Кристофер Мур - Венецианский аспид

• Название: Венецианский аспид
• Автор: Кристофер Мур
• Жанр: Контркультура
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-77918-5

Вы соскучились по шуту Карману – герою романа Мура «Дурак»? А может, вы и вовсе пока не знакомы? Пришло время вновь встретиться или познакомиться – кому как.

Итак, Венеция. Сюда Корделия посылает Кармана, дабы тот предотвратил очередной крестовый поход, который затевается интриганом Монтрезором Брабанцио, сенатором, и его подельниками – купцом Антонио и солдатом Яго.

Здесь Карману предстоит познакомиться с Отелло, поспособствовать его счастливой свадьбе с Дездемоной, попасть в рабство к ростовщику Шайлоку. Карману то и дело угрожает опасность, но дурак вовсе не дурак – он хитроумно избегает расставленных ловушек и даже со страшным венецианским аспидом он на дружеской ноге. Следить за его приключениями необычайно интересно и увлекательно. А иначе и быть не может – ведь все это придумал Мур…

---

Шайлок произнес:

– Синьор Антонио, неоднократно меня вы на Риальто попрекали и золотом моим и барышом. Я пожимал плечами терпеливо: терпеть – удел народа моего. Безбожником, собакой обзывали, плевали на еврейский мой кафтан, и все за то, что пользу мне приносит мое добро[38]. – Старик воздел руки, словно бы ему явилось откровение, и продолжил: – Та-ак. Но теперь, как видно, стал я нужен. И что же? Вы приходите ко мне, «Нам надо денег, Шейлок», – говорите. Вы харкали на бороду мою, пинками, как приблудную собаку, с порога гнали – а теперь пришли за деньгами. Не должен ли сказать я: «А разве у собаки деньги есть? Как может пес три тысячи дукатов ссудить?» Иль вместо этого поклон отвесить низенький и, по-холопьи смиренным, слабым шепотком промолвить: «Синьор почтенный, в среду на меня вы плюнули, такого-то числа пинком попотчевали, псом назвали – и вот за все за эти ваши ласки ссужу вам деньги я»?[39]

Пока Шайлок говорил, Антонио пятился, пока его не прижало к стене, как будто старый еврей ссал все это время на его башмаки, а он уворачивался от струи. Теперь же он шагнул вперед.

– Я и теперь готов тебя назвать собакою, и точно так же плюнуть в твое лицо, и дать тебе пинка. Когда взаймы ты дать согласен деньги, так и давай – не как друзьям своим… Нет, как врагу скорее ты деньги дай, чтоб, если в срок тебе он не отдаст, ты мог, не церемонясь, с него взыскать[40].

Шайлок улыбнулся и помахал рукою, словно весь их диалог не имел никакого значения, а гнев Антонио был комаром, порожденным воображеньем.

– Смотрите, как вспылили! Хочу вам другом быть, снискать приязнь[41], мой добрый Антонио. – Еще одна улыбка, словно бы ненависть, коя только что так и летала между ними, была всего лишь паром. Я и свой гнев на миг обуздал, ибо очевидно было – хоть и мне одному, – что Шайлок сделку держит твердою рукой. – Я ссужу вам эти ваши три тысячи дукатов на три месяца, и готов забыть, как вы позорили меня, помочь в нужде вам и не взять за то с вас ни гроша[42]. Я говорю по доброте сердечной[43].

– Что ж, это доброта[44], – подтвердил Бассанио.

– Да, – сказал Шайлок. – Пойдем к нотариусу. Подпишите заемное письмо[45]. Все бумаги у моего слуги. И упомянем – просто ради шутки, – что в случае просрочки с должника взимается…[46]

– Его елдырь! – вякнул я, сам несколько удивившись от того, что вообще раскрыл рот.

– Минуточку, – произнес Шайлок, воздев палец, дабы отметить место, на коем его прервали. – На пару слов с моим слугою. – Он обхватил меня рукою и отвел в сторонку. – Ты рехнулся? – прошептал он.

– Отпилите ему отросток тупым ножом, чтоб он орал и просил пощады, – сказал я чуточку громче, нежели вежливо предполагал заговорщический тон Шайлока. Тут уже меня ничто не удивляло: коготок увяз…

– Ты, мальчик, отныне будешь молчать и носить мои бумаги, а я, уж позволь, дела вести буду сам.

– Но…

– Я знаю, кто ты, не то, кто ты сказал, – прошептал Шайлок. – Хочешь, могу им об этом сообщить?

– Продолжайте, – поклонился я и отпустил его вести переговоры дальше.

– Ха! – произнес Шайлок, вернувшись к компании. – Мальчонка иногда простак. Держу его из милосердия к его бедному слепому отцу. Итак, Антонио, о чем бишь я – да, деньги даю, беспроцентно, сроком три месяца, и, шутки ради, оговорим-ка в виде неустойки, что, если вы в такой-то срок и там-то такой-то суммы не вернете мне, в условье нашем что-либо нарушив, я…[47] – Шайлок вновь покрутил рукой в воздухе, словно бы наматывая на катушку мысль, парящую пред ним. – …Из какой угодно части тела фунт мяса вправе вырезать у вас[48]. – Улыбка.

Антонио расхохотался, закинув голову.

– Что ж, я не прочь! Под векселем таким я подпишусь и объявлю, что жид безмерно добр[49].

– Нет! – воскликнул Бассанио. – Я не хочу ручательства такого. Пусть лучше буду прозябать в нужде[50].

– Не бойся, милый друг, я не просрочу[51]. – Антонио сжал плечо Бассанио, и рука его задержалась там, пока он шептал – но так громко, что и мы слышали: – Двух месяцев не минет, как вернутся мои суда, и будут у меня наличности вдевятеро ценней, чем этот вексель[52]. Там и посмеемся над легкомыслием жида.

– Да, мальчик, – произнес Шайлок. – Что пользы мне от этой неустойки? Людского мяса фунт – от человека! – не столько стоит и не так полезен, как от быка, барана иль козла[53]. Лишь для того ему услугу эту я предложил, чтоб приобресть себе его приязнь[54]. Что скажете, Антонио мой добрый?

– Да, Шайлок, я согласен подписать[55]. Вперед.

Шайлок ухмыльнулся, но тут же напустил на физиономию вид деловой серьезности и потрюхал прочь, Антонио – следом. Свита отлепилась в свой черед от стены, и я поравнялся с самым высоким.

– Скажите, друг, не зовут ли кого-либо из вас, господа, Лоренцо?

– Нет, жид, но Лоренцо – наш друг. Он тебе зачем?

– У меня к нему записка.

– Вечером мы встречаемся у синьоры Вероники. Можешь мне сказать.

– Нет, не могу, – ответил я. – Послание я должен передать только Лоренцо лично.

– Я Грациано, близкий друг Лоренцо. Спроси любого здесь, и все тебе скажут, что мы с ним – как братья.

– Не могу, – упорствовал я.

Грациано нагнулся поближе к моему уху и прошептал:

– Я знаю про Лоренцо и жидовскую дочку.

Я чуть не споткнулся и не сверзился с котурнов.

– Ебать мои чулки, в этом ятом горшке дымящихся ссак, а не городе, хоть что-нибудь можно удержать в секрете?

Джессика будет очень недовольна своим новым рабом.

Явление девятое Две тысячи девятьсот девяносто девять золотых дукатов

Я пошел за Шайлоком по дорожкам вдоль узких каналов к пристани у площади Святого Марка, где мы сядем на паром домой через транчетто. От нотария мы ушли с подписанным векселем Антонио, и с тех пор Шайлок не произнес ни слова о том, кто я такой на самом деле. Я нес небольшой бочонок вина, и хоть он был не ужасно тяжел, держать равновесие на котурнах Джессики оказалось непросто.

– Так что, – произнес наконец я. – У вас, евреи, стало быть, принято выкусывать у чуваков случайные куски мяса?

– Ты же сам предлагал забрать его мужское естество, Ланселот Гоббо. Ни один мужчина не согласится на такую сделку. Рука, нога, любой кусок мяса на выбор – пожалуйста. Я просто взял из твоего каприза все, что можно было спасти. Удивительно, что Антонио согласился. Нужда его превосходит заботу о приличиях.

– А зачем ему занимать у вас средства?

– Для этого юноши, Бассанио, который попросил меня об этом займе сегодня утром в Риальто. Говорит, что выкупит на них себе невесту – госпожу Порцию Бельмонтскую. И Антонио в этом намерении его поддержал. Каковы резоны Антонио, мне без разницы, да только из-за них я в выигрыше.

– Порцию? Дочь Брабанцио? Да он же один из самых богатых сенаторов Венеции, а Антонио – компаньон его почти во всех их отвратительных замыслах. Он бы ему дал три тысячи дукатов, только попроси.

– Так ты не слышал, значит? Монтрезор умер.

Я намеревался уточнить – когда? как? Но Шайлок поднес к губам палец, призывая к молчанию. Мы дошли до паромной переправы, приспособленной для перевозки узких ручных тележек. Ясно было, что с паромщиком Шайлок не знаком, как с тем гондольером, на которого мы наплевали, пройдя по жаре дальше и сев в эту плоскую помойную лоханку.

Плывя через широкий зеленый канал, я всматривался в воду, не мелькнет ли где черная тень, что я видел в глубине раньше, но там у самой поверхности лишь серебристые рыбки занимались своими рыбьими делами.

Шайлок не раскрывал рта, пока мы не перебрались на другой берег и не вошли в узкий проулок, что вел к морскому берегу Ла Джудекки.

– Так что у тебя за зуб на Антонио, малыш?

– Малыш? Да я выше вас!

– Я заметил, что на тебе сапожки и котурны Джессики, когда мы садились в гондолу.

– Ну, говенная, значит, маскировка. – Одной рукой я поправил на плече бочонок, а другой сорвал с головы дурацкую желтую шляпу и швырнул ее оземь.

Шайлок поставил ящик бумаг и перьев, подобрал ее и снова напялил мне на голову. Затем опять взял ящик и встал, перегораживая проход – переулок был чуть шире человеческих плеч. И воздел на меня матерую бровь.

– Что у тебя против Антонио, я спрашиваю.

– Вопрос неверен, – ответил я. – Это у вас что против Антонио, и как вы намерены это уладить, давая ему взаймы три тысячи дукатов?

– Я твой хозяин, и я не выдал тебя Антонио и его друзьям, – заметил Шайлок.

– Ну а у меня ваше вино и обувь вашей дочки.

– Я человек зажиточный и могу себе позволить новое вино и новую обувь, а вот если ты мне ничего не скажешь, тебе сегодня негде будет ночевать и нечего есть.

– А у меня зато есть целый хогсхед ятого бухла, – ответил я.

– Прекрасно, как сказал портной нищему и голому рыцарю, тело твое. – Он повернулся и зашагал прочь по переулку.

Так вот откуда это выражение пошло? Похоже, мне следовало бы это знать. Шайлок уходил все дальше. Когда он вознамерился уже скрыться за углом, я выпалил: