Ольга Туманова - Возвращение

• Название: Возвращение
• Автор: Ольга Туманова
• Жанр: Русская классическая проза

---

Он снова уселся на скамью. Вновь закрыл глаза. Сна не было, в голове была мешанина из мыслей, воспоминаний. Отгоняя поздние наслоения, он старался погрузиться в прошлое: белое платье, золотистый шлейф волос, ласковый и лукавый прищур глаз, хрупкая шея и едва видный завиток в ямочке, быстрая походка - неуловимое, прохладное, свежее...

Тут он подумал, что жена его уже год считает себя вдовой и, наверное, ей не пристало носить белые платья. Или год - срок достаточный? Его год, ее год... Его день был, подчас, длиннее любого года, прожитого им на гражданке, и все равно его год был как один затяжной день, а как жила она? Он не мог представить, что она жила этот год, что-то делала, менялась...

Шумела в углу стайка девчат. Он присмотрелся: похожи на нее? Разные, они все были чем-то похожи друг на друга. А на нее? Чем-то... нет! на нее не похожи - земные, телесные, даже та, в полосатом сарафанчике, совсем юная, хрупкая... А она... Она... иллюзорна, что ли?

Он испугался (Впрочем, испуг - слово из другой, давней жизни. Он озадачился? или все-таки испугался?) своего понимания: она - иллюзорна (слово-то какое, он толком и не знает его смысла, но знает, чувствует, оно точно); она - иллюзорна, и она - реальна? реальна она? та, что живет в его памяти? или она совсем другая?

В былые годы он предпочитал не раздумывать, а жить, действовать, пускай его поступки не всегда бывали разумны, но год он только тем и занимался, что вспоминал, предполагал, мечтал... может быть, даже философствовал?

Он попытался представить жену в темном ореоле вдовы. Скорбный облик девочки - вдовы солдата, павшего на чужбине... Мелькнуло темное пятно... чужое, незнакомое... Нет, она, - подумал он, - и пахнуло из прошлого свежестью, и взметнулись перед глазами воздушные пряди волос, и сквозь черную пелену задиристо сверкнул насмешливый зеленый глаз... Ему хочется увидеть, как она изменилась, потеряв его, стала грустной, тусклой, и как она оживет, увидев его, как расцветет, порхнув с черно-белого экрана в цветной...

А если... Он резко встал, размашисто шагнул и оказался под телевизором. Тот вещал об успехах и достижениях прошедшей недели, потом заговорил о событиях минувшего дня. Надо же, как наполнен событиями каждый день... а тем временем, где-то... кто-то... и, главное, зачем-то...

Солнце вновь сияло, и небо было безоблачно.

И вновь запершило во рту.

На скамейках второго этажа, куда он поднялся в буфет за минералкой, пестрой грудой лежали новобранцы. Такие вот пацаны, еще не окрепшие, не заматеревшие, попавшие в первую свою переделку, въехав в аул, соскочили на окраине с брони, с бранью, в которой было больше испуга, чем злости, прикладами сбили замок с крайнего сарая, и, вместо минометов и жратвы, нашли его, полудикого, полудохлого.

Короткий разговор с офицером, пропыленным, в прожженном кителе. Долгий разговор с другим офицером - от того исходил забытый запах хороших сигарет и дорогого одеколона, сигареты он не узнал, хоть аромат был и знаком, а вот одеколон узнал сразу, французский, такой она подарила ему в день свадьбы, только раз он им и попользовался.

Почему он попросил не писать домой о его возрождении? Он не обдумывал. Тот спросил: просьбы будут? Просьба была: не сообщать. Скажу сам.

Потом госпиталь... Но если прошедший год был как один долгий день, то последний месяц - чехарда какая-то, и быстро, и томительно... Все смешалось. Даже день, когда отдали документы и отпустили домой, не встал особняком.

Отмахнувшись от протянутого буфетчицей стакана, он с удовольствием хлебнул минералки из горлышка - она была холодная, из холодильника.

Вернулся на место - очкарик исчез, не было и его баула. Улетел. Куда летают тощие очкарики в белых штанах? Да ладно тебе, очкарик, что ли, виноват? Те деятели летают персональными самолетами, в общественных аэропортах их задницы на жестких сиденьях не елозят.

- Все! - снова сказал он себе. Представил самолет: белый, элегантный, парит в голубизне, и белое облачко у правого борта. Летит, за ним летит, из той жизни. И - все. Эта жизнь забыта, и рана затягивается, края срослись, а то, что отсечено, то исчезло.

Он выйдет из самолета под мелко моросящий дождик и пройдет сквозь изморось к автобусу и поедет в тихий дом, где бормочет никому не нужный приемник... потрескивают за день до отлета, только вчера наклеенные им обои... и прохладные руки - эти руки, такие тонкие, удержали его, когда он начал мастерить удавку из трухлявого белья, когда лихорадка втаптывала его в землю, когда он гнил без воды в муторном запахе спекшейся крови... - они обнимут его... и в ванне смоют с него гарь и запах чужой страны.

Резкий порыв ветра захлопнул форточку. Мария проснулась, села на кровати, бледная, как простыня, но ей не было себя видно, она лишь чувствовала, как кружится голова. Что ей снилось? - Нет, не в этом дело. Она проснулась от удара форточки. Такой звук, словно кто-то ударился о стекло.

Внутри у нее похолодело, мелькнула диковатая мысль: его душа прощалась с ней. Ей, не знакомой ни с мистикой, ни со священными сказаниями, сложно было поверить в подобную возможность, но звук... она не могла объяснить, что было в том звуке, но он...

Спокойно, - сказала она себе, - если бы залетела его душа, я бы почувствовала, я бы знала: его больше нет.

Она попыталась спокойно и отстранено прислушаться к себе, и поняла: он есть. Жив. Значит, все-таки форточка, и все дело в нервах?

Она прислонилась спиной к стене, ощутила ее неприятную даже летней ночью холодность. Почувствовала свою слабость. Сердце колко ударяло о ключицу.

Циклон, - решила Мария. - Буря. Да, циклон и магнитная буря. И нервы.

Она набросила халатик, но тапки надевать не стала, босая прошлепала к окну, ощущая ногами холод пола.

За окном было тихо. Ветер не бросался песком в окна, деревья не гнулись, не ломались, не лежали посредине улицы с распластанными корнями, как в дни циклонов, лениво качали листвой, отражаясь в огромных лужах - ночью был ливень.

Она спала, как младенец, ливень не разбудил ее. Давно уже не спала она так крепко, просыпалась от любого шороха, не помогало и снотворное. А тут, безо всяких таблеток... Что же разбудило ее?

И вдруг она поняла: он едет домой. Это было так явно, так очевидно, что было странно, как же она могла не понять этого сразу. Ведь она всегда все про него знала. И в тот самый день, такой же теплый и предгрозовой, когда ей стало плохо, так плохо, словно яд попал в организм, и кровь разнесла его по всем клеткам. Все в ней болело, стонало. Не помогли ни таблетки, ни капли. Часа три пролежала она без желаний, без мыслей, почти не живая, потом стала медленно оживать, и первая мысль была: Олег! Он в беде. Он был на краю, он заглянул через край, но удержался.

Через неделю пришла бумага: погиб. Она не удивилась и не испугалась. Все решили: она тронулась умом от горя, а она просто знала: ошибка. Он жив. Где он? что с ним? Она не знала. Может быть, он тяжело ранен и валяется в госпитале без сознания и документов. Может быть, он в плену. Но он жив. Она чувствовала: он - есть.

Когда все падало из рук и пропадал аппетит, и ныло тело, она понимала: Олегу плохо и жизнь его в опасности. Когда замечала, что на улице идет дождь или светит солнце, или ветер кружит листву и песок, была счастлива: смерть отошла от него.

Месяц назад она впервые засмеялась. Какой-то пустячной остроте преподавателя. И ужаснулась: как может она веселиться, когда Олег в беде, и хотела вновь нырнуть в скорбь, но скорби внутри нее уже не было. И она стала ждать: звонок, бумагу, письмо...

Мария вновь услышала свое сердце. Оно билось быстро, лихорадочно, но теперь оно было на месте, не трепетало - работало и призывало ее действовать. Кровь ударила в виски, разлилась по щекам, по шее, по груди. Похолодели руки, но не от слабости, от волнения. И Мария заметалась по комнате. Боже мой, сколько надо сделать, сколько надо успеть... Значит так: комнату. Себя. Ужин. Что надеть?

Она привычно, не глянув на себя в зеркало, стянула волосы на затылке в узел, метнулась в ванную, на ходу закрепляя узел шпилькой. Остановилась: волосы! надо что-то придумать... должны быть где-то бигуди. Она их не выбрасывала. И косметику? Ну, конечно. Господи, ее рука уже не проведет тонкую линию над глазом. Ну, ничего. Она постарается не нервничать, не торопиться...

Она обхватила себя руками и так, обняв себя, постояла посреди комнаты, словно беря себя в руки. Потом присела на край софы. Спокойно. Главное спокойно. Она успеет все. Главное - не метаться, не растратить время на суету.

Сначала просто убрать постель. Она подскочила с дивана, схватила край одеяла, потянула его, собираясь скомкать и запихнуть в шкаф, но тут же остановила себя: без спешки, делать все аккуратно, не торопясь, чтобы ничего не переделывать. Она начала было складывать одеяло, но остановилась вновь. Достала комплект нового белья, порылась в ящичке туалетного столика, нашла старые духи, капнула на подушку, на одеяло, аккуратно сложила постель и пошла к нише за пылесосом. И вновь остановилась: никакого пылесоса - ведро и тряпка, и душистое мыло; все протереть, натереть, вымыть.