Ирина Гуро - Песочные часы

• Название: Песочные часы
• Автор: Ирина Гуро
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

Ирина Гуро, лауреат литературной премии им. Николая Островского, известна как автор романов «Дорога на Рюбецаль», «И мера в руке его…», «Невидимый всадник», «Ольховая аллея», многих повестей и рассказов. Книги Ирины Гуро издавались на языках народов СССР и за рубежом.

В новом романе «Песочные часы» писательница остается верна интернациональной теме. Она рассказывает о борьбе немецких антифашистов в годы войны. В центре повествования — сложная судьба юноши Рудольфа Шерера, скрывающегося под именем Вальтера Занга, одного из бойцов невидимого фронта Сопротивления.

Рабочие и бюргеры, правители третьего рейха и его «теоретики», мелкие лавочники, солдаты и полицейские, — такова широкая «периферия» романа.

---

— Да. — Он обнял меня.

Его слова «Если еще не поздно» прошли как-то мимо меня. Вначале. Когда я вышел из омнибуса, они всплыли, укрупнились и, словно что-то объемное, встали между мной и окружающим. И я ускорил шаг, преодолевая его.

Если бы я не был предупрежден, то ничего бы не заметил. Несмотря на весь свой опыт.

Точильщик со своим колесом и так достаточно намозолил глаза, лавчонка с гофрированной железной шторой ведь существовала спокон веку. А то, что сейчас в ней оказались сразу три покупателя, еще ничего не значило.

Но я уже видел, я уже точно все знал: и про точильщика, и про лавчонку. А яркий дневной свет, раскрывающий и безжалостный, выдавал их. Их — тоже.

Песочные часы стояли. Верхняя колбочка была пуста. И я перевернул их.

В бирхалле еще не начиналось обеденное оживление. Только те двое, спокойные пожилые люди из соседних домов, пили пиво и обсуждали последние известия с фронтов.

— Где же новое оружие, а, Ганс? — спросил один, не ожидая, впрочем, ответа.

Филиппа за стойкой не было, и я прошел во внутреннее помещение. Даже сейчас, без пиджака, в подтяжках и с очками на носу, над разложенными на столе счетами, он выглядел монархом. Какого-нибудь очень бедного, сказочного государства.

Когда я все сказал ему, он немного побледнел и задумался.

— Но ведь Лемперт ничего не знал, — сказал я с надеждой.

— Не обольщайся, — как странно: он повторил слова Конрада. — Он ничего бы не знал, если бы не хотел знать.

Он надел свою повседневную вельветовую куртку с обвисшими карманами. Его широкие брови как сдвинулись при моем появлении, так уж не раздвигались. И выглядели, словно круто посоленные хлебные корочки: так много седых волосков просматривалось в них теперь.

— Я заметил за собой хвост. Сначала думал, что это так… По их системе: на выборку. Но потом убедился: они действуют слишком нахально. Как перед самым концом. Значит, Лемперт…

Я молчал, и он продолжал:

— Конрад знает, что говорит. Пойди спроси, не надо ли им чего-нибудь там, в зале… А потом я их выпровожу. Зачем их путать в дело?

Клиенты заказали еще пива. Когда я подкладывал под кружки картонные подставочки, я прочел на одной из них приказ варить картофель неочищенным — из экономии, а на другой — остерегаться шпионов.

Вернувшись к Филиппу, я увидел, что он аккуратно отложил в сторону счеты и бумаги и тряпочкой, продетой в отверстие шомпола, протирает ствол своего парабеллума. Части его лежали на чистом полотенце, разостланном на столе.

— Ты подал им?

— Да, пиво.

— Еще успеют его выпить. Раньше вечера к нам не сунутся.

— Сейчас темнеет в шесть часов.

— Да, верно.

Мне было тяжело смотреть на Филиппа, и я вышел в «зал».

— В Люстгартене в тот день, подумай только, выступал Тедди, в кинотеатре на Цоо — Вильгельм Пик, — говорил тот, кого назвали Гансом.

«Они совсем старики», — подумалось мне.

Филипп вышел в зал. Он сменил куртку на темный пиджак и выглядел очень представительно, когда объявил:

— Друзья мои, сегодня вечером здесь будет слишком весело. Я не хотел бы, чтобы мои клиенты пострадали из-за того, что десятки лет посещали мою кнайпу…

— Не скромничай, Филипп, — ответил Ганс после паузы, — у тебя настоящее заведение. Что ты скажешь, Гуго?

— Гм. Что скажу? — Гуго не был красноречив, это можно было понять сразу. — Я скажу так: мы ведь не только твои клиенты, Филипп.

Он поднял свою кружку, еще недопитую, и стукнул ею о подставочку с упреждением насчет шпионов.

— Я не уйду отсюда, — добавил он.

— Мы остаемся… — подтвердил Ганс. — Если нам подадут по рюмке чего-нибудь живительного…

— Штейнхегер доппельт! — распорядился Луи-Филипп.

— Яволь! — отозвался я и опрометью бросился выполнять приказ моего короля.

Часы текли. Мы не снимали с наружной двери таблички «Закрыто». Я вышел только на минуту, чтобы перевернуть часы и проверить, что изменилось в обстановке. Оказалось: немногое. В лавке опять трое покупателей, уже других; точильщик исчез, но под фонарем нежничала парочка. Смеркалось.

— Теперь тебе пора, — сказал Филипп. — Уходи, Вальтер.

Меня словно ударили.

— Разве я пришел только затем, чтобы подать гостям выпивку?

— Спокойнее. Я говорю это — амтлих! Ты уйдешь, не подавая виду, что заметил неладное. И завтра придешь сюда, как обычно. Что бы ни случилось, ты должен прийти, словно ничего не подозреваешь.

У меня так дрожали руки, что я никак не мог повесить на обычное место свою белую кельнерскую куртку. Неожиданно я почувствовал, что даже она мне дорога.

Луи-Филипп нетерпеливо поглядывал на меня: скоро ли я уберусь.

А я не мог… Не мог оторваться от него. В эту минуту был он мне ближе всех на свете. Я увидел, что он в самом деле — король. Король маленькой державы, написавшей на своем знамени только два слова: фашизму — нет!

Маленькой достойной державы, выбравшей своей эмблемой песочные часы…

Когда я открывал дверь квартиры, на лестнице возник блоклейтер Шониг.

Мне было не до него, я сказал, что хочу выспаться.

— Ах, Вальтер, как я завидую тому, кто может спать! Я совсем не сплю!

Он стал жаловаться на свои болезни, а я стоял перед дверью, чтобы не пригласить его войти.

Но изменил свое намерение, когда он вдруг сказал:

— О тебе справлялись, Вальтер. Конечно, я дал самые лучшие отзывы. Как же иначе? Ты же был ей как сын…

Он произнес это «ей», словно говорил о самом фюрере.

Я не ожидал такого оборота дела: старуха «играла на меня» даже из своего Дома в Пельтове.

— Зайдите, господин блоклейтер, — пригласил я. — Извините, у меня даже нечего выпить.

Блоклейтер оживился: он действительно был ужасающе одинок. Он ведь не был «звездой», как Альбертина. Это ее свет падал на его хилую фигуру…

— Если вы не против, я сейчас принесу кое-что.

Мы расположились как добрые друзья. А Шониг имел талоны на сверхнормированное питание.

Он немного захмелел после второй рюмки. И теперь я внимательно слушал весь этот бред насчет его жены, которая якобы умерла от тоски по негодной Лени, и все прочее… Слушал потому, что надеялся выудить что-нибудь для себя. Но он сказал только, что устроит меня в самое лучшее место, «не чета вшивой бирхалле».

Впрочем, и этого было достаточно: он знал или догадывался, что моя служба в бирхалле кончилась.

Шониг так и заснул в кресле Альбертины, уронив на грудь голову с заметно увеличившейся зеленоватой плешью, похожей на озерцо в торфяниках.

А я не мог задремать ни на минуту. И ходил туда-сюда по квартире, машинально отмечая то прогнувшуюся половицу, то пятно на обоях — приметы запустения.

И все еще надеялся. Надежда последней оставляет человека… Кто это сказал? Вдруг Филипп каким-то чудом уцелеет!..

Ночь казалась бесконечной, как война. Вечная ночь поглотила город. И бирхалле с песочными часами. И человека с широкими бровями и величественной осанкой, с которым я прожил, как теперь понял, не годы, а целую жизнь.

«Спи, дитя человеческое!» — сказал он однажды. И хотя эти слова относились не ко мне, они остались со мной. Дитя человеческое, я страдал и утешался, страдал и утешался рядом с ним…

Я любил вас, Луи-Филипп. Всегда любил вас. Вы даже не знали этого. Может быть, я сам не знал.

Любил смотреть на вас, когда вы величаво возвышались над стойкой и окидывали свои владения взглядом рассеянным и бдительным одновременно. И, слегка наклонив голову, слушали Франца, и вдруг закатывались смехом, так что посуда звенела на стойке, а вы махали на Франца рукой, не в силах сказать ни слова… Вы были смешливы, как ребенок, мой король! Были?..

Вы не позволили мне остаться с вами до конца. Предпочли мне двух отважных стариков. Наверное, потому, что им легче выскочить из передряги: случайные посетители — так это выглядит…

Медленно, натужно начало сереть за окном. Словно мелкий серый песок сыпался сверху почти незаметно, но до ужаса равномерно, как само Время. И не верилось, что настанет день.

Тоска навалилась на меня. И я вышел на улицу, рискуя нарваться на ночной патруль.

Было еще серо. Маскировочная лампа над дверью лавчонки, однако, уже не горела. И фонарь у бирхалле — тоже, я это сразу заметил. Так же как и разбитые стекла в обоих ее окнах, выходящих на улицу. Я подошел ближе: дверь бирхалле была опечатана. Я посмотрел на красный сургучный кружок, как на старого знакомого.

Песочные часы уцелели: верхняя колба была пуста. Я перевернул их и несколько мгновений смотрел, как пересыпается песок.

Потом я сел на тротуарную тумбу и стал ждать.

Я долго ждал, потому что шупо появлялся точно в девять, к открытию лавчонки. Тот самый инвалид-полицейский, который всегда заходил к нам пропустить рюмку и зажевать ее сухим чаем, чтобы не было запаху.