Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

• Название: Таежный бурелом
• Автор: Дмитрий Яблонский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

В первом своем романе «Таежный бурелом» иркутский писатель Дм. Яблонский воспроизвел яркие, волнующие картины борьбы наших дальневосточников с японо-американскими империалистами, которые пытались в годы гражданской войны отторгнуть Приморье и Сибирь от Советской России. В книге разоблачаются коварные замыслы и действия алчных интервентов, показывается, как большевики-ленинцы во главе с комиссаром Костровым, Сухановым и Шадриным организовали народ, партизан на отпор захватчикам. В центре романа судьба среднеказачьей семьи Ожогиных, принявших революцию и вставших на защиту дела Ленина и родной Советской России. С жизнью главных героев переплелись судьбы их рядовых помощников по подпольной и партизанской борьбе, среди которых запоминаются старый владивостокский оружейник Фрол Гордеевич, и разведчица — бывшая генеральская дочь Вера, и храбрый казак Кожов, и партизанка Галя, любимая Тихоном Ожогиным. Также зримо «вылеплены» характеры врагов революции и Советской России — белогвардейцев, кулаков, купцов, японских разведчиков.

Книга заканчивается героическим прорывом партизанской армии Шадрина к Волочаевску и походом на Владивосток.

---

Сафрон Абакумович прижался воспаленными губами к лбу сына:

— Никита!

Никита открыл глаза.

— Прости, батя… О-ох, горит… В штыки!..

Застонав, бросился к отцу Дениска. Никита погладил слабеющими руками его по голове.

— Денис… живи честно… Простите, земляки…

Никита вытянулся и замолчал.. На губах выступила кровавая пена. Дениска склонился над ним, вскрикнул. Потом забился на траве в безутешных рыданиях.

Сафрон Абакумович поцеловал сына. Дубровин, охватив старика за плечи, отвел в сторону, расстегнул на нем ворот рубахи.

— Такая жизнь бессмертна, — тихо сказал старик расступившимся перед ним бойцам. — Пойдем, Денис, слезам не место.

Непреклонный долг требовал его присутствия в дружинах крестьянского ополчения. Разве у него одного горе? Много, очень много молодых жизней взяла эта первая значительная победа.

— Федот!

— Я слушаю, товарищ командир.

Ожогин потер переносицу, что-то вспоминая, потом сурово кинул:

— Крой за Каул, постегай самураев.

Ковригин поднял дружину. Держась за конские хвосты, ополченцы стали переплывать реку.

На лугу, где заняли оборону ополченцы, старик сдержал Буяна. Устало сошел с коня и пошел, ведя его в поводу. Около своего шалаша он расседлал Буяна, растер лошадиную спину жгутом соломы и пустил пастись, а сам присел к костру.

Один за другим подходили командиры дружин. Они садились на корточки, протягивали натруженные руки к пламени.

— Да, жесток, супостат, — хмурясь, сказал Сафрон Абакумович, словно продолжая незаконченный разговор. — Драться и дальше надо не на живот, а на смерть.

Командиры дружин курили, тяжело вздыхали. Прикрытое кумачом тело Никиты лежало под кедром.

— Так как же, Сафрон? — робко спросил старый друг и односельчанин Сафрона Ожогина. — Без церковного пения, без ладана и земля жестка и могила не крепка. Попа бы из волости… Старшой он у тебя…

— Без попов обойдемся, — угрюмо бросил Сафрон. — Они Русь-матушку врагу запродали… Солнышко отогреет его, трава ложе мягким сделает.

— Как хочешь, Сафрон, мы от души.

— Под дубом, вон там, ройте, чтобы птахи лесные вили гнезда, песней поутру радовали.

Командиры дружин поднялись. На рассвете длинная тень скользнула около костра.

— Ты, Федот?

— Я, дядя Сафрон.

— Ну, как там?

— Расплатились сполна. За всех в этот раз отыгрались. Такие поминки устроили, что в Японии взвоют.

— Добро, сынок, добро! А наших-то много полегло?

— Троих привезли: Тимофея Горностаева, Спиридона Охлопина и Гордея Севастьянова.

— Жаль! Им бы жить да жить… Вот и думаю я теперь, что плох наш бог, если такое на земле терпит.

— Нет бога, дядя Сафрон, обман один.

— К этому и я прихожу. Запретил Никиту с попом хоронить.

— Не любил он их. Они во двор, он со двора.

— Ну, добро, отдыхай! Скоро выступаем.

ГЛАВА 27

Шестые сутки шло сражение на подступах к Владивостоку. Князь Отани напрягал все усилия, чтобы сдержать стремительно катившуюся лавину красных войск. Он бросил в бой все свои резервы. Вместо отброшенной ополченцами за Каул 12-й дивизии была введена свежая 9-я дивизия генерала Ямадо. В бой втянулись 27-й и 31-й полки из американского корпуса Грэвса и Мидльссекский полк английского полковника Уорди. Двинулись в контрнаступление аннамиты, зуавы, шотландцы… Белогвардейские и чешские дивизии вяло отражали все увеличивающийся натиск красногвардейцев.

Бригада Тихона Ожогина пробивалась к Каульским высотам. Их обороняла дивизия чешского полковника Смутны и белогвардейский полк.

Тихон сполз в воронку от разрыва тяжелого снаряда, расправил затекшие от долгого лежания плечи, добыл огнивом искру, закурил. Комбриг был мрачен, отец сообщил ему о смерти старшего брата.

К нему спустился Игнат Волочай. Обнял друга за плечи, шепнул:

— Не тужи, Тихон… Война…

Из перелеска, ошалело вертя мордой, выскочил медвежонок. Он сел на задние ноги, заскулил.

— Видать, оглушило, никак не опамятуется, — пробасил Игнат Волочай, с интересом рассматривая медвежонка и стараясь не двигаться, чтобы не спугнуть звереныша.

— Думает, что весь этот переполох затеян из-за него…

— Может, и так, — хмуро отозвался Тихон.

Шальная пуля ударила медвежонка. Пронзительно скуля, звереныш стал кататься по земле, стараясь ухватить когтистой лапой то место, где сочилась кровь.

Игнат рванулся вперед, но Тихон схватил его за руку.

— Лежи, удалая голова.

Игнат, подражая медведице, стал звать к себе медвежонка. Тот вытянул шею, прислушался, ответил ласковым урчанием, пополз на зов.

Игнат вцепился пальцами в густошерстный загривок, втащил медвежонка в окоп, прижал пушистое тело к своей широченной груди, ощущая под ладонью трепещущее от страха сердчишко.

— Не бойсь, не бойсь, вреда не будет, — добродушно усмехаясь, басил он.

Медвежонок поднял голову и, тоненько скуля, захватил Игнатов палец, стал сосать. Язык был жесткий, как наждачная бумага, он царапал кожу, а довольный Игнат широко улыбался.

…Легионеры Грэвса поднялись в атаку. Полк шел развернутым строем, на ходу ведя огонь.

Тихон припал за пулемет.

— Так их, елки-палки, крой под микитку! — возбужденно выкрикивал Волочай, передергивая затвор и коленкой легонько прижимая к стенке окопа дрожащего медвежонка.

Стрелял он спокойно, наверняка.

Легионеры залегли, приникли к перепаханной снарядами земле. И вдруг какой-то высоченный солдат поднялся из их рядов. Размахивая белым платком, он побежал к красногвардейцам, на ходу что-то крича.

Игнат удивленно смотрел на приближающегося легионера. Он никогда не видел людей ростом выше, чем он сам. Легионер же был явно выше. И это поразило его больше, чем то, что вражеский солдат решил перейти на сторону красногвардейцев.

— Ого! — пророкотал Игнат. — Этот парень мамке в свое время хлопот немало принес. Ишь, буйвол какой!

Перестрелка прекратилась. Легионеры приподнимались, кричали вслед великану:

— Келлер!.. Келлер!..

В спину солдату ударила пулеметная очередь. Он упал, зарылся головой в траву…

Ночью Игнат Волочай долго ползал по полю боя, отыскивая перебежчика. Нашел его в кустах, куда отполз великан. Сердце еще билось, но он был без сознания. Игнат взвалил легионера на спину и понес в свой окоп.

Санитары промыли ему раны, забинтовали.

Под утро, когда уже пришли санитары, чтобы доставить перебежчика в лазарет, Келлер открыл глаза. Он плохо помнил, что с ним случилось. Оглядев русских, забеспокоился.

— Лежи, лежи, — успокаивал его Волочай, подавая воды. — На, испей, внутре-то, поди, горит. Угостил тебя пулеметчик, долго будешь помнить.

Келлер застонал. Мутными глазами уставился на рыжебородого русского. Видимо, что-то подсказало ему, что это он его спас.

— Спасибо, — с трудом выговорил легионер неподатливое русское слово.

Его положили на носилки и понесли в лазарет. Келлер забеспокоился, потянулся, пытаясь что-то вынуть из кармана. Ему помогли. Он взял записную книжку, написал по-английски свой адрес и протянул листок Волочаю.

— Приезжай, когда не будет войны…

Волочай осторожно обнял Келлера.

— Прощай, брат, прощай! Жив буду, напишу.

Утром бой возобновился. Бригада Тихона Ожогина пошла на прорыв обороны противника.

Из-за скал стеганули пулеметы, загрохотали трехдюймовые орудия.

Тихон Ожогин поднялся во весь рост:

— Вперед, за Советскую Россию!

Не оглядываясь, Тихон побежал вперед, увлекая за собой красногвардейцев. Союзные войска отступили, окопались на новых позициях. Бой разгорелся с новой силой.

Начался штурм сопки Круглая, укрепленной скорострельными орудиями. За прицельными рамками стояли офицеры. Они заменили орудийную прислугу.

Под градом шрапнели и пулеметного свинца красногвардейцы всю ночь шаг за шагом продвигались вверх. Цепляясь за острые камни, в кровь раздирая руки, самоотверженно шли на приступ. Тихон Ожогин первый перескочил каменный бруствер. Гул выстрелов затих. Завязалась рукопашная.

Взошло солнце. Штурм Каульских высот закончился. Над трехглавой вершиной скальной сопки Круглая взвился советский стяг. Бригада Тихона Ожогина продолжала теснить противника в степь, под удар пулеметных тачанок.

В бой вступали все новые и новые резервы интервентов. Подразделения бронемашин и танкеток несколько раз бросались в атаку, чтобы прорваться на Хабаровск, но моряки Коренного бесстрашно отражали этот натиск. По обе стороны железнодорожного полотна догорали бронеавтомобили, танкетки, лежали исковерканные вагоны.

Кожов поднялся к Тихону Ожогину на наблюдательный пункт, устроенный на высокой сосне. Он был собран, предельно напряжен. И только пальцы, вздрагивающие на эфесе клинка, выдавали его нетерпение.