Ирина Гуро - Песочные часы

• Название: Песочные часы
• Автор: Ирина Гуро
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

Ирина Гуро, лауреат литературной премии им. Николая Островского, известна как автор романов «Дорога на Рюбецаль», «И мера в руке его…», «Невидимый всадник», «Ольховая аллея», многих повестей и рассказов. Книги Ирины Гуро издавались на языках народов СССР и за рубежом.

В новом романе «Песочные часы» писательница остается верна интернациональной теме. Она рассказывает о борьбе немецких антифашистов в годы войны. В центре повествования — сложная судьба юноши Рудольфа Шерера, скрывающегося под именем Вальтера Занга, одного из бойцов невидимого фронта Сопротивления.

Рабочие и бюргеры, правители третьего рейха и его «теоретики», мелкие лавочники, солдаты и полицейские, — такова широкая «периферия» романа.

---

Я посмеялся, продолжая готовить столы к вечеру. Неожиданно привычный его ритм был нарушен. Входная дверь пропустила молодого человека в форме танковых войск, солдата, так сказать, высшего качества, поскольку танки были «любовью народа», как сказал рейхсминистр Геббельс. Этот «любимец народа» словно выпрыгнул из плаката «Защита родины — мой долг и счастье!». Лицо «твердое», «целенаправленное». Фигура как на физкультурных таблицах: плечи развернуты, грудь выпячена, зад соответственно несколько отставлен. На груди незнакомца знак-награда «За ближний бой» сиял, словно был из чистого серебра.

Не успел плакатный юноша повесить вещевой мешок и пилотку на лосиные рога и пригладить светлые волосы, как с разных сторон послышались возгласы: «О, Макс!», «Наш герой вернулся!», «Подумайте, он опять с нами!»

Это напоминало приезд несовершеннолетнего школьника на каникулы к родственникам: все рады, но как-то не сразу находят общий язык с возмужавшим племянником, школьный мир которого уже далек и непонятен. Макс вернулся из мира, о котором толковали на все лады, который у всех был на языке, но при этом каждый про себя отлично понимал, что ровно ничего не знает о нем доподлинно.

И вот Макс, который еще так недавно всем был ясен и понятен, весь целиком, от светлых завитков до ботинок сорок пятого размера, — этот Макс, в котором не было ничего тайного для завсегдатаев бирхалле, — ох, из какой глубокой и таинственной неизвестности он теперь явился, какие принес загадки и прорицания, какие вопросы и ответы!.. Макс пожимал руки, кружился между столиками, держа, однако, курс к стойке, за которой появился Филипп. И вот в эту минуту, когда они еще не сошлись, не сблизились, но уже устремились друг к другу, — я обнаружил на лице хозяина новое выражение, такого я еще не видел, а я ведь любил смотреть на Филиппа, угадывать его настроения.

Вначале я говорил себе, что мне в моем положении это просто нужно, но позже понял, что это меня занимает само по себе.

Сейчас на лице его было сложное выражение радости и горечи, расположения и осторожности. Взгляд немолодого человека из-под широких темных бровей с вкрапленными в них редкими седыми волосками говорил: «Посмотрим, кем ты стал, что с тобой сделали, а, Макс?» — а Макс, «любимец народа», как вошел со своей плакатной белозубой улыбкой, так и не расставался с ней, словно лицевые мускулы у него были так от-тренированы, как все его ловкое тело, запакованное в мундир с этим роскошным знаком.

Но вот они сблизились, короткое объятие потушило озарение на лице хозяина, но я уже что-то понял, мне открылась непростая связь этих двух людей, и, во всяком случае, я уже твердо знал, что толстый кабатчик охвачен глубоким чувством. А Макс? Вероятно, тоже. Все разыгралось так быстро, что только при моей теперешней склонности к наблюдениям за самыми малыми величинами в области человеческих чувств можно было засечь все эти микродвижения души.

Удивительным образом вопросы, обращенные к Максу и обычные в таких случаях, меньше всего отражали действительный интерес спрашивающих. Они бодро держались на поверхности: «Как оно там?», «Двигаемся?», «Жив, цел?» и тому подобное, в то время как каждому было бы естественно спросить только: «Страшно там?» и «Долго ли еще?» Может быть, если бы эти вопросы были заданы, Макс расстался бы со своей плакатной улыбкой и всем стало бы легче.

Рассыпая междометия, посетители выяснили, что Макс получил трехдневный отпуск в качестве поощрения за отличную службу, и, следовательно, еще будет время его послушать. Вскоре все вернулись к своему пиву. Макс уселся за столиком, мундир он расстегнул и с удовольствием осматривался по сторонам, как будто искал перемен и был доволен тем, что не находил их. Я ожидал, что хозяин сядет с ним и прикажет мне подавать на стол, но опять-таки по выражению лиц обоих понял, что этого не будет и, более того, что я здесь лишний, как и все остальные. Действительно, Филипп охотно прощался с посетителями и отпустил меня раньше обычного.

Час дня — обеденное время. Столы накрывали с расчетом на людей, которые спешат вернуться на работу. Они разворачивали бумажные свертки или открывали стандартные коробочки со своими бутербродами и требовали кофе, который имел в это время больший спрос, чем в любое другое. Потом они закуривали и перебрасывались короткими репликами насчет военных новостей, слишком короткими, чтобы могла возникнуть беседа или обмен мнениями, и каждый спор угасал прежде, чем разгорался.

В обеденный перерыв у каждого втискивались еще какие-либо необходимые дела, а опоздание на работу, даже минутное, теперь, в военное время, могло быть квалифицировано как акт саботажа. Поэтому обеденный час, несмотря на многолюдство в бирхалле, был самым тихим.

А для меня — самым напряженным: надо разворачиваться по-быстрому. В шелесте газетных листов, звякании ложечек то и дело звучало: «Кофе два раза», «Еще кофе», «Сигару», «Получите»… И мне начинало казаться, что я так и родился на свет с подносом, уставленным кофейными чашками: большими белыми, с золотым ободком, — кофе с молоком; маленькими пузатыми— черный… И уж конечно с этим же подносом покину подлунный мир.

Я поискал глазами Макса, его не было, и я подумал, что после бурной встречи он отсыпается в той самой каморке, в которой он жил раньше и куда меня почему-то не допустил хозяин.

Я испытывал что-то вроде ревности: никогда мне не адресуется такой глубокий, нежный взгляд, каким Луи-Филипп встретил Макса. Филипп привлекал меня, может быть, именно тем, что за обыденной его внешностью угадывался сильный и своеобразный характер. Он был накоротке со многими «штамгастами» «Часов», но не одарял никого своей дружбой. Был грубоват, вспыльчив, но никогда не мелочился, не собачился по пустякам.

Уж что я ему? Свалился в эти «Часы» как снег на голову, без роду, без племени и уж вовсе не замена великолепному Максу! Но была в отношении ко мне Филиппа какая-то подкупающая человечески-теплая нотка. А мне в моем положении так мало было нужно, чтобы я проникся благодарностью!

Вечером, как я и ожидал, Макс явился из-за стойки и снова был в центре внимания. Случалось, конечно, что и раньше в бирхалле заглядывали фронтовики. Но то были посторонние люди, а тут свой парень, на глазах у всех выросший из мальчонки в героя со знаком «За ближний бой»! Каждый хотел услышать что-нибудь такое, что не прочтешь в газете, не поймаешь по радио, не увидишь в кинохронике.

С тех пор как стало ясно, что война не будет «подобна молнии», появились всякие слова, призванные обозначать новые вехи на пути к победе: «охваты», «кольца», «окружения». Слова «стратегический план» звучали как панацея: от неверия, сомнений и колебаний. Внутри этого плана существовало: «отступление для концентрации сил на заранее намеченные позиции» по плану кампании и многое другое. От Макса, естественно, никто не ждал общих рассуждений, общими рассуждениями все были сыты по горло. От него ждали хоть щепотки истины…

«Ну, пойдет врать!» — это была моя первая мысль насчет Макса. Но, прислушиваясь, я уловил какую-то сдержанность и даже недоговоренность в его ответах. Впрочем, некоторые даже не столько спрашивали, сколько утверждали, стремясь найти подтверждение своим представлениям о ходе войны. Мне показалось, что Макс не спешит развеивать иллюзии, но как бы накидывает вопросы, на которые сам не отвечает.

Да, конечно, исход войны ясен. Да, это само собой. А между тем… «Правда, что русские выходят против танков с бутылками, наполненными взрывчатой смесью?» — «Нет, это было на первых порах, у них теперь противотанковые пушки и ружья. Хотя и бутылки тоже пускаются в ход…» — «Ха-ха! Бутылки против наших танков!..» — «А что? Не думайте! Когда этими бутылками обвязываются фанатики и кидаются с ними под танк — это, знаете, не только разрушительно, но и убедительно!» — «Что же, выходит, мы дали им время вооружиться, вместо того чтобы „подобно молнии“…»

«Какая может быть „молния“, если на каждом шагу приходится ломать бешеное сопротивление!» — «А как же со славянским свойством подчиняться грубой силе, признавать диктат сильной воли?» — «Ну, это не по части Макса, это уже философия, — вступается за него хозяин. — Давайте спустимся на землю. Мы здесь не в лекционном зале. Пусть Макс скажет, как ведут себя русские с нашими пленными. Ведь попадают же и наши в плен?» — «Да, конечно, но, знаете, тут многое неясно. Например, один ефрейтор, бежавший из плена, рассказывал, что русские с ними обращались хорошо, прилично кормили…» — «Им можно прилично кормить какую-то горсточку, а у нас пленных столько, что они, того и гляди, и нас сожрут!» — «Ну, это им не позволят…»— «Мы же удерживаем решающие позиции…» — «Да, конечно. Но Москва…» — «Ну и что Москва? Есть же еще Украина — это хлеб, уголь. Кавказ тоже…» — «А каким образом русским удается перебазировать промышленность на восток?» — «Ну что вы спрашиваете, Макс ведь с ней не перебазировался…» — «А что говорят об этом?..» — «Знаете, если чужая душа — потемки, то душа русского — черная ночь…» — «Но если они такие варвары…» — «Ну, не совсем варвары, не во всем, так сказать…» — «Нет, давайте конкретно. Броню наших танков пробивают их „петеэры“?» — «Это да… Случается. Даже довольно часто».