Людмила Гребенщикова - Мой сын БГ

• Название: Мой сын БГ
• Автор: Людмила Гребенщикова
• Издательство: Амфора
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-367-00750-3

Книга Людмилы Харитоновны Гребенщиковой — это не только "детство, отрочество, юность" знаменитого сына в историях, фотографиях и документах семейного архива, публикуемого впервые. Лаконичные, эмоциональные зарисовки автора подобно неизвестным кадрам кинохроники дают интереснейший материал о жизни Ленинграда 30-х, блокадных и послевоенных лет, а также характерный срез культурной жизни 50-80-х годов.

---

Мама приехала с оборонных работ. Еще летом начал работать Дворец пионеров, и я пошла туда в секцию ИЗО, в которой занималась и до войны. Лучшие наши рисунки отправляли на фронт. Однажды преподаватель спросила меня: «Как у тебя с родителями?» Я ей сказала: «Папа умер, а мама через месяц умрет». Преподавательница сказала, что открылся интернат для одаренных детей на 7-й Советской улице, и дала мне туда направление. В школе мне отдали продуктовые карточки, и я пошла в интернат. Там было уютно, дежурные в белых фартучках разносили ужин, но все было такое чужое, что ночью в спальне, где в два ряда стояли кровати, я тихо плакала под одеялом. Девочка на соседней кровати спросила: «Ты есть хочешь?» Я не ответила, а утром попросила продуктовые карточки и побежала домой. Мама еще не ушла. Она обрадовалась: «Вот и хорошо, что вернулась. А то я ночью плакала».

1943 год, сентябрь

Школу разделили на мужскую и женскую. И все наши девочки были переведены в школу № 19 на улице Жуковского. В классе половина девочек была из этой школы. Я сидела за партой со своей подругой. Учительница в начале нового года проверяла журнал, зачитывала фамилии своих учениц. Когда дело дошло до моей подруги, то учительница остановилась, посмотрела на нее и удивленно спросила, почему та поменяла фамилию. Подруга упала головой на парту и зарыдала. Так я узнала, что ее отец погиб на фронте, а мать выбросилась из окна. Девочку усыновили какие-то бездетные люди.

В этой школе был очень смешной преподаватель математики. Он вбегал к нам, уже разъяренный после урока в другом классе. Прижимая одной рукой линейки и журнал (другую руку он потерял на фронте) и бегая по классу, он кричал: «Ну что вы смотрите на меня своими мутными глазами, двуногие макаки!» Класс разражался ликующим хохотом. Когда он успокаивался, он был очень добрый, его звали Павел Иванович, мы называли его Болваныч. Потом мы узнали, что, когда он после ранения вернулся с фронта, оказалось, что его жена и двое детей погибли при бомбежке. На его долю выпало много страданий, поэтому он был очень нервным человеком.

Все школы во время войны спасали детей. Родители у многих были на фронте или на оборонных работах, идти детям было не к кому. Поэтому мы проводили в школе большую часть своего времени, были там до ночи. Нас воспитывала старая когорта преподавателей — исключительные люди. Каждое утро мы выстраивались перед спортивным залом по классно. По очереди входили в зал. Там был уютный полумрак, топилась печка. Строгая завуч Валентина Ивановна в черном сатиновом халате с белоснежным воротничком проверяла, есть ли у каждой ученицы салфеточка, так как в школе нас кормили завтраком и обедом, а на ужин давали с собой кусочек хлеба, посыпанный сахарным песком. И этот хлеб мы должны были заворачивать в чистую салфеточку.

Как-то раз она спросила нас, слышали ли мы утреннюю сводку информбюро о том, как наши войска обнаружили, что немцы сжигали детей в печах. Она спрашивала: «Какие чувства у вас были, когда вы это слушали?» Мы молчали. Наконец одна девочка подняла руку: «Хотелось лучше учиться». А заведующая ей в ответ: «Так уж прямо учиться. Вам должно было стать страшно, потому что вы могли быть на месте этих детей». Выходя строем из класса, мы передавали следующему классу салфеточки и шептали: «Говорите, что вам было страшно».

Октябрь

Нам очень нравился учитель географии Михаил Филаретович. Он нам рассказывал о курортах Франции, о хрустале Баккара. Мы слушали его рассказы, как сказку о какой-то волшебной жизни.

Я, зная, что мужчины хуже переносят голод, уговорила своих одноклассниц, чтобы каждая из них за обедом, когда нам будут давать хлеб с сахаром для ужина, отсыпала из своей чайной ложечки немного сахарного песка. С кулечком из школьной тетради я обошла наш стол. Получилось почти две чайные ложки песка.

Я гордо пошла к столу, где обедали учителя вместе с директором. Все уставились на меня. «Это вам», — сказала я, отдавая кулечек Михаилу Филаретовичу. При полном молчании я вернулась на место.

После обеда Михаил Филаретович в коридоре поймал меня и сказал, что он очень тронут, но чтобы больше этого я не делала, потому что я поставила его в неловкое положение. Я сгорала от стыда. Почему за благородный поступок вместо похвалы я получила выговор?

Ноябрь

Город по-прежнему был пуст. В доме № 6 по Пушкинской улице, где я родилась, умерли все жильцы, кроме тех, кто эвакуировался. У моих одноклассниц отцы или были на фронте, или погибли. А матери у всех работали допоздна. Поэтому домой мы приходили только ночевать.

Как нас спасала школа! Целый день и вечер мы проводили в ней: делали уроки, баловались.

Начал работать литературный кружок. Им руководила учительница литературы Елизавета Викторовна. Она даже жила в школе, в пионерской комнате. Ходила в ватнике, с белым воротничком и аккуратно причесанная. Встречая меня в коридоре, она всегда спрашивала, что я сейчас читаю. Я увлекалась Чарской, Дюма, романами о жизни королей. На ее вопрос я отвечала: «Тайны французского двора». Она удивлялась: «Где ты достаешь такие книги?» В следующий раз на ее вопрос я ответила: «Тайны мадридского двора». «На ловца и зверь бежит», — усмехалась Елизавета Викторовна. Книги доставались мне от предыдущих хозяев наших больших коммунальных квартир, это все были старые запасы, купленные еще до революции. Новых хороших книг не издавали. Первая книга, которую смогли купить мои родители до войны, — «Детство Буденного». Я вертела ее в руках и не знала, что с ней делать. Там же было нечего читать.

На занятиях литературного кружка мы могли сочинять что угодно. Я написала поэму о феях. Когда я ее прочитала, Елизавета Викторовна стала спрашивать мнение моих одноклассниц. И Нина, моя ближайшая подруга, сказала: «Я не знаю почему, но мне не понравилось». Елизавета Викторовна кивнула: «У тебя хороший вкус». Я так обиделась, что больше стихов не писала.

Помимо поэтического кружка наша учительница организовала еще и театральный, в который мы все дружно прибежали. В городе работала костюмерная, в ней школы брали костюмы для праздников. Первый спектакль мы хотели поставить про пионеров. Показали нашей учительнице пьесу, которую нашли в одном из журналов. Она посмотрела ее и сказала: «Нет, ЭТО вы играть никогда не будете. Мы будем ставить Мольера. Вы это читать не будете, а знать это надо». И мы учили целый год пьесу «Мещанин во дворянстве». Нам очень нравились длинные платья. Декольте были на шнурках, и можно было сделать вырез больше или меньше. Перед началом спектакля Елизавета Викторовна входила и затягивала вырез под шею, а перед выходом мы снова распускали.

Как-то раз к нам в школу привезли костюмы для спектакля. Мне достался костюм мушкетера. Я тогда зачитывалась Дюма, взяла костюм на выходные домой и решила совершить небольшую шалость. Ветреность вообще была для меня характерна. Я надела костюм и в таком виде отправилась пешком по Невскому проспекту к своей подруге Нине. Когда она открыла дверь и увидела меня, сразу ахнула: «В таком виде ты шла по городу?» Я посидела у нее и потом отправилась обратно домой. Когда уже подходила к парадному, меня остановила женщина и сказала: «Девочка, у вас на спине записка». Я попросила эту записку отколоть. Женщина отколола бумажку с моей спины. На большом листе бумаги Нинкиной рукой было написано: «Люся Губкина. Ученица 6 „В" класса». Губкина — моя девичья фамилия.

В 14 лет меня приняли в комсомол. В райкоме ВЛКСМ секретарь спросил меня: «Какая главная обязанность комсомольца?» Я растерялась: «Отдать жизнь за Родину?» «Нет, — поморщился секретарь, — главная обязанность — платить членские взносы».

После снятия блокады наш класс вернули в школу № 209, которая располагалась в бывшем институте благородных девиц. В самые трудные годы там находился военный госпиталь. В этой школе была роскошная парадная лестница, прекрасная акустика. Я помню, как вбегала туда утром, поднималась по лестнице на третий этаж, и мне от радости хотелось порхать над землей. И я пела во весь голос: «Милая Аида…» Вбегаю в класс, моя подруга Флорка, которая у нас была самой умной, стоит у доски и решает задачу по физике. Она оборачивается ко мне и говорит: «Заставить тебя перестать петь мы не можем, но второй-то куплет ты можешь выучить?» Я так хохотала, так была довольна. Очень любила своих подруг.

В девятый класс к нам пришел с фронта новый литератор — Анатолий Соломонович. И у нас началась великолепная жизнь. Хотя ничего материального не было. Не было одежды, не было возможности наряжаться. Были только книги, литература. Три мои самые близкие подруги жили со мной в одном доме. Я бегала то к одной, то к другой. Мы начали читать Хемингуэя. Мы болели литературой и ни на что другое не обращали внимания.

Легкомыслие, с которым я совершала некоторые поступки, вызывает теперь трепет. Как-то раз наш новый учитель литературы Анатолий Соломонович решил провести в классах анкетирование, наподобие того, что в те времена проводились уже во многих американских школах. Было много вопросов по нравственности, искусству, культуре, истории. На вопрос «Любимый литературный герой» я, не долго думая, написала ответ: «Остап Бендер». На перемене я спросила у подруг, что написали они, и похолодела, узнав, что самыми популярными ответами были Павел Корчагин и Олег Кошевой. Я не зря испугалась. Меня потом со школьной сцены клеймили, анонимно, правда. А Анатолий Соломонович в целях моего обуздания даже разыграл сцену моего исключения из комсомола.