Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

• Название: Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
• Автор: Марк Еленин
• Издательство: Вече, Рипол
• Жанр: Роман
• Год: 1994
• ISBN: 5-7141-0224-Х; 5-87907-006-9

В своем новом романе Марк Еленин, опираясь на малоизвестные архивные материалы, рассказывает о трагедии белого русского офицерства в эмиграции, о горькой и страшной участи чекистов, внедренных в эмигрантские круги: в 30-е годы Сталин уничтожает лучшие кадры советской разведки в Европе. Роман — остросюжетная увлекательная книга, продолжающая произведение «Семь смертных грехов».

---

Ксения вышла из павильона потрясенная. И пошла прочь, продолжая медленно и трудно размышлять над увиденным, чувствуя себя точно после неожиданной встречи с близким родственником, которого давно считала погибшим...

Ксения очнулась на скамейке неподалеку от главного фонтана выставки. Мощная струя рассыпалась стеной разноцветных хрустальных брызг, сносимых в сторону ветром.

— Простите, бога ради, — услышала она голос рядом, за спиной. — Я наблюдаю за вами... Еще раз простите. Когда вы сели и мы оказались рядом... У вас было такое несчастное лицо, усталое и горестное, что я посчитал долгом своим вмешаться. И потом...

Белопольская обернулась. Рядом сидел человек неопределенного возраста, с пышной бородой, в мешковатом костюме. Вид его внушал доверие.

— Вы русская, я не ошибся? Хотя у вас отличное произношение. Простите, стал свидетелем вашего разговора с молодым человеком в берете.

— Вы делаете мне комплимент, — сказала Ксения. — А вот совсем недавно меня упрекнули в незнании языка. Да, я русская, м’сье.

— Простите бесцеремонность и разрешите представиться. Лев Федорович Федоров-Анохин, бывший филолог, дитя одесской эмиграции. Ныне, можно сказать, эмигрант. Тружусь в газете.

— И какую газету вы представляете? — Ксения недоверчиво осмотрела соседа. — Вы монархист? Николаевец, кирилловец?

— Помилуйте, отчего же вы так решили? Из-за бороды? — смешно заморгал глазами Лев Федорович. — Я далек от политики и... Я весьма левых убеждений.

— И все же?

— В газете «Последние новости» немного перевожу, корректирую, безотказно работаю курьером. А главная моя профессия теперь — составитель крестословиц[46]. Тем и живу.

— Подобная многообразная деятельность делает вам честь, господин Анохин. — Ксении почему-то было легко с этим гигантом. Он не мог ее обидеть, она чувствовала. — А знаете, я заметила, у вас правое ухо чуть больше левого. Простите.

— Всякий день вижу себя в зеркале. И каждый считает своим долгом рассказать мне это.

— Но отчего так? — Ксения улыбнулась. — Вас в детстве часто таскали за ухо?

— В фигуральном смысле — конечно. Это тренирует уши, скажу вам по секрету, мадемуазель… э?

— Белопольская. Ксения Николаевна. По вашему лицу я вижу, вы слышали эту фамилию. Но мой отец и я не имеем между собой ничего общего. Давайте беседовать без взаимных вопросов. Только на таких условиях.

— Повинюсь, я не знаю вашего отца, простите, Ксения Николаевна. Да я и не очень любопытен. Лишь один вопрос — позвольте?.. Мы могли бы перекусить? Это нас... вас... уйдете, как только я вам невыносимо надоем. Соглашайтесь, пожалуйста. Вы мня очень обяжете.

— В моем кругу так не принято. Впрочем, где он, мой круг? Я соглашаюсь, господин Федоров-Анохин, — просто сказала она. — Только это так сложно — «Федоров-Анохин». Пусть будет что-либо одно, Федоров или Анохин.

— Сколько угодно, Ксения Николаевна! Dixi el animam levavi,[47] — так говорил мой учитель, мир праху его... — бархатный голос пресекся. Он склонил голову, лицо его застыло. — Куда мы пойдем? Я небогат сегодня. Как обычно, впрочем. Сколько времени вы можете пожертвовать мне?

— Простите, запамятовала. Лев?..

— Федорович — с вашего разрешения.

— Дело не в моем, а в вашем свободном времени, Лев Федорович. Считайте, считайте! Франки, минуты, часы!

— Мне совестно, Ксения Николаевна. Я не думал... Не надеялся, что вы... что я... Если честно, сейчас мне необходимо в редакцию. Буквально на десять минут, не больше. Предупредить, договориться: клерку ведь не прощают самоуправства. Простите уж болтуна. Зато потом — полная свобода. Так как?

— Согласна и на это, — Ксения удивлялась себе все больше.

Они спустились в метро. Лев Федорович говорил не переставая, но Ксения не слышала. Грохот и скрежет вагонных колес заглушал слова. Ксения улыбалась своим мыслям. Послал же ей Бог такого чудака! Промелькнула одна станция, уставленная рекламными щитами, еще одна, и людской поток вынес их из вагона, повлек к выходу. Анохин со всем почтением осторожно поддерживал Ксению под локоть, и она чувствовала силу его руки. Они прошли несколько кварталов. Разговаривать на ходу было неудобно, он — высокий, выше ее на голову, тихие слова его точно застревали в бороде. Она — вся во власти забытого чувства надежной защищенности. Словно вернулось детство, когда дед, крепко взяв ее за руку, водил в Александровский сад, к фонтану у главного входа в Адмиралтейство. Они свернули в боковую улицу. Здесь было тише, пустынный воздух не столь пропитан бензиновой гарью.

— Rue d’Astorg, — услышала Белопольская. — Семнадцатый дом. Это рядом, потерпите.

— С удовольствием, — ответила она.

Неказистый серый дом. Давно не ремонтируемый, вроде и не жилой. Напротив — кафе, несколько столиков под полосатыми грибками выставлены на тротуар. И только за одним чутко дремлет старый владелец заведения. Услышав шаги, он приподнял веко и сказал:

— Bonjour, м’сье Лев. Утро есть доброе. N’est се раз?

— Доброе утро, дядюшка Анри! Не угостите чашечкой кофе мою землячку? Пока я сбегаю наверх, а, Ксения Николаевна?

— Я пойду с вами, Лев Федорович. Я никогда не была в редакции, и мне любопытно.

— Ничего любопытного, — сказал он прямодушно. — Худший вид торговой лавки.

— Лавки — почему? .

— Здесь продают слова и свои убеждения. Умоляю! Не смотрите так удивленно. И я продаю здесь свои слова.

— Отнюдь не удивляюсь: каждый нынче продает то, что может. Вернее, то, что у него покупают. Вы не оригинальны, Лев Федорович. Так идем?

— Извольте, — он толкнул высокую дверь, легко придержал тугую пружину. — Кофе отменяется, Анри.

— Quel dommage[48], — равнодушно произнес старик, незамедлительно погружаясь в привычную дрему.

Они поднялись по обшарпанной, неширокой, но довольно крутой лестнице на третий этаж. Анохин предупредительно шагнул вперед, распахнул дверь, обитую изнутри железом, сказал:

— Прошу! Alea jacta est! Жребий брошен! По коридору и сразу налево.

Они оказались в маленькой комнате, где было втиснуто впритык четыре стола, заваленных бумагами чуть не на полметра высотой. И лишь за одним возвышалась над бумагами копна светлых зачесанных назад волос.

— Вот стул, пожалуйста, — сказал несколько скованно Анохнн. И соседу: — Привет, Толя. Ты уже получил презренное злато?

— У хозяина опять нет денег. И ты не получишь, — над столом поднялась атлетическая, под стать анохинской, фигура в несколько потертой визитке, нарукавниках и свежей рубашке с галстуком-бабочкой под чуть рыжеватой аккуратной бородой. Он с нескрываемым восхищением разглядывал Белопольскую строгими светло-голубыми глазами.

— О-о! — в отчаянии простонал Анохин. — Без денег что делать?.. Позволь представить тебе Ксению Николаевну. Она петербургская. И мой друг. Будь корректен. У тебя нет нескольких франков?

— Случайно нет. Представь, и вчера не было. Садитесь, Ксения Николаевна, будьте дорогим гостем, — он снял нарукавники, шутливо представился: — Грибовский Анатоль сын Иванов. Король парижского репортажа.

— Посидите три минуты, а я... — обрадовался Лев Федорович.

— Чудак, — резюмировал Грибовский. — Чтобы одолжить, раньше приходить надлежало. Сейчас все пусты.

— Поляков обязан мне жалованье за неделю. Мне необходимо — теперь сейчас, — Анохин начинал сердиться. Саваофская борода его смешно и воинственно вздернулась Ксения поняла, почему он не хотел брать ее с собой, большое дитя, — Я мигом, Ксения Николаевна!

— Может, и я с вами? Как вексель, требующий немедленной оплаты?

— Браво! — воскликнул Грибовский. — Ценю находчивых и красивых женщин.

— Вечно ты со своими сомнительными шуточками, Анатолий.

— А ты беги, беги! — парировал журналист. — Поймаешь Полякова — и за грудки: франков двадцать, глядишь, вытрясешь, да вряд ли. Биться о заклад готов.

— Бегу, Ксения Николаевна. Дождитесь, не уходите — умоляю!

— Обещаем, — отозвался Грибовский. — Никуда твою знакомую не пущу: у меня интервью, не выходя из редакции, новая рубрика, а что? — он выдержал паузу, изучая чистый лист бумаги, и вдруг несколькими быстрыми карандашными штрихами нарисовал шарж: — Похоже?

— Подарите на память?

— Сколько угодно!

— А ваше имя-отчество, господин Грибовский!

— Вы же слышали — Толя. У нас все Коли-Толи, Коти-Пети, Тины-Дины. Два часа вместе проработали — и идейные соратники. Дерьмо. Вас это шокирует? И отлично! В таком случае: что вы думаете обо всем этом, Ксения Николаевна? Жизнь русского на rendezvous.

— Я беспартийная. И сочувствующая всем страдающим.

— А самой приходилось? — напористо спросил Грибовский, не давая ей времени и подумать над ответом. — Вы сюда без пересадки или слезали на узловых станциях?

— Ссаживали.

— Константинополь, вероятно?

— Угадали.

— Моя профессия, — он записал несколько слов.

— Но я не скажу свою фамилию, и на мне вы не заработаете.

— Я выслежу вас быстрее любого детектива, — он порвал написанное, сказал: — Вы мне нравитесь. Дайте вашу руку. Так. Дворянская, чистых кровей ладонь. Лопату не держала, за скотиной не ходила. Но следы пороха имеются... Да... Постреливали? И все больше по двуногим братьям своим, не так ли?