Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

• Название: Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
• Автор: Марк Еленин
• Издательство: Вече, Рипол
• Жанр: Роман
• Год: 1994
• ISBN: 5-7141-0224-Х; 5-87907-006-9

В своем новом романе Марк Еленин, опираясь на малоизвестные архивные материалы, рассказывает о трагедии белого русского офицерства в эмиграции, о горькой и страшной участи чекистов, внедренных в эмигрантские круги: в 30-е годы Сталин уничтожает лучшие кадры советской разведки в Европе. Роман — остросюжетная увлекательная книга, продолжающая произведение «Семь смертных грехов».

---

Кутепов был отличный, неутомимый и требовательный ходок. Расстояния его не смущали, он знал свои силы и точно рассчитывал время. Спутники всегда безбожно отставали, и он, поджидая их, гневался, не скрывая своего превосходства... В завершение очередной рекогносцировки Кутепов возвращался в свой район, спускался каменными ступенями — не то старой лесенки, не то по пересохшим руслам ручьев к улице Гурко. Стоял под столетниками на отвесном и скалистом берегу, сидел над светло-кофейной водой, думал. Иногда, словно проверяя какие-то идеи, вновь подымался на вершину городского района Вароша или на холм Орловец и снова думал о затаенном, еще никому не высказанном. Случалось, молчание затягивалось, становилось хмурым, грозовым. И каждый раз первым не выдерживал полковник Шацкий.

— Разрешите обратить внимание, ваше превосходительство? — играя красивым баритоном, спрашивал он, выражая крайнюю степень заинтересованности и удовольствия в том, что приобщает высокого начальника к своим знаниям. — Прелюбопытнейшие исторические места.

— А вы не меняетесь, милейший, — без поощрения заметил Кутепов. — Помню, еще во время оно так же изъяснялись... Подробно, — добавил он, не найдя подходящего слова. — Вам один офицер все поддакивал.

— Наоборот, возражал, — осторожно поправил Шацкий.

— И фамилию его помните?

— Капитан Калентьев, ваше превосходительство! — форсируя счастливые интонации, тянулся полковник. — Давненько не встречал. Вероятно, при штабе верховного, позволю поинтересоваться?

— А черт его знает! — откровенно грубо ответил Кутепов и легко стал спускаться по каменистому склону. Он оставался в отличной форме: крутой, плотно сбитый, со строевой выправкой, несмотря на цивильную тройку.

Закончив достаточно основательную рекогносцировку, Кутепов решил, что досконально познакомился с городом, его сильными и слабыми сторонами, и счел необходимым поделиться планами с наиболее доверенными лицами из своего окружения. Совещание было назначено на даче. Начальнику контрразведки полковнику Самохвалову вменялось в обязанность обеспечение скрытности начавшихся переговоров. «До чего ж развился в русской армии дух этаких либеральных совещаний, — думал Кутепов, оглядывая своих комбатантов — генералов «в сюртуках», большинство из которых в отличие от еще бравого Шацкого заметно подрастеряло боевой дух. — За любовь к подобным совещаниям я отрекся от Деникина, презирал Врангеля. И вот теперь — сам! — размышлял он с неприязнью. — Совещание в Филях! Зачем? На кого опереться, кому довериться, если начальник штаба одним глазом смотрит на нас, другим — на Кавказ. Вот он, генерал Достовалов. Выражение его лица: «Чего изволите-с?» — Но пойдет ли он за мной? Станет ли рисковать? Вряд ли, вряд ли! Приказывать бесполезно, уговорить трудно. Придется обмануть — иного выхода нет...» Кутепов понимал, что без совета генералов он не обойдется: без их общего мнения ему не уговорить Врангеля на восстание. В одиночку действовать ему не дадут. И власть захватить генералы ему не дадут, бонопартизм сидит в крови каждого крепко. «Надо ждать, лавировать. Надо перехитрить всех...» Кутепов пригладил ус, чуть подержал в кулаке расчесанную надвое бородку (этот жест все более входил в привычку), сказал, как всегда, коротко, четко выговаривая слова:

— Господа! Положение — тревожное. И со дня на день ухудшается. Генерал Достовалов, прошу! Документы, без комментариев.

Достовалов — как показалось, нарочито медленно — вынул из портфеля кожаную папку, оттуда бумагу. Развернул с хрустом. Сказал, глядя поверх голов собравшихся, точно тревожное положение касалось всех, кроме него:

— Кампания, предводительствуемая болгарскими большевиками и левой прессой, известна, господа. А также сходки и митинги в разных местах страны, начавшиеся весной сего года и достигшие апогея в апреле...

— Да-да! — оборвал его Кутепов. — Переходите к документам!

— Как будет угодно, — холодно ответил Достовалов и опять хрустнул плотным листом бумаги. — Двенадцатого апреля военный министр Гомов вынужден был давать объяснения парламенту. Цитирую. Гомов заявил: «Никакой вооруженной армии в Болгарии нет. Принято до сих пор тринадцать тысяч беженцев и бывших солдат с согласия правительства. Оружие их сложено в наших складах и охраняется нашими солдатами. Прибывшие из Галлиполи по железной дороге две тысячи войск привезли в багаже свое оружие, но оно также отобрано. Содержатся войска генерала Врангеля не на наши средства, а на собственные. К населению относятся любезно, вежливо, и никаких недоразумений не возникает. Отдано распоряжение использовать русских, на полевых работах».

Среди собравшихся прошелестел удовлетворенный шумок. Генерал Достовалов поднял руку:

— Девятнадцатого апреля в парламенте вновь было сделано заявление, содержащее три обвинения в адрес русских контингентов. Имеются в виду три эпизода, происшедшие в Казанлыке, Орханни и еще одном пункте. Надо ли?..

— Нет, генерал! — снова вмешался Кутепов. — Все ложь!

— Однако, ваше превосходительство, — решительно возразил кавалерийский генерал Абрамов, — прежде чем решать то, для чего вы изволили нас вызвать, хотелось бы иметь полную информацию.

Штаб Донского корпуса был расположен отдельно, в Старой Загоре, — и этот вечный самостийник и тут не удержался от своей всегда демонстрируемой независимости.

Кутепов заставил себя сдержаться. Сказал, зло блеснув узкими монгольскими глазами:

— Пустое, господа! В Казанлыке мы никого не расстреливали: ведется следствие. Остальное — обоюдные недоразумения, носящие личный, не политический характер. Обращаю внимание на более важное. Совет министров Болгарии вынес решение. Продолжайте, генерал Достовалов. Коротко, по пунктам.

— Пункт первый, — Достовалов был явно обижен. — Русские должны быть разоружены полностью. Они не могут пользоваться никакими правами воинских частей. Все контингенты принуждаются стать на работу. Второе: болгарское правительство обещает предпринять в дальнейшем шаги к амнистированию этих воинских частей.

Воцарилось молчание.

— Слово вам, полковник, — Кутепов, казалось, обрадовался произведенному эффекту. — Господин Самохвалов возглавляет ныне нашу контрразведывательную организацию — это для непосвященных. Прошу любить и жаловать, — в слове «господин» прозвучало и определенное пренебрежение, которое не смог или не захотел скрыть Александр Павлович, и все это почувствовали. Понял, конечно, и Самохвалов, лысеющий, с растрепанной бородой, играющий всегда под простака, что не раз вызволяло его из сложных и опасных ситуаций и тихо, но верно вело вверх по служебной лестнице.

— По моим каналам получено письмо первого секретаря болгарского посольства в Белграде. — На темном, заостренном, книзу лице Самохвалова не отразилось никаких чувств. — «Коммунисты в стране немногочисленны, — утверждает один из земледельцев, — хотя хорошо организованы и располагают при посредстве Москвы достаточными материальными средствами. При трезвом характере болгар идеи коммунизма не могут найти у нас применения. Для нынешнего, земледельческого правительства коммунисты совершенно не опасны». Теперь иная информация. Вождь коммунистов некий Георгий Димитров заявил на городском митинге в Софии: «Нет такого болгарского рабочего или крестьянина, который бы стрелял в русских рабочих или крестьян». Можете сопоставить, господа. Мы имеем дело с сильным и законспирированным противником. В компартии нам противостоит так называемая военная секция. Она имеет «выходы» на софийского градоначальника Станчо Трифонова и начальника жандармерии полковника Мусанова. Впрочем, тут необходимы проверки. Покорнейше прошу принять к сведению, мы в осажденной крепости, господа. У меня все, — и Самохвалов осторожно опустил на скрипнувший стул свое плотное, налитое скрытой силой тело.

— Эх-хе, — поморщился начальник дивизии, а ныне командир дроздовского полка генерал Туркул, прежний кутеповский любимец, которого уже с последних месяцев в Галлиполи Александр Павлович стал обходить своим благосклонным вниманием; побаивался этого гиганта, более других проявлявшего самостоятельность. Вот и теперь: хмыкает недоверчиво. Убеди такого маршировать в едином строю! Молдаванин, кукурузник, мамалыжник!

— Вы хотите что-то сказать, генерал? — совещание все более раздражало командира корпуса: одичали они на своих болгарских выселках, что ли?! Каждый лезет! И это высшие воинские начальники? Распустились, скоты!

— Так точно, господин генерал, — Туркул поднялся во весь свой гигантский рост, улыбаясь как-то криво, не то нахально, не то по скудости ума откровенно дурачась: — Я не понимаю. Какая, к чертовой матери, крепость, какая военная комиссия?! Почему меня пугают?! И кем?!.. Болгарами?! Местными большевичками, что продают на базарах брынзу? — он коротко рассмеялся и выругался.