысл можно определить лишь как трансцендентную ценность, но не как бытие. Общий вывод из всего сказанного вполне уяснится, если мы вспомним о том, что здесь опять-таки дело идет о формальной проблеме, и что поэтому мы говорим исключительно о форме смысла. Самая общая форма совпадет тогда с понятием положительного смысла вообще, будучи самой общей теоретической ценностью. Чтобы быть истинным, предложение должно иметь положительный смысл, в противоположность бессмыслице или нелепости. Задача дальнейшего исследования – показать, какие формы в частности должен иметь смысл, чтобы быть положительным смыслом, а не бессмыслицей, причем формы эти опять-таки суть сплошь ценности, конституирующие понятие положительного смысла вообще, как, например, отсутствие противоречия, тожество и т. д. Таким образом возникает мысль о науке, систематически излагающей эти ценностные формы (Wertformen) смысла, вращающейся исключительно в царстве логических ценностей и пользующейся, следовательно, чисто трансцендентально-логическим методом без всякого отношения к действительному познанию. Наука эта только указывает, какие ценности обладают «значимостью» («gelten»), как предпосылки положительного смысла вообще и в частности формального смысла, который имеют формально-различные между собою истинные предложения. Касаясь таким образом исключительно несуществующего, наука эта положительно может быть определена, как наука о теоретических ценностях. Она, следовательно, не имеет дела ни с физическим, ни с психическим бытием, ни с реальным, ни с идеальным, ни с чувственной, ни с сверхчувственной реальностью. Как «чистая» наука о ценностях, она стоит в противоположности ко всякой науке о бытии, и ее единственная проблема – проблема значимости теоретических ценностей. А это то же самое, что и их трансцендентность, ибо трансцендентность ценности означает не что иное, как значимость ее как ценности безотносительно к какому бы то ни было бытию, которое бы ее требовало или признавало.