Штефан Хейм - Хроники царя Давида

• Название: Хроники царя Давида
• Автор: Штефан Хейм
• Издательство: Ника-Центр
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 966-521-040-8

Роман немецкого писателя Штефана Хейма «Хроники царя Давида» — это оригинальная, ироничная версия хорошо знакомых библейских сюжетов. Проходят тысячелетия, медленно течет время, рушатся царства и храмы, история обрастает красивыми легендами. Однако, констатирует автор, как просто подправить историю, а порой и вовсе переписать ее по заказу.

В основу книги положен конфликт между творческой личностью и тоталитарной государственной машиной. Как сохранить человеку в этой борьбе свое достоинство, отстоять право говорить правду? На какие компромиссы с собственной совестью предстоит ему идти, какую высокую цену платить…

Несмотря на серьезность и глобальность поставленных проблем, книга полна блестящего юмора, написана легким, изящным языком.

---

— Господа переоценивают значимость слова. — Ванея насмешливо кашлянул. — Если царь Соломон возжелает быть сыном, скажем, непорочной девы и голубя, спустившегося с небес, я отправлю по городам и весям шесть сотен своих хелефеев и фелефеев, и завтра весь Иерусалим будет клятвенно заверять, что так оно и есть.

Царь милостиво кивнул и спросил меня, каковы мои соображения по этому вопросу.

Полагаю, сказал я, что человек, столь мудрый, как царь Соломон, столь наделенный разнообразными талантами и столь чтимый народом Израиля, князь мира, является живым доказательством высочайшего благоволения и любви, которыми одарил ГОсподь его: родителей.

— Поразительно, Эфан! — воскликнул царь. — В сущности, то же самое всегда говорила мне мать. Соломон, сын мой, говорила она, отец твой согрешил пред ГОсподом, взяв бедную, беззащитную жену солдата, положив ее рядом с собой и приказав убить ее мужа. Но кто может судить о путях ГОспода, который ввел твоего отца в искушение, ибо я была тогда не такой бесформенной и уродливой, как теперь, а стройной и привлекательной; кожа моя была подобна лепесткам шаронской розы; он увидел меня в свете заходящего солнца, когда омывала я свое тело. И ГОсподь покарал твоего отца, забрав невинного младенца, твоего старшего брата, хотя ему исполнилось всего шесть недель, и был он чист, и не имел никаких прегрешений. Ты же, Соломон, сын мой, был зачат уже после того, как грех отца твоего был искуплен и прощен, ибо сказано: глаз за глаз, зуб за зуб, жизнь за жизнь; поэтому ты не дитя смерти, а дитя жизни; и имя твое означает мир, ты благословлен ГОсподом и любим им.

Царь сглотнул слюну, его явно взволновали воспоминания о словах матери и мысль о том, какое великое счастье, что он родился вторым.

После этого он приказал:

— Почему бы вам не написать так, как говорит мудрость моей матери? Или вы считаете себя умнее старой израильтянки, которой суждено было стать матерью царя?

Так и осталась в Хрониках царя Давида история любви Давида и Вирсавии.

19

После заседания царь был настроен весьма добродушно и пригласил всю комиссию, включая меня, разделить с ним трапезу. Членов комиссии охватила тщеславная радость, лишь Ванея, сын Иодая, попросил разрешения удалиться, ибо срочные дела требовали его присутствия среди хелефеев и фелефеев.

Остальные обменялись многозначительными взглядами и отправились в залу, стены которой украшали изображения винограда, гранатов и прочих вкусных яств. Царь предложил мне сесть рядом с ним, оторвал сочный кусок жирного мяса от своей порции и собственноручно засунул мне в рот. Прожевав, я поблагодарил его и сказал, что гнев царя подобен рычанию молодого льва, милость же — как роса на траве.

— Звучит недурно! — оживился Соломон и, обратившись к писцам Элихорефу и Ахие, приказал: — Запишите это высказывание — есть у меня мысль собрать наиболее замечательные изречения как свидетельства моей необыкновенной мудрости.

Я сказал, что это делает мне честь и что если придут мне в голову другие подходящие мысли, я обязательно отдам их в его распоряжение.

Царя, судя по всему, вполне устраивало получить кое-что задаром, и он осведомился, как продвигается моя работа над Хрониками царя Давида и чем мы собираемся заняться в ближайшее время.

— Восстанием Авессалома, — сообщил я.

— Авессалом… — Похоже, это ими неприятно звучало для его слуха, как, вероятно, и все остальное, что было связано с ниспровержением власти и правителей. — И с чего же ты начнешь?

Корни дерева скрыты от глаз, подумал я, но они достают до самой воды. Как бы там ни было, я должен был ответить мудрейшему из царей Соломону так, чтобы это было понятно царям, поэтому я сказал:

— Вероятно, стоило бы начать с истории Фамари, сестры Авессалома.

Царь взял глаз ягненка, макнул его в перец, велел мне открыть рот и засунул туда свое угощение.

Я проглотил и поблагодарил его за безграничную милость, затем продолжал:

— Фамарь словно погребена в могиле молчания, слуга ваш не знает даже, кого о ней расспрашивать — главного царского евнуха или старшего гробовщика.

— Фамарь, — поморщился царь, — впала в безумие, и семья поместила ее в храм Беф-Сана, далеко от Иерусалима, где священники ее кормят, омывают и делают все, в чем она нуждается.

В зале воцарилась тишина. Я вспомнил Фамарь, она была очень красива, в ярких разноцветных одеждах, какие носили дочери царя, пока были девицами.

— Вряд ли тебе удастся чего-либо добиться от нее, — сказал царь. — Служители БОга, заклинатели духов и лекари — все ею занимались, пытались выяснить, что же произошло между ней и братом моим Амноном; но она лишь бормочет какую-то бессмыслицу.

— Ключ к пониманию — в умении слушать, — осмелился заметить я, — ибо разве не звучит в лепете безумцев глас БОжий?

Тут между пророком Нафаном и священником Садоком завязался спор о безумии и пророчествах, и оба пришли в сильное возбуждение. Царь вмешался, заметив:

— Каждый считает свой путь истинным; лишь только ГОсподь дарует сердцу уверенность.

На этом трапеза завершилась.

О БОже!

Иерусалим был уже совсем не тем городом, что прежде.

Стража у ворот дворца утроилась; на улицах скрип колес и стук копыт; перед официальными зданиями и на важнейших перекрестках стоят боевые колесницы.

У необрезанных такая демонстрация военной силы смела бы с улиц все живое, но только не у детей Израиля, которые прямо-таки расцветают, когда возникают волнения. Они перекрикиваются, размахивают руками, суетятся, попадают под копыта лошадей, толкаются между хелефеев и фелефеев; вездесущие воры и воришки мелькают повсюду, переворачивают торговые лотки и убегают с товаром; люди Ванеи, сына Иодая, шныряют в толпе, подслушивают и подсматривают, и вот уже кого-то схватили под руки и увели.

У всех на устах было одно имя: Адония, сын царя Давида, принц крови, убит.

Никто в Израиле не может теперь чувствовать себя в безопасности, говорили одни, если даже сына царя Давида убили в своем доме, а тело выбросили на улицу, словно дохлую собаку; другие утверждали, что царь Соломон не будет более этого терпеть, и на этот раз дело взял в свои руки Ванея; какой-то священник, воздев руки, провозгласил, что Адония сам навлек на себя такой конец своим распутством и нежеланием идти по праведному пути. Облаченный в рубище калека потрясал кулаками и вопил: «Все они подлецы и сукины сыны — что Адония, что Ванея, а хуже всех — царь Соломон». Его тоже схватили и увели.

Страх перед тем, что может быть дальше, охватил мое сердце, так что я даже вздрогнул, когда меня окликнули.

Однако это оказались мои сыновья, Шем и Шелеф, они вынырнули из толпы, размахивая какой-то грязной тряпицей и крича:

— Мы видели! Мы все видели!

— Посмотри, вот его кровь! — Шем протянул тряпицу. А Шелеф добавил:

— Там целая лужа крови!

Шем с гордостью заявил:

— Я оторвал кусок от моей одежды и обмакнул в его кровь, чтобы подарить тебе на память.

Яства, которые съел я за царским столом, подступили мне к горлу. Шем и Шелеф же возбужденно рассказывали мне, что в школе прослышали: против принца Адонии что-то замышляется; они с однокашниками побежали и стали ждать неподалеку от дома Адонии; дом принца был окружен какими-то людьми, они слонялись взад и вперед, то заглядывали в щели ограды, то ковырялись в зубах. Потом появились скороходы с белыми жезлами в руках, которые выкрикивали: «Дорогу военачальнику Ванее, сыну Иодая!» Вскоре подъехал Ванея на боевой колеснице и вошел в дом.

— И знаешь, — сказал Шем, — лицо его было очень мрачным.

Из дома донеслись шум голосов и пронзительный крик, вслед за этим на улицу вывалился человек, весь в крови, льющейся из зияющей раны, и рухнул наземь.

— Ужас! — воскликнул Шелеф.

Люди, слонявшиеся у дома, хотели унести тело, но тут к ним подбежала женщина, которая громко причитала, взывая к ГОсподу и ко всему народу Израиля. Она бросилась к Адонии, лежавшему в луже собственной крови, и стала рвать на себе одежды, целовать его в губы и в единственный глаз, другой был выбит ударом меча. А те люди схватили ее под руки и увели.

— И знаешь, — сказал Шем, — она была похожа на помешанную.

Тело Адонии занесли обратно в дом. Через некоторое время оттуда вышел Ванея. Он коротко переговорил с людьми, которые курсировали возле дома, сел в свою колесницу и уехал.

— Причем вид у него был такой, — сказал Шем, — как будто ничего не случилось.

Я отправил Шема и Шелефа домой и посоветовал им больше не делать сегодня никаких глупостей.

Совет брата — бальзам для сердца; слово же мудреца может исцелить недуги.

Я вспомнил Фануила, сына Муши, чиновника третьего разряда в царском казначействе, который принял меня, когда я прибыл в Иерусалим, а потом, разговорившись за вином и бараниной, познакомил меня с некоторыми тайнами, о которых шептались в избранных кругах.