Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

• Название: Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
• Автор: Марк Еленин
• Издательство: Вече, Рипол
• Жанр: Роман
• Год: 1994
• ISBN: 5-7141-0224-Х; 5-87907-006-9

В своем новом романе Марк Еленин, опираясь на малоизвестные архивные материалы, рассказывает о трагедии белого русского офицерства в эмиграции, о горькой и страшной участи чекистов, внедренных в эмигрантские круги: в 30-е годы Сталин уничтожает лучшие кадры советской разведки в Европе. Роман — остросюжетная увлекательная книга, продолжающая произведение «Семь смертных грехов».

---

Ксения направилась на рю Дарю, 12, в собор Александра Невского — в главный русский собор. Был истинно парижский воскресный день. На бульваре цвели каштаны. Цветочницы торговали первыми пармскими фиалками. Толпы праздных горожан заполонили улицы, магазины, открытые террасы кафе и бистро. Утро казалось необыкновенно теплым, ласковым, благостным. Как ни странно, оно даже затушевывало, стирало ту боль, которую она испытала, узнав о гибели дяди.

Храм был зажат узкими улочками и домами, тесно лепившимися друг к другу. От этого он казался ниже, приземистей и будничней. Церковная торжественность отсутствовала, хотя служба уже начиналась. Ксению поразили люди, заполнившие и улицы, и все пространство вокруг церкви за чугунной решеткой. Эта толпа, занимающая каждый метр булыжной мостовой и каменные плиты двора, напомнила ей толпу тех русских, что окружали с утра до вечера русское посольство в Константинополе. Люди шумели, смеялись и плакали. Толкаясь, переходили с места на место, жестикулировали, перекликались, целовались на ходу со знакомыми. И здесь все тоже напоминало большой вокзал в ожидании надолго опаздывающего поезда.

Врата были раскрыты. Виден черный провал входа и чуть в глубине — слабые слюдяно-желтые огоньки свечей. Слышалось пение хора — умелое, слаженное, тягучее, берущее за душу и рождающее желание рухнуть на колени, молиться истово и принять жизнь такой, какой она дана.

Чтобы попасть в церковь, надо было пробиться через плотную толпу своих единоверцев. Ксения устремилась вперед. Обрывки разговоров долетали до нее:

— ...Уверяю вас, все равно: хоть Кирилла монархию, хоть савинковскую анархию...

— Все же царь...

— Да зачем царь? В казачий штосс с ним играть?

— В полку всегда знали: нужен царь.

Другая группа:

— ...Что за жизнь?! Не успеешь заснуть — вскакиваешь в ужасе. Что такое? Красные прорвались? Ничего подобного! Мы в Париже, «на Пассях». Окружная железная дорога лязгает, скрежещет...

— У нас писатели? Покажите мне хоть одного!.. Что? Этот сделал карьеру на том, что стряхивал пепел не в пепельницу, а на соседей.

В третьей группе ссорятся компаньоны. Рядом низенький и толстый пытается занять несколько сот франков у высокого, в мундире полковника. И все кланяется униженно, прикладывает руки к груди, говорит «a propos, коллега», ссылается на какого-то ротмистра, разбогатевшего за месяц подобным же способом.

У церковной ограды снова спорят политики:

— ...Власть — это прежде всего твердый порядок, гс-да.

— Большевики между тем легализовали спекуляцию, сделали из нее нэп.

— Посмотрим, как они после смерти Ульянова выстоят: увидите, через полгода перегрызутся.

— Нэп — наша надежда. Это они сгоряча частную собственность ликвидировали. А теперь, видите, провалились с экономикой по всем статьям. Кухарки слабы оказались фабриками управлять.

— Все вынесет русская задница. Татар, Иоанна Грозного, Аракчеева, Столыпина, Ленина, Дзержинского. Кого угодно! Плетя и шомпола выковали новую расу!

«И подобное на церковном дворе, вблизи храма господня!» — колющая боль била в висок. Разламывался затылок. Ксения слишком хорошо знала это состояние. Она думала, оно ушло навсегда, она вылечилась. Но все оставалось с ней, все. Кружилась голова. Справа от собора стоял скромный двухэтажный дом. Вероятно, жилье церковников. За домом буднично возвышалась поленница. Стоял чурбак для колки дров. Ксения присела на чурбак. И перестала ощущать все, что происходило...

Очнувшись, она встала и огляделась. Ничто не изменилось: гомонящие прихожане, успокаивающие слова церковного гимна. Ксения пробралась внутрь собора, преодолевая сопротивление, медленно продвинулась в первые ряды, к алтарю. Изнутри собор показался ей великолепным и богатым. Ярко горели хрустальные многоцветные огни в люстрах, освещая голубую, точно бездонное небо, роспись свода в вышине, громадные панно по стенам. Почему-то вдруг вспоминалась фамилия художника, расписывавшего собор. «Боголюбов, Боголюбов, — мысленно произнесла Ксения. — Любящий бога. Лучшую фамилию и не придумаешь». Она увидела неподалеку раззолоченное облачение митрополита, он, как ей показалось, посмотрел на нее строго и осуждающе. Ксения упала на колени и начала молиться.

Положив бесчисленное количество поклонов — так вели себя все вокруг, — Ксения покинула храм.

Толпа на улице ничуть не уменьшилась. Бойко торговали горячими пирожками с лотков, тележек, в ларьках. Из углового ресторана «Петербург», из подвального его помещения, слышалась лезгинка. Бил барабан и бубны. Нестройный хор не очень трезвых голосов кричал азартно...

Ксения старалась не перечить отцу, не вступать в споры, соглашаясь со всем, понимая, что надолго ее не хватит. Отец становился нетерпимым, вздорным. Он не хотел считаться ни с чьим мнением. Человек, исповедующий не его идею, переставал для него существовать. В последнее время князь постоянно ночевал дома, прибавив дочери забот о его завтраках, которые должны были быть обильными и питательными («вероятно, выгнала очередная любовница», — думала Ксения).

...Многочисленные благотворительные вечера были столь же характерной и обязательной чертой русской эмиграции, как посещения храмов и кладбищ, церковные собрания и праздники с выносом штандартов, пением «Боже, царя храни», «скромными товарищескими ужинами с рюмкой водки и чашкой чая». Снимался гостиничный зал. Организаторы распространяли билеты. В их обязанность входило завлечь состоятельных и нужных людей. («Хорошо, если Завальнюк хоть два-три десятка билетов купит: скупердяй, чуть не пол-Одессы успел вывезти; хорошо, если барон Штернберг с сыном пожалуют: сын — известный шалопай и шулер, с самим Сувориным в добрых отношениях, в разные газетки пописывает и фотографией увлекается, авось и про нас для рекламы что-нибудь тиснет!») Затем печаталась программа: концерт с непременным участием актеров императорских театров и музыкальных «звезд», салон с пианино, танцы под оркестр, буфет, «торгующий по умеренным ценам», выставка-продажа произведений из дерева, кости и камня лучших национальных мастеров. И, конечно, лотерея — гвоздь программы! Ее проводили красивейшие и знатнейшие представительницы русского Парижа. Разыгрывалась разная малостоящая мелочь: образки, иконки, олеографии, венок из живых цветов, альбом для фотографий, цветные карандаши. Победитель лотереи имел право поцеловать ручку принцессы бала и протанцевать с ней тур вальса...

Наступила очередь и Ксении Белопольской участвовать в такой лотерее — в пользу русских детей, приютов и богаделен. У нее не хватило сил отказаться. Она лишь униженно просила отца об ограничении ее роли. Он обещал. Ну постоит у входа, предлагая посетителям букетики цветов. Или поможет при раздаче лотерейных выигрышей: там всегда толчея, бывает, рук не хватает, процедура задерживается, нарушая четкий план вечера. Поговаривают, вечер собирались посетить люди из Шуаньи. Так что все приобретает политическую окраску.

— Бог с вами! — непочтительно засмеялась Ксения. — Согласна! Уговорил!.. Хоть на великих князей в эмиграции погляжу — как они выглядят.

— Ну и лексикончик ты приобрела, Ксения, — поморщился князь. — Следи за собой, пожалуйста, а то еще...

— Обещаю молчать, краснеть и улыбаться. Но и ты уж постарайся: обеспечить охрану от подлецов, нахалов и старых аристократов. Могу сорваться.

— Да-да. Постараюсь быть поблизости и при нужде прийти к тебе на помощь, Ксюша...

В залах гостиницы «Лютеция», на правом берегу Сены, куда привел дочь Белопольский, было уже довольно людно. Здесь, по-видимому, действительно кого-то ждали, никто не толкался, не шумел. Говорили вполголоса, вежливо раскланивались. Царила приподнято-торжественная атмосфера, словно собравшихся ожидало нечто необыкновенно важное — выход государя императора, сообщение о взятии большевистской столицы или раздача бывших имений, заводов и фабрик.

Ксения Белопольская была хороша. На нее обращали внимание, пока она об руку с отцом проходила по залу. Многие с ним раскланивались. Какой-то согбенный и исхудавший господин (это было заметно по камергерскому мундиру с золотым ключом) кинулся к Николаю Вадимовичу. Извинившись перед его очаровательной дочерью, расшаркавшись, он чуть не в самое ухо князя начал говорить что-то взволнованно и страстно. Князь слушал его очень внимательно, глядя поверх лысой головы, точно отыскивая кого-то нужного ему в дальних затененных углах зала. До Ксении долетали лишь отдельные слова: «Шуаньи...», «в Шуаньи...», «из Шуаньи...». Наконец, оторвавшись от господина, Николай Вадимович, внезапно заулыбавшись, сам решительно направился к стене, откуда, навстречу им, устремился человек лет за тридцать — высокий, подтянутый, с длинным темным лицом, держащийся очень прямо. Он пожал руку князя, внимательно, спокойно взглянул на Ксению, представился: