Иван Дроздов - Мать Россия! прости меня, грешного!

• Название: Мать Россия! прости меня, грешного!
• Автор: Иван Дроздов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2002

Роман "Мать Россия! прости меня, грешного!" один из двух, объединённых одной темой, романов вышедших в книге под общим названием "Прости меня грешного", о попавших в гибельную яму, и о том, как они из неё выбираются. Драматизм положений, острота столкновений героев и персонажей — все самые характерные черты творчества Ивана Дроздова — появляются здесь с особой остротой.

---

Второй документ: выписка из официальной докладной командира батальона в штаб полка… В списке погибших в бою за село Бородаевка первым значится рядовой Арканцев Борис Иванович. Выписка получена из Центрального архива Советской Армии.

Третий документ: корреспонденция из фронтовой газеты.

Четвертый: письмо школьников из села Бородаевка с просьбой к родителям Бориса: «Если у вас есть фотография вашего сына, что-нибудь из его личных вещей, пришлите нам, пожалуйста, для школьного музея Боевой Славы».

«Что же им ещё надо?» — закипая возмущением, думал Борис.

Не заходя в дом, он прошёл в гараж, сел в свою белую «Волгу», поехал в поселковый совет. Председатель на стук Бориса весело ответил:

— Заходите, пожалуйста!

Председатель, молодой человек, полный, с округлыми плечами, с лицом гладким, румяным, по-домашнему сидел в просторном кресле и беседовал с женщиной.

— Слушаю вас, молодой человек, — сказал он приветливо, не меняя позы, но в то же время тоном, в котором слышалась снисходительность человека, имеющего власть и превосходство над другими.

Качан, вынимая документы, заметил, как предательски мелко дрожат его руки, — постарался умерить волнение, казаться спокойным. Первые слова произнес чуть приглушённым хрипловатым голосом:

— Я по поводу Арканцева Бориса, фронтовика, героя…

— Знаю, знаю…

Председатель сел прямо, вытянул перед собой руки на столе. Лицо его приняло выражение печальной задумчивости. Глядя куда-то в сторону, он тихо, но с заметным чувством сердечной озабоченности продолжал:

— Нелепость, конечно! Сам понимаю, и все понимают: геройский парень, наш земляк, а мы для него пустяка решить не можем. А вот не можем!

Председатель театрально развёл руками.

— Вы, надеюсь, смотрели наш монумент в память землякам, погибшим на фронте?

Качан потупил голову. К досаде своей, он не заехал в сквер, не осмотрел памятник.

— Там каждая фамилия выбита на гранитной глыбе, окрашена золотом. Фамилии трех братьев Арканцевых — первые согласно алфавиту. А всего — тридцать две фамилии. Как же прикажете быть? К братьям четвёртого подписать нельзя, — сами понимаете — между строк не впишешь, — в конец бы и можно, да как же братьев-то разлучать? Люди смотреть будут и недоумевать: а это что ж — брат им или однофамилец? Но если брат — почему на отшибе? Вот и выходит: всю глыбу гранитную надо заменять. А где мы денег таких возьмём?.. Скажите нам — может быть, вы знаете?

Круглые зеленоватые глазки председателя блеснули торжествующим огоньком; и собеседница его оживилась, на смазливом личике разлилось довольство: «Вот как мы тебя отбрили!..» И в самом деле, доводы председателя казались вескими.

— Сколько же нужно денег? — спросил Борис.

— О-о… И не надо спрашивать! У нас таких денег нет, и взять их неоткуда.

Но тут Бориса осенило:

— А если в камне выдолбить нечто вроде ниши и затем вставить в неё плиту?..

— Ну, это извините, нарушит цельность.

— Берусь найти мастеров, впишут заподлицо.

— Ну нет, мы такого решить не можем. Есть архитекторы, они в Москве, в области — надо решать с ними.

Председатель говорил неуверенно, он весь как-то сник и потерялся. И собеседница его погрустнела. Ей, вероятно, доставляло удовольствие видеть председателя, — может быть, её приятеля, — всегда и во всём правым.

— Дело святое, не можем мы уклоняться, — напирал Борис.

— Есть проект — надо согласовать, — слабо возражал председатель.

— Хорошо! Назовите мне фамилии людей, с которыми следует всё обговорить.

Председатель оживился и стал перечислять инстанции, должностных лиц. Борис записал фамилии, адреса и откланялся.

— Не забудьте — нам нужны средства, — напомнил председатель, — разрешение — одно, а тут без денег не обойдешься.

Две недели катал Борис на своей «Волге» по инстанциям, — в каких только кабинетах ни был — и в приёмных насиделся, в очередях настоялся, — никогда, ни в каких своих собственных делах не употребил он столько энергии, не сжег столько нервов, не проявил такую настойчивость и упорство.

В субботу, во второй половине дня после завершающего удачного визита к высокому начальству возвращался на дачу расслабленный, умиротворенный.

Начальник сказал:

— Хлопочете за своего тезку, Борис Петрович? Это хорошо. Это благородно и по-настоящему красиво.

Борис смущенно улыбнулся и, как бы оправдываясь, добавил:

— Но это, к сожалению, и всё, что роднит меня с героем.

Начальник заметил:

— Мы все в долгу у этих ребят, отдавших за нас, за нашу Родину самое дорогое, что имели — жизнь. И хотя, признаться, нелёгкое дело шевелить памятник героям, но мы издадим Постановление, выделим деньги — сделаем всё, что положено.

Начальник встал, протянул Борису руку — они дружески и с какой-то родственной теплотой обменялись рукопожатием.

Глава десятая

На даче Бориса ожидал сюрприз: Морозов вручил ему бандероль от Шичко с набором статей и ксерокопий отрывков из книг, который он предлагает для своих слушателей в качестве обязательного чтения. Тут были отрывки и из моих тогда ещё не напечатанных рукописей.

Борис читал:

Я живу в доме один, сплю в кабинете на втором этаже. Моя жена Надежда и дочь Светлана в городе — жена работает, дочь учится в институте. Приезжают на дачу в пятницу, иногда в субботу. Удобно для творчества и для дружеских попоек, вроде вчерашней.

В пять часов я, конечно, не встал, едва поднялся в девять. Настроение скверное. Не хочется есть и не смотрю на письменный стол. Болит все тело: голова, живот, мышцы. Пил я немного, а вот какое действие оказывает на меня спиртное, особенно, если пью и водку, и вино, и коньяк. Много раз себе говорил: пить мне нельзя, такой уж организм: не принимает этой гадости. Но как не выпьешь в дружеской компании? Что скажут товарищи?..

Ход мыслей этих знаком. Я всегда так думаю после попоек. И даю себе зарок: пить меньше! Пить умеренно, культурно, — ведь так, наверное, пьют дипломаты на разных встречах.

И каждый раз, садясь за стол с друзьями, помню об этих внутренних беседах с самим собой, и пью меньше, чем раньше, прибегаю к разным уловкам: то недопью, то недолью, а то под шумок водку нарзаном подменю, — а и всё равно: утром встану — настроение скверное, работа на ум не идёт.

Раскрываю настежь окно, хожу по комнате. В памяти звучат отрывочные фразы беседы с Солоухиным. Цельного впечатления о человеке не составилось. От визита к Шевцову — досадное раздражение. Зачем же мы пили? И я столько раз зарекался не пить даже малые дозы! Но в первые же минуты застолья всех охватывает внезапный энтузиазм, обещания забываются, тормоза исчезают. Рюмки точно птицы летают над столом, и всё чаще, всё резвее.

Что за наваждение прижилось в людском мире? Откуда сила такая у этого зелья?

Думалось и о том, какие потери несем мы от пьянства. Вот хоть бы и эта, наша вчерашняя невинная попойка. Я утром не встал, не сделал своего дела; и друг мой Шевцов, и гость его Солоухин, — спят, поди, до сих пор. А встанут — ещё выпьют на похмелку, и снова целый день вычеркнут. И сколько их, этих попоек, похмелок, вычеркнутых дней, недель и лет?.. Вино, как вечно включенный тормоз, держит человека и не дает ему расправить крылья.

Проходит день, ночь и я восстанавливаю заведенный порядок жизни. Поднимаюсь в пять и до девяти сижу за столом. Замечаю: после недавнего возлияния мысли бегут не так резво, стиль вяловат и фантазия будто приторможена — персонажи двигаются с трудом, а говорят так, будто во рту у них камни. Вот незадача! Даже через сутки не приходит просветление.

Позже, когда я серьезно займусь проблемой пьянства, я узнаю, что наш организм с большим трудом выводит продукты алкоголя. В клетках же мозга они держатся около 20 дней. Значит, если вы пьете хотя бы раз в месяц, вы почти все время находитесь под воздействием спиртного. Ну, ладно, если вы плотник, штукатур или сантехник; у вас будут подрагивать руки, но гайку вы всё же прикрутите. Иное дело, если вы конструктор и вам надо изобретать новую машину, или вы писатель и создаёте образ какой-нибудь чувствительной барышни, — тут включаются в работу высшие разделы мозга, центры, ведающие творчеством. Но как я потом узнал из книг академика Углова, именно эта тонкая материя в нашем сознании и поражается в первую очередь алкоголем. Но книг Углова я тогда не читал и во всём полагался на свой житейский опыт. Я в тот день рано поднялся из-за стола и отправился в мастерскую, где, уподобляясь Леониду Леонову, строгал, пилил и мастерил нужные для дома предметы. Только если Леонид Максимович делал шкафы, которые могли соревноваться с дворцовыми, то я ладил полочки, подставки для свеч, да и то замечу без ложного кокетства, предпочитал помалкивать об авторстве своих поделок. Тут уместно будет вспомнить, как Иван Михайлович, гуляя по лесу, каждый раз на высохших деревьях находил замысловатые сучья и затем искусно выделывал из них трость или посох, да так, что ручка поразительно напоминала то голову барана, то клюв хищной птицы, а то и целую группу животных. Он эти палки полировал, покрывал лаком, а потом дарил посетившему его приятелю.