Валида Будакиду - Буковый лес

• Название: Буковый лес
• Автор: Валида Будакиду
• Жанр: Русское современное
• ISBN: 978-5-4474-2082-6

«Буковый лес» – это рассказ о первой, светлой любви, которая продлилась двадцать пять лет, вплетенной в повествование о жизни в советском городке, переезде в Грецию, и восприятии нового для героини – дома, путешествий, разных людей в различных социумах, их чувств, приоритетов, жизней…

Впервые повесть «Буковый лес» была опубликована в еженедельнике «Мир и Омониа» под редакцией Инги Абгаровой в 2011 году.

---

«Вот, стало быть, и замечательно, – обрадовалась Линда, – Вот я и адаптировалась, наконец, и стала настоящей европейкой! И за свет, и за страховку я заплачу по приезду. Возможно, заплачу. Ага… отдам… половину… потом.»

– Не пришла, потому, что просто не пришла, – Линда откровенно удивлялась, – вы мне покажите, чем торгуете, а уж дальше в личной экономике я сама разберусь.

Молодой, но уже с хорошим брюшком и залысинами агент, не отрываясь, всматривался в монитор, время от времени отхлёбывая из чашечки с присохшей по ободку кофейной гущей совершенно остывший кофе.

– Вот… Вот есть Берлин – Дрезден – Веймар – Лейпциг, это Восточная Германия.

– Совершенно гениально! – Линда даже не поняла, он специально для неё выбрал это направление, определив по акценту «бывшую», или всё вышло совершенно случайно? А какая собственно разница? Главное, что можно ехать.

– Там в программе посещение Бухенвальда есть? – Линда смотрела на агента правдиво и честно. И всё равно он подумал, что она издевается.

– Да! И именно в Новогоднюю ночь! Всенепременно с песнями и плясками ансамбля Александрова, – проскочила по его лбу бегущая строка. Однако, видя, что Линда не со зла, агент с трудом, но всё же передумал упражняться в остроумии, – от Веймара это недалеко, – выдавил он, внимательно рассматривая за спиной Линды дверь в туалет, вы можете взять машину напрокат и поехать своим ходом. В Бухенвальд встречать Новый год.

– Сколько это всё стоит? В смысле, экскурсия по Германии.

При ответе «сколько» она чуть не рухнула со стула. Удивительно правильно поняв её замешательство, турагент, досверлил взглядом дырку в туалетной двери и снисходительно пожал узенькими плечиками:

– Тридцать процентов новогодняя надбавка.

– Да хоть пятьдесят! Я хочу ехать, и я поеду! – Линда дёрнулась так, как если б пузатенький сотрудник её не пускал, хватая за лодыжки, – Я должна ехать! – Зачем-то прибавила она, оправдываясь то ли перед собой, то ли перед ошарашенным агентом, то ли перед страховой компанией, которой она долго будет обещать расплатиться.

Она не летала двадцать лет. Она просто умирала от страха при одном виде аэропортов, даже по телевизору.

Самолёт оказался маленьким и жирненьким. Вообще-то это раньше он назывался «самолёт», а теперь это был «борт» – кратко и чётко, можно сказать, по военному, «борт». Похоже на немецкое «хальт!» и всё. Прямо было непонятно, как такой пончик, совсем мирный и не похожий на «борт» сможет гавкнуть «Хальт!» и подняться в воздух. Но пончик поднялся.

Линда, вцепившись в подлокотники до потери чувствительности в подушечках пальцев, постоянно наблюдала за выражением лиц таких красивых и смелых немецких бортпроводниц. Они постоянно что-то спрашивали у пассажиров, предлагали то кофе, то купить какую-то фигню за бешеную цену. Однако, видимо именно за их успокаивающие улыбки пассажиры и покупали эту самую фигню.

Вдруг звук в самолёте поменялся. Приятный голос что-то объявил сперва на немецком, потом на похожем на немецкий английском. Ни по-русски, ни по-гречески голос не выдавил из микрофонов ни звука. Линда почувствовала, как вытягивается её лицо. Но бортпроводницы продолжали весело улыбаться и щебетать, а пассажиры как-то оживились, завозились на креслах, кинулись есть дармовой аэропортовский шоколад. По всплеску их энергии Линда поняла, что борт пошёл на посадку. Она расслабилась и наконец, решилась выглянуть в иллюминатор.

Серебристо-белые, какие-то спутанные воздушные нити были, конечно, облаком. Это об него строгий борт шуршал своей обшивкой. Вот просветы начали увеличиваться. Сперва в них можно было разглядеть только отрывочные картинки, то дороги, то какие-то редкие постройки. Самолёт в одно мгновенье вынырнул из серого тумана, и Линда увидела снег.

Сне-е-ег… не лежащий кусками, как если б его раскидал поутру пьяный дворник лопатой, не облезшая и подтаявшая мартовская жижа, а сне-е-ег… замечательный, нежный, пушистый, похожий на детское «ватное» мороженное, которое Линде в отличие от настоящего родители есть разрешали, потому что она бы от него не заболела. «Наверное, он ещё идёт, – с восхищением думала она, – эти серые облака, в которых мы летели, его и роняют. Облака осторожно сыплют снег на столицу Германии – Берлин…

Сне-е-е-г… настоящий и ласковый… Боже! Как, оказывается, я по нему соскучилась! Не по детству с мамой при советской власти в бывшей вотчине генерала Ермолова, а именно по снегу. Заглушающему все ненужные звуки, лечащему израненную душу, убаюкивающему и нежному, как любящая няня. В Берлине идёт сне-е-е-ег… Это такое чудо…

А вдруг, правда, на этот Новый год случится чудо?» – Линда вдруг оторвала руки от подлокотников и нервно скрутила волосы на затылке, словно они ей взаправду мешали. Она давно носила длинные волосы, почти с тех пор, как объяснила маме, что их «встреча была ошибкой».

Борт сел мягко и совсем незаметно. Пассажиры радостно зааплодировали и начали высвобождаться из ремней безопасности.

Снег в аэропорту падал не меленькой россыпью, а большими ажурными хлопьями. Огромные стройные ели с рыжими стволами стояли, склонив убелённые головы, издали напоминая любопытных зрителей, внезапно замерших на средневековой площади, шокированные видом величия гильотины. Даже расплывчатый вид из маленького самолётного иллюминатора не мог умалить ощущения самоуверенного спокойствия, казалось бы, сочившегося из пор этой Земли. «Вот она какая, Германия!» – С удивлением подумала Линда, – «Монументальная и гордая!»

Экскурсии по Берлину начались в тот же день. Группа подъезжала на автобусе к историческим памятникам, они выходили, слушала рассказ, осматривалась и они ехали дальше. Было немного неловко от того, что гид говорила по-гречески. За двадцать лет греческого существования Линда, конечно, выучила язык очень хорошо и говорила практически без акцента, но то, о чём рассказывала гид, должно было для неё звучать, безусловно, на русском. Только слова, произнесенные на родном языке, могли проникнуть в самое сердце, вызвать всю желаемую гамму чувств при виде заснеженного Берлина.

– Первое упоминание о Берлине датируется 1244 годом, – голос гида восторженный, почти на срыве. Сколько экскурсий в неделю проводит эта женщина? Она далеко не девочка. Глаза горят, словно ей в финале «Фауста» аплодирует весь зрительный зал, – Берлин – одно из самых любимых туристических мест международного значения. Его часто называют «Северной Венецией» за огромное количество речушек и каналов, соединяющих и разделяющих город. Всего в Берлине насчитывается девятьсот шестнадцать больших и маленьких мостов…

Боже! У них девятьсот шестнадцать мостов, а у нас ни одного! В нашей столице Северной Греции нет ни одной несчастной реки, а значит и ни одного тощего подвесного, и тем более каменного моста с арками; моста с маленькими и большими торговыми лавочками, с дорогущими сувенирами, пахнущими керосином, потому что раньше это были керосинные лавки; ни одного моста, с которого видно, как в дождь поднимается вода, от страха и безысходности дрожат коленки. Кажется, обезумевшая река сейчас разольётся и затопит всё живое. У нас в Салониках нет ни одного моста, ни одного, по которому в прохладную осеннюю ночь можно спешить домой в свете электричества или, ещё лучше, газовых фонарей. Стёртые от множества ног полукруглые ступеньки.

Раз-два-три… Каблучки нервно постукивают по холодному камню, выдавая торопливые шаги лёгких женских ножек. Внезапно из темноты выдвигается широкоплечий силуэт в чёрной разлетайке. Каблучки стучат всё медленней, совсем не дробно и, наконец, их звук исчезает, то ли поглощённый мраком, то ли ставшими мягкими камнями. Она замирает от ужаса. Она не знает – идти дальше, или бежать назад. Он медленно отделяется от фонарного столба и начинает приближаться. Подходит совсем близко, делает шаг вправо, перегораживая путь… лицо в тени… Она, молча, вздрагивает всем телом, и вдруг… вдруг в наклоне головы, в жесте узнаёт… Голубые глаза кажутся чёрными, но даже при тусклом свете немощного газового фонаря, она видит его взгляд – бесконечно нежный и страстный… Она…

Она то она, а ты… Ты что, офигела?! Какие «голубые глаза» и свеже-сладкий аромат абрикосовой косточки?! Тебе лечиться надо, матушка! Лечиться электричеством, а не пейзажами ГДР, никак не меньше! Прикатила в Германию на экскурсию и рисует себе картины маслом: на старом обшарпанном мосту закапывается носом в мужскую грудь! Да ладно если б ещё кого-то реального вспомнила из последних греческих «женихов»! Ты, матушка…

– …рядом с Кафедральным собором …Бранденбургские ворота – национальный символ единства. На самом верху – окрылённая богиня победы Виктория возвращается в город на колеснице…

«И то место, где я родилась и жила, тоже называлось Городом. И Берлин тоже „город“, и там тоже… Мда… интересно – Городом ту местность, где я жила сами жители так назвали, или кто сто стороны посоветовал? Пожалуй, со стороны… сам до такой ереси не допрёшь. Если б немцы вообще увидели плакаты из нашей городской стоматологической поликлинике с тем гигантским, похожим на злющую тётю Тину червяком в детском зубе, они б, наверное, подали на художника-оформителя в Страсбургский суд за возбуждение в детях психических расстройств».