Евдокия Нагродская - Аня и другие рассказы

• Название: Аня и другие рассказы
• Автор: Евдокия Нагродская
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0281-4

Роман «Гнев Диониса» был признан самой читаемой книгой в 1910-х годах Написанный как дневник художницы, он повествует об истории молодой женщины, отправившейся из Петербурга на Кавказ, чтобы познакомиться с семьей любимого ею мужа. Завязавшийся в дороге роман со случайным попутчиком ставит героиню перед выбором между прежней любовью и страстью к новому знакомому.

* * *

Эмигрировав в 1917 году, она так и не вернулась в Россию. Произведения ее не переиздавались, имя практически не упоминалось — так из русской литературы вычеркивали неугодного автора.

Но время расставляет все на свои места, и произведения одного из самых популярных писателей начала XX века возвращаются к читателям.

Итак, Евдокия Нагродская (1866–1930)… как А. Вербицкая, Санжар, Т. Краснопольская, она снискала себе славу писательницы-феминистки. Уже первый ее роман «Гнев Диониса» принес Нагродской скандальную известность, и в короткий срок выдержал десять изданий. Так называемые вопросы «пола» свободного брака, «освобождение женщины из-под ига мужчины», загадки таинственной женской души стали основными темами в ее творчестве. Писательница не просто приоткрывает завесу над тем, о чем стыдливо умалчивала традиционная литература — она отстаивает свое право говорить об интимном смело и откровенно. И не удивительно, что обращение Нагродской к глубинам женского естества созвучно сознанию современной женщины.

---

— Конечно, человек порядочный девушку не собьет… — говорит Женя, нахмурив брови.

— И вы, опозоренная, брошенная… Ну расскажите же нам все, милочка, не скрывайте: мы ваши сестры, мы все поймем и будем плакать с вами! — и дама схватила руку Жени.

— Право, какая вы. Ну что там рассказывать… кому охота… глупа была…

— Нет, нет, расскажите, расскажите… вы не поверите, как все это интересно… все… все…

— Ах, Боже мой! — с некоторой досадой говорит Женя, — да что же я буду рассказывать?

— Ну, первый ужас, первый трепет, когда вы вышли на улицу… типы мужчин… Что они любят?.. Как себя ведут с вами?.. Вы не стесняйтесь, душечка… я все, все пойму… О, я понимаю вас. Скажите, сначала вы искали смерти?

— Конечно, другой раз думала, что помереть лучше… да греха боялась, — неохотно произносит Женя.

— Nadine, обратите внимание на эту детскую веру в Бога, среди всего этого… c’est touchant, n’est ce pas?[12] Душечка, отчего вы стесняетесь? Вы думаете, что мы — глупые буржуазки? О нет, нет… я проклинаю свою судьбу, которая загнала меня в тесные рамки, — я рождена быть Фриной, Аспазией!.. Один чистый юноша лежал у моих ног и молил о любви! «Дитя, — сказала я ему, — я не могу любить: я презираю мужчин! Вы еще ребенок, и я не хочу разбить ваше сердце…» Мое назначение быть мстительницей! Я сделаюсь гетерой и буду топтать мужские сердца. Вы, Женечка, не понимаете, как велико ваше назначение; вы должны сознавать его! Вы должны высоко держать голову, вы должны гордо проходить мимо этих женщин, которые — сытые, разъевшиеся, как коровы, — рожают и нянчат своих крикливых ребят. Законные содержанки! Фи! Душечка, говорите же… опишите нам со всеми подробностями, без стеснения, как приходит грубый, циничный мужчина, как все происходит…

— Ай, что вы! При барышне! — в ужасе восклицает Женя. — Да и что это за разговоры. Господи, да самое лучшее не думать, что есть такое на свете…

— Дорогая, да не стесняйтесь… сознайтесь, что вы все же любите… Есть, наверно, человек, которому вы отдали сердце… которому вы жертвуете всем… отдаете последнюю копейку, — и от него терпите и побои, и оскорбления…

— Ну, извините, — гордо говорит Женя, — «кота» у меня нет… этим, простите, я не занимаюсь — это уж самое последнее дело… Да и что тут мою жизнь рассказывать, что за радость! Скорей бы вырваться. Вот как откроем с теткой чайную, так тогда…

— Зачем чайную? — изумляется дама в киримоне.

— Чайная — очень хорошее дело. Мы с теткой так полагаем, что года через три мы мелочную даже можем открыть, тогда другого племянника из деревни возьму, к торговле буду приучать…

— Мелочная? Чайная? — тянет дама в киримоне. — И вы, вы променяете свою яркую, свободную жизнь на какую-то чайную! Стыдитесь!

— Как это стыдиться? — изумляется Женя.

— Конечно, — пренебрежительно отвечает дама в киримоне, закуривая новую папиросу. — У вас высокое назначение быть мстительницей! Вы должны высоко держать свое знамя! Гордо идти вперед! Презирать! Ненавидеть! Топтать всех в грязь! Я бы на вашем месте заразилась бы известной болезнью и с адским хохотом заразила бы всех мужчин!

Женя даже приподнимается с места.

— Да что вы! — замахала она руками, — да он домой пойдет… а, может, там дети… ложка… или полотенце…

— A-а! Так и надо, так и надо! Пусть они знают, что есть мстительницы за их разврат, за то, что они не ценят чуткой, изящной женской души, развитого ума, проходят мимо развитой, умной женщины и бегут только за смазливым личиком!.. Нет! Вы не должны, вы не смеете променять вашу жизнь на какую-то глупую чайную! Вы не должны забывать ваше высокое назначение! Вы не смеете! В глазах всех мыслящих людей вы потеряете всякое право на уважение!.. Налейте мне еще чашечку. Nadine, отчего вы не пьете?

— Je crainds les maladies[13], — произносит бледная девица.

— Bêtises[14]! Ах, как мне обидно, что вы такая неразвитая! — обращается дама в киримоне к Жене, — я вам расскажу мою жизнь. Моя жизнь — роман, и вы поймете, что я родилась быть жрицей любви… но я — жертва родительского и супружеского гнета…

Женя тоскливо поводит глазами по сторонам, а дама в киримоне говорит, говорит, говорит.

— Полина Семеновна, мне пора, — поднимается блондинка.

— Ах, идем, идем, Nadine.

— Pas du tout intéressante[15], — говорит девица, выходя на лестницу и брезгливо вытирая руку, которую пожала Женя.

— Vous avez raison![16] Какая-то тупица! И вот к таким-то идут мужчины мимо чутких, умных, талантливых женщин! Скоты!

А Женя, проводив гостей, несколько минут стоит неподвижно и потом, тряхнув головой, говорит:

— Ну, Марфуша, видала я всяких! И тех, которые книжки божественные раздают, и тех, которые советуют машинку швейную купить… Но таких… прости Господи, еще не видела!

Романтическое приключение

Посвящается П.И. Федотовой

— Да-с, бывают в жизни человека случаи, когда охотнее веришь или хочешь верить, что это было колдовство, а не собственная глупость. Впрочем, то, что случилось со мной… Постойте, хотите расскажу?

— Романтическое приключение?

— Да, да, Анна Ивановна, самое что ни на есть романтическое.

Вы улыбаетесь насмешливо, качаете головой, не верите, что у меня, старого холостяка, «прозаика» — как вы изволите величать, было романтическое приключение? А вот послушайте, может быть, это приключение и было причиной тому, что я не женился в то время, а если хотите, — то оно имело еще более важные последствия: оно заставило меня потерять всякое доверие к людям… Сейчас, сейчас, дайте закурить папиросу, и я не буду отвлекаться.

Это случилось как раз в тот год, когда я, окончив университет и проведя год в петербургском «вихре света», вдруг почувствовал желание очутиться на лоне природы, тем более что наступила весна и все стали разъезжаться.

Я отправился домой, в недра семьи. Все, казалось, улыбалось мне, все сложилось, чтобы я мог жить и наслаждаться жизнью.

Отец мой был человек с большими средствами, имение имел хорошее, благоустроенное, в двадцати верстах от губернского города.

Для меня было им приготовлено уже место чиновника особых поручений при губернаторе. Я был единственным сыном. Две замужние сестры мои приехали, чтобы повидаться со мной, одна даже издалека, из Италии, где ее муж был консулом.

И еще, к моему благополучию, подруга моей младшей сестры-барышни Любочка согласилась прогостить у нас лето.

Эта Любочка чуть не с четвертого класса гимназии занимала мои мысли.

Она была очаровательна со своей русой косой, румяным личиком и добрыми карими глазками.

А тут… теплые, лунные ночи, начинающая желтеть рожь… венок из собранных вместе васильков на прелестной головке и в результате — клятвы в вечной любви.

Родители согласились, ее отец тоже, сестры радовались, ангелы с неба улыбались… вот тут-то чертям захотелось позабавиться.

Было начало августа, когда по делам службы мне пришлось переселиться в город, и я устроился в нашем городском доме.

Жара стояла удушливая, и только по вечерам я выходил немного пройтись.

В ту «роковую» ночь, совершая подобную прогулку, я замечтался.

Ночь была красоты неописанной — лунная, душная.

В двадцать пять лет влюбленный жених и не в такую ночь замечтается…

Я шел куда глаза глядят и очутился у «Старого дворца».

«Старым дворцом» у нас в городе называли дом, построенный каким-то екатерининским вельможей. Имущество, давно вымороченное, принадлежало городу, и город все собирался устроить во дворце больницу или богадельню, да не было денег на ремонт. Так и стоял старый дом с полугнилой колоннадой среди большого сада, окруженный с трех сторон высокой каменной стеной, а с четвертой — смотря с обрыва на реку своими заколоченными окнами. Об этом доме ходило множество легенд.

Рассказывали о криках и стонах, об окровавленных призраках, ломающих руки, о мелькающих по саду огнях.

Если бы на моем месте в ту ночь был суеверный человек, он бы пустился бежать, потому что, едва я сделал несколько шагов вдоль ограды «Старого дворца», как на стене вдруг появилась женская фигура. Она с минуту колебалась и потом соскочила на дорогу.

Прыжок был рискованный, и женщина слегка вскрикнула.

Она попробовала подняться на ноги, но опять с легким стоном опустилась на землю.

Я бросился к ней.

Она метнулась в сторону как раненый зверь, сделав страшное усилие подняться, но не могла, и вдруг в руке ее блеснул револьвер.

Я остановился.

На этот раз ей удалось подняться, и она стояла, прислонясь к забору, и пристально смотрела на меня, не опуская револьвера.

Луна ярко освещала ее.

Я никогда не видел такого красивого лица, таких глаз, в которых в эту минуту горело отчаяние, бешенство.

Высокая, стройная и очень худенькая, она была одета в темное платье, слишком широкое и короткое для нее. Ноги ее были босы, а голова повязана красным платком концами назад, из-под которого на лоб падала прядь золотисто-белокурых волос.