Элин Хильдебранд - Сезон любви

• Название: Сезон любви
• Автор: Элин Хильдебранд
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-085914-6

Сколько всего может случиться летом, если проводишь его на райском экзотическом островке?

Можно влюбиться навеки – или разлюбить в одно мгновение.

Можно внезапно понять, что все, о чем ты мечтала раньше, совершенно тебе не нужно, и пойти вслед за новой прекрасной мечтой.

Можно обручиться или – наоборот – разорвать помолвку буквально накануне свадьбы.

Можно тосковать о несбывшемся, мысленно перебирая прошлые ошибки и неудачи, а можно наконец сбросить с плеч их груз и начать жизнь с чистого листа…

Пока светит солнце, пока поет прибой и ветер разносит звонкие крики чаек, возможно, кажется, все.

Сезон любви открыт – отели и пляжи у моря уже принимают новых гостей!

---

Рядом с кинотеатром, напротив полицейского участка на Оак-стрит, стояло крытое дранкой здание с очаровательной, расписанной вручную вывеской, изображавшей золотистого ретривера под большим черным зонтиком. Надпись гласила: «Зонтики. Магазин изысканных подарков». У Маргариты упало сердце. Она спустилась по трем кирпичным ступеням, открыла дверь и вошла.

Если девочка действительно хочет узнать все о своей матери, о том, как ее жизнь пересеклась с жизнью Маргариты, и почему обе женщины оказались на острове Нантакет, – если цель сегодняшней встречи именно в этом, – то Маргарите придется вновь вернуться в Париж тысяча девятьсот семьдесят пятого. Ей тогда исполнилось тридцать два года, и после окончания Института кулинарного искусства она уже девять лет трудилась в сфере общественного питания, как принято говорить в ресторанном бизнесе. Первые два года она работала поваром по холодным закускам ресторана «Три утки» в северной Виргинии, и это время было сущим адом. Ресторан специализировался на французской кухне для американских конгрессменов и лоббистов. Шеф-повар, Жерар де Люк, предпочитал классику во всем, включая шовинизм. Сама мысль о женщине на ресторанной кухне выводила его из себя, но шло лето шестьдесят седьмого, и он потерял так много мужчин во Вьетнаме, что просто вынужден был нанять Маргариту. По нынешним меркам ей многое пришлось вытерпеть. Остальной кухонный персонал состоял из мужчин, за исключением матери месье Жерара, восьмидесятилетней старухи, которую все звали Mére[7]. Она готовила десерты в прохладном закутке за кухней. Вначале Маргарита надеялась, что ее присутствие смягчит гнев Жерара, его оскорбительные тирады и ругательства. (Худшие были на французском, но он постоянно упоминал, каким сексуальным практикам подвергнет Маргариту, если заметит хотя бы прядку выбившихся волос или зелень для салата будет недостаточно сухой.) Уже на второй день Маргарита поняла, что старуха ничего не слышит. Жерар де Люк был фашистом, чудовищем и гением. Маргарита его ненавидела, хотя и признавала, что никогда не видела таких безупречных блюд, как у него. Все ее институтские преподаватели даже близко не дотягивали до месье Жерара. Он знал происхождение каждого продукта на своей кухне – на какой ферме выросли овощи или где выловили рыбу. «Свежесть! – восклицал он. – Чистота!» Каждое утро он проверял ножи. Обнаружив однажды у Маргариты тупой нож, он выкинул в мусорное ведро весь mise en place[8]. «Еще раз, и острым ножом», – велел он. Маргарита едва не расплакалась, но сдержала слезы, понимая, что в противном случае ее или уволят, или сделают посмешищем. Она представила, как тупым ножом отрезает Жерару яйца, и кивнула: «Хорошо, шеф».

Иногда пребывание не в самых благоприятных условиях – а в данном случае тяжелых и вредных, – оправдывает себя, ведь можно многому научиться. Работа в «Трех утках» закалила Маргариту. Однажды кто-то из поваров сказал, что любая другая женщина сбежала бы, как только Жерар ущипнул бы ее за задницу. Маргарита умела переносить боль.

Спустя два года она покинула «Три утки», чувствуя, что готова к любым трудностям, и направилась в ресторанную Мекку – на Манхэттен. Летом шестьдесят девятого она устроилась пуассонье[9] в бистро в Гринвич-виллидж, где подавали французскую еду, низведенную до фастфуда. Заведение продержалось всего три месяца, но Маргарита понравилась су-шефу, и он взял ее с собой в знаменитый нью-йоркский ресторан «Ла Гренуй». Три волшебных года Маргарита проработала на всех станциях горячего цеха, подменяя поваров, ушедших на выходные. Замечательное место; персонал состоял в основном из французов, но цивилизованных. Большую часть времени на кухне было тихо, и, когда все шло гладко, Маргарита чувствовала себя шестеренкой в швейцарских часах. Однако на ней стал сказываться образ жизни шеф-повара. Она приходила к девяти утра, чтобы проверить поставки, и часто задерживалась до часу ночи. Коллеги ходили на дискотеки, а у Маргариты едва хватало сил добраться до своей квартирки-студии на Ист-Энд-авеню и упасть на матрас на полу; за три года у нее так и не нашлось времени купить нормальную кровать. Маргарита никогда не ела дома и не ходила на свидания, у нее не было друзей, кроме коллег.

Манхэттен она покинула в семьдесят втором году ради должности су-шефа в ресторане «Ферма», который располагался на бывшей ферме в центральной части штата Нью-Йорк. Его хозяева, супружеская пара, наняли Маргариту, когда у них родилась дочь с синдромом Дауна. Владельцы редко появлялись в ресторане, и три года Маргарита сама составляла меню, делала заказы и объездила всю округу в поисках лучших продуктов. Идеальная ситуация, о которой только можно мечтать, но обитатели тех мест не привыкли к ресторанам такого уровня, и заведение не пустовало только в выходные. Маргарита занялась рекламой и даже пригласила знакомого ресторанного критика. Впрочем, несмотря на благоприятный отзыв, это не помогло. В семьдесят пятом году ресторан продали, и Маргарита осталась не у дел.

Она подумывала о возвращении домой в северный Мичиган. У отца обнаружилась эмфизема и, возможно, рак легких, матери нужна была помощь. Маргарита решила, что поживет пока в своей старой комнате и подождет благоприятного случая, авось что-нибудь да подвернется. Но когда она позвонила матери, та категорически отказалась. «Ни в коем случае, детка! Даже не думай!»

Диана Биль вовсе не была жестокой, просто она вырастила Маргариту не для того, чтобы та стала поварихой в деревенском клубе или доме престарелых. К чему тогда уроки балета, учитель французского, четыре года в дорогой школе кулинарного мастерства? Неужели все зря?

«Я пришлю тебе денег», – пообещала мать. Диана не объяснила, откуда они взялись, а Маргарита не спрашивала. Отец всю жизнь работал на государственной службе, тем не менее Диана всегда находила деньги, чтобы побаловать дочь: поездки на выходных в Монреаль (во время одной из поездок они купили напольные часы; Диана Биль заметила их в антикварном магазине и оплатила покупку наличными), шелковые шарфы, походы в салоны красоты. Мать хотела, чтобы Маргарита чувствовала себя красивой, хотя в детстве та выглядела довольно заурядно. Хотела, чтобы дочь отличалась от своих сверстниц из городишки Шебойган, которые работали в школе и выходили замуж за фабричных рабочих. А что касается денег… Только много позже, когда ей исполнилось тридцать два, Маргарита догадалась, что в то время у матери был состоятельный любовник.

– Что мне делать с деньгами? – спросила Маргарита, понимая, что мать дала их не просто так.

– Поезжай в Европу, – ответила Диана. – Там твое место.

Маргарита почти забыла, какой она была до двадцать третьего апреля тысяча девятьсот семьдесят третьего года, того дня, когда она зашла в Национальную галерею Же-де-Пом в Париже и обнаружила Портера, крепко спящего на скамье перед картиной Огюста Ренуара «Зонтики». Она помнила свою жизнь – долгие часы работы, усталость, которая тянулась за ней, словно шлейф дурного запаха, – однако не смогла бы рассказать о своих мыслях. Беспокоил ли ее застой в карьере? Или то, что в тридцать два она все еще не замужем? Была ли она одинока? Маргарита не помнила. Она шла по паркету – сотрудник музея впустил ее бесплатно, все равно во вторник днем залы галереи пустовали, – и наткнулась на тихонько похрапывавшего парня. Молодой человек был в полосатом свитере и симпатичных льняных брюках цвета мха; туфли он снял. Волосы, явно преждевременно, уже начали редеть. Едва взглянув на него, на сложенные под подбородком руки, на поношенный ремешок часов, Маргарита сказала себе, что не уйдет, пока он не проснется.

Ждать пришлось недолго, может, минуту. Маргарита прошлась перед картиной. Ровное дыхание спящего сбилось. Она подошла еще ближе, громко цокая каблуками сабо, соблазнительно – по крайней мере она так надеялась – взмахнула длинными волосами. Раздались приглушенные звуки: юноша протирал глаза, потом послышался шорох льняной ткани. Не в силах больше сдерживаться, Маргарита повернулась и увидела, что он сел прямо и смотрит на нее.

– Я заснул, – произнес парень по-английски, затем спохватился: – Exusez-moi. J’ai dormi. J’etais fatigué[10].

– Я американка, – сообщила Маргарита.

– Слава богу! – обрадовался он, поморгал и вытащил из сумки на полу блокнот. – Предполагалось, что я буду писать.

– Об этой картине?

– Да, о «Зонтиках». Я хотел поехать в Лондон, но на шесть месяцев картину привезли сюда, так что я оказался в Париже.

– Не вы один. Я тоже.

– Вам нравится?

– Париж?

– Картина.

– Ах, картина, – протянула Маргарита и наклонила голову, делая вид, что изучает полотно.

Она провела в Париже две недели, но в музей зашла впервые, и то лишь потому, что Лувр подавлял великолепием. Владелец дешевой гостиницы, где она остановилась, невысокий и лысый, посоветовал сходить в галерею Же-де-Пом. «C’est un petit goût», – сказал он. Немного вкуса. Он знал, что Маргарита – гурман. Видел сокровища, которые она каждый день приносила из пекарни, сыроварни или с фруктово-овощного рынка. Хлеб, сыры, фиги. Вечерами она ела, сидя на полу в комнате, которую делила с другими постояльцами. Маргарита приехала в Париж из-за еды, а не ради искусства, хотя всегда любила Ренуара, особенно эту картину. Ей нравились полнотелые красавицы Ренуара, румяные и пышущие здоровьем; полотно казалось живым. Раскрытые зонтики – les parapluies – добавляли сцене живости и веселья, почти праздничности.