Валерий Барабашов - Крестная мать

• Название: Крестная мать
• Автор: Валерий Барабашов
• Издательство: Локид, АОЗТ «Осирис»
• Жанр: Боевик
• Год: 1995
• ISBN: 5-87952-064-1 О

Роман Валерия Барабашова «Крестная мать» рассказывает о наших днях — противоречивых, тяжелых, полных страданий и горя.

В центре повествования — трагическая судьба женщины: сын ее погиб в Чечне, мужа убили в родном городе, из нее же — доброго, сердечного человека, сделали преступницу.

Все атрибуты современного остросюжетного письма: торгующая оружием мафия, коррупция и продажность высших государственных чинов, предательства, погони, пытки — ожидают в этой книге поклонников детективного жанра.

---

Дорош понимал, что КГБ предан. И предан партийными боссами, теми самыми, кому он служил много лет верой и правдой. К руководству Комитетом пришел г-н Бакатин, который не скрывал своей ненависти к «органам» и активно старался их разрушить. Начались всяческие перестановки и передвижки кадров, реформирования, структурные изменения, КГБ расчленяли, растаскивали и топтали.

«Нововведения» докатились и до Придонска. Первым делом турнули на пенсию генерала Борисова, поставили полковника Костырина, из «демократов». Этот за дела взялся круто: управление довольно скоро было структурно реорганизовано; труднее оказалось с кадрами — не все офицеры соглашались с тем, что произошло в стране, не всем чекистам нравились «нововведения».

В числе таких был и Анатолий Дорош.

С полгода ходил он на службу потерянный, встревоженный, мрачный. Все еще надеялся, что случившееся в Москве — сон, неправда, чей-то злой вымысел. Но факты говорили обратное: ГКЧП — в тюрьме, власть в руках нуворишей, быстро набирающих силу бизнесменов-торгашей, а всеми «процессами» управляют бывшие «партайгеноссе». Дорошу не хотелось называть их «товарищами». Они и сами уже не стремились к этому, стыдливо и робко пробовали в обиходе обращение «господа». Наверное, ласкало слух словечко из прошлого и забытого лексикона, поднимало в собственных глазах всех этих детей рабочих и крестьян, бросивших землю, забывших идеалы дедов и отцов. Дорош был выходцем из сельской учительской семьи, сумел с помощью Советского государства получить бесплатное высшее образование и поступил на службу в такое авторитетное и престижное учреждение, как Комитет государственной безопасности СССР. В свое время он давал присягу на верность служения партии и народу, стыдился сейчас отрекаться от того, чему присягал. Вообще, не мог перешагнуть через себя, стать другим, поменяться…

Шестнадцать офицеров управления подали рапорты на увольнение — просьбы их быстренько и охотно удовлетворили. Дорош рапорта писать не стал. Он считал, доказывал коллегам, что это — слабость духа, шаг неверный, пасовать перед натиском предателей — удел безвольных, бесхребетных людей. Но теперь, спустя два года, он оставался в управлении один, практически в чужом лагере, потому что дух в родной «конторе» изменился, люди стали другими, да и задачи перед контрразведчиками ставились уже иные.

Дорош остался верным принципу «глубокого бурения». В его сейфе и на столе появлялись все новые и новые разработки экономических преступлений, совершаемых по-крупному, прежде всего начальниками. Операции получали свои кодовые названия, список с легкой руки «афганца» полнился, все ближе подбирался майор к Аркадию Каменцеву. И глава областной администрации, Барышников, вызвав на специальную беседу Костырина, сказал ему прямо, без обиняков: «Уйми своего супермена, Евгений Семенович. Он, чего доброго, всех нас пересажает. Во всяком случае, желание у него такое есть. Он же больной! Почему вы его держите?!»

На этом служебная карьера майора Дороша в управлении ФСК завершилась. Его обвинили в превышении служебных полномочий, в незнании «современных условий ведения бизнеса», в «фальсификации документов». Обвинения были серьезными, но дутыми, и, если бы Дорош захотел, он бы доказал в суде, что его выжили со службы по политическим мотивам. Но он уже не видел смысла работать в родной «конторе». Здесь не осталось больше единомышленников, здесь не на кого было опереться. Воевать же с преступниками, зная, что не получишь поддержки, что тыл не прикрыт, что в любой день тебя могут бросить на растерзание мафии…

Он понимал, что служба дальше не пойдет. В разработку от него принимали теперь материалы на жуликов невысокого ранга, а те, что повыше, как-то сами собой стали выскальзывать из его профессионально расставленных агентурных и иных сетей, дела рассыпались, словно карточные домики, интерес к делу падал.

Потихоньку, уже собираясь уходить, Дорош перенес домой кое-какие материалы. Конечно, это были только ему понятные, зашифрованные записи отдельных разработок и оперативные сведения об интересующих его лицах. Майор сам добывал их, с помощью своей агентуры, считал, что имеет моральное право взять архив с собой. Прощать преступления тем или иным своим «знакомцам» он не собирался — первым в списке стоял Аркадий Каменцев: его связи с торговцами оружием Дорош не только вычислил, но и четко проследил. Он знал, что за пределами стен управления сделать что-либо будет в сто раз труднее, но знал и то, что и один, хорошо подготовленный профессионал его класса, сумеет наказать зарвавшихся жуликов по справедливости. Разумеется, он отдавал себе отчет в том, что будет представлять в поединке лишь самого себя, как гражданина, но это обстоятельство его мало заботило. В силу своего характера и убеждений Дорош не мог бросить свои дела на половине пути — нужно было предать их хотя бы общественной огласке, подготовить материалы для прессы…

На прощание с ним никто из начальства не беседовал. Вызвали в кадры, сообщили о приказе. В трудовой книжке, правда, записали: «Уволен по собственному желанию…», но все в управлении знали, что надо было бы добавить: «…руководства управления Придонского ФСК». Впрочем, это была мелочь. Тем не менее о факте его изгнания из «органов» в городе довольно быстро узнали — кто со злорадством, а кто — с сочувствием и сожалением.

И вот, прикрыв за собою тяжелую дубовую дверь, Дорош, злее черта, шагал по хмурым осенним улицам Придонска домой. Ему предстояло сейчас еще одно неприятное дело — придется «обрадовать» жену, Людмилу, сногсшибательным известием. До этого дня он ничего жене не говорил о служебных передрягах — не умел жаловаться. Да и вышел уже из возраста, когда ищут справедливость в жалобах и письменных обращениях по начальству.

…Недели две спустя, вечером, когда Дорош понес мусорные ведра, его зверски, профессионально, избили. Он зло, молчком отбивался и хорошо кому-то попал. Но силы были неравными — его били четверо, в масках. Знали, конечно, с кем имеют дело, работали наверняка, продуманно. И, безусловно, знали о том, что в ФСК Дорош уже не служит. Иначе не решились бы нападать так откровенно, не посмели бы.

Потом, запахивая на груди порванный спортивный костюм, сплевывая кровь, Дорош поднялся с земли, взял пустые пластмассовые ведра, захромал к дому.

— Вам это так не пройдет, — пригрозил он промозглому вечеру, живо восстанавливая в памяти приметы нападавших — рост, телосложение, одежду и обувь. — Найду, никуда вы от меня не денетесь, подонки.

Он знал, где искать и от кого именно могли появиться в его дворе эти костоломы.

И еще он знал, что у него перебит нос и сломано по крайней мере два ребра.

Глава четвертая

С кладбища Алексей с Татьяной возвращались в сумерках. Алексей планировал ехать пораньше — старый, зеленого цвета «жигуленок» надо было еще отогнать в гараж, а это на другом конце города. Но Татьяна долго сидела у могилы Ванечки на низенькой скамейке, плакала, глядя на его фотографию, потом взялась прибираться на могиле: подмела огрызком веника снег, велела Алексею получше закрепить искусственные венки и узкую калитку, поправила замерзший букет гвоздик. Пока провозились, вялое декабрьское солнце скатилось за дальний лесок, на кладбище (оно расположилось в молодом сосняке на окраине Придонска) потемнело, и они наконец поехали. Татьяна молчала, все еще всхлипывала, вытирая глаза. Алексей крепился, хотя и он за эти полдня, что они провели на кладбище, плакал: не верилось до сих пор, что сын их лежит под этим песчаным, присыпанным снегом холмиком, что никогда уже не улыбнется им с матерью ласковой тихой улыбкой, не попросит: «Пап, дай прокатиться, а?»

— Леша, осторожней! — испуганно сказала Татьяна, когда они уже выезжали с территории кладбища на окружную дорогу. Алексей в самом деле не заметил приближающуюся на большой скорости «Волгу» — она белой стрелой пролетела мимо, обдав «жигуленок» дорожной грязью и мелкими камешками. Водитель «Волги» еще коротко и сердито посигналил — мол, чего рот раззявил? На главную дорогу выезжаешь, должен пропустить.

Алексей, тряхнув головой, виновато глянул на жену. Но она поняла — и сама еще была там, с Ванечкой.

Включив подфарники, Алексей теперь ехал неспе-ша, аккуратно. Руки его управляли машиной автоматически — мысли все равно были заняты сыном. Минуло девять дней, как его не стало, дом по-прежнему был в трауре. На девятины приходили все те же соседи и школьные друзья Ванечки, Игорь с матерью, Ольгой, соседки, Клава и Наталья. Ольга выглядела хворой. Что-то у нее с желудком, она мало ела, но крохотную рюмку водки за Ванечку выпила. Игорь ни слова не сказал в этот раз, хмурился. Он собирался съездить с ними, с Морозовыми, на кладбище, даже обещал, что отпросится у шефа вместе с машиной, «кадиллаком», на ней, мол, и поедем. Но что-то помешало парню, не приехал, и они отправились на своей. По дороге Татьяна поговорила с Алексеем — отчего, дескать, Игорь не приехал? — немного расстроилась: он же был ее крестным сыном, она теперь чаще думала о нем. Тем более, что кто-то из соседок, кажется, вездесущая Наталья, сказала «под секретом», что Игорь занимается нехорошими делами, возит какого-то крупного жулика, у которого денег куры не клюют. Татьяна не стала ничего спрашивать у парня, сочтет нужным — сам скажет, а бабьи языки, как известно, что помело. Но однажды (они шли вместе с троллейбусной остановки) она спросила у Игоря — чем, сынок, занимаешься? На какие средства живете с матерью? Мать-то можно считать инвалидкой, бывает, по полгода болеет.