Валерий Ярхо - Иноземцы на русской службе. Военные, дипломаты, архитекторы, лекари, актеры, авантюристы…

• Название: Иноземцы на русской службе. Военные, дипломаты, архитекторы, лекари, актеры, авантюристы…
• Автор: Валерий Ярхо
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-91678-257-8

В книге Валерия Ярхо, охватывающей без малого три века, со времени правления Василия Темного до начала преобразований Петра I, собран богатейший — и в значительной части редкий — материал об иностранцах, которые прибывали на русскую службу. Итальянцы, немцы, голландцы, греки, англичане и шотландцы, шведы, представители других европейских и неевропейских народов ехали в Московию, привлеченные слухами о щедрости здешних правителей. Встречались среди них зодчие, книжники, врачи, актеры, но еще больше было военных и всякого рода искателей приключений, вплоть до самых настоящих пиратов, которые промышляли с каперским свидетельством, выданным Иваном Грозным. Одни, хорошо нажившись на русской земле, отбывали восвояси, другие, наоборот, оседали здесь навсегда, пускали корни и до конца верно служили своей новой родине, а потомки их уже были русскими по культуре, языку и обычаям.

Валерий Ярхо — историк, автор нескольких книг. В 2013 году в издательстве «Ломоносовъ» вышла его книга «Из варяг в Индию».

---

По Москве пополз глухой слух, что к смерти наследника причастна Софья, у которой сложилась устойчивая репутация главной покровительницы всех московских знахарок и чародеек, да и сама она, по уверению современников, умела варить зелья. Также все уже могли оценить наследственную склонность византийки к интригам, да и принцип «кому выгодно» указывал именно на нее.

К моменту смерти князя Ивана Ивановича княгиня Софья родила мужу десятерых детей — пять мальчиков и пять девочек. Две дочки умерли во младенчестве, но все мальчики были живы-здоровы, однако что их ждало в будущем? При живом сыне князя от первого брака, объявленном наследником и уже принимавшем участие во многих военных и государственных делах, перспективы детей, рожденных Софьей, были весьма невеселыми. С рождением сына у наследника, внука великого князя, возможность наследования княжеского престола отпрысками древа Палеологов становилась и вовсе призрачной.

Смерть молодого князя и сейчас выглядит более чем странной. Кто был медик, который его пользовал? Медицинская иерархия тогда подразделялась так: низший класс — «цирюльник»; средний — «хирург», он же «лекарь»; высший класс — «физик» или «врач». В Италии хирургов звали «маэстро» или «мистро», а доктора «мессере». В старых документах Леона Жидовина устойчиво титулуют «мистро» — он был хирургом, лекарем средней руки, а не врачом. Почему же наследнику великого князя не привезли «мессере»? Выбор был за Софьей Фоминичной. По канонам медицинской науки доктору Леону надлежало посоветоваться с местными врачами, у которых его пациент «наблюдался» прежде. Но дипломированных врачей в Москве не было, посоветоваться ему было не с кем, кроме той же великой княгини, которая пробовала лечить пасынка. Под ее влиянием мистро Леон стал лечить камчужную болезнь, а ведь описанные княгиней симптомы — ломота и онемение в ногах — могли быть не следствием подагры или ревматизма, а результатом отравления. Возможно также, что «камчужная хворь» была фоном, на котором не так были заметны симптомы действия яда долгого действия. Княжича могли подтравливать под предлогом лечения. Приехавший в Москву мистро Леон, не обладая должной квалификацией и не зная, как действуют местные яды, в простоте душевной, столкнувшись с внешне знакомыми симптомами банальной болезни ног, стал лечить, как его учили, в то время как яд убивал пациента. Может даже, его лечение и поспособствовало ускорению процессов: лекарства, которыми Леон потчевал княжича, могли усиливать действие яда. Одно безвредное лекарство, принятое совместно с другим, может вызвать негативную реакцию — любой аптекарь приведет множество примеров такого рода. Если что-то такое Леон и понял, то уже потом, когда все произошло, и это мало ему помогло.

Подозрения в отношении великой княгини оставались только подозрениями, а тем временем в Москву продолжали приезжать итальянцы. Марко Фрязин, в 1484 году снесший деревянные дворцы в Кремле, строил на их месте каменные палаты и Москворецкую стрельницу. Первую каменную башню Московского Кремля — Тайницкую — возводил уже известный нам своими дипломатическими похождениями племянник делла Вольпе, Антонио Джисларди. Он же автор Свибловой башни, которую окончили в 1488 году. В мае 1494 года приехал архитектор и инженер-строитель Алевиз, который для князя Ивана выстроил возле Благовещенского собора в Кремле каменную Грановитую палату и продолжил строительство каменных стен и башен. Под его руководством возводилась кремлевская стена от Тайницкой башни до Боровицких ворот, над которыми Алевиз устроил башню. Позже этот мастер выстроил первые четыре яруса знаменитой Ивановской колокольни. Но работал он и в городе, возведя более десятка каменных храмов, в том числе и церковь Св. Варвары в квартале «сурожских гостей», где также отстроил дворы торговых людей Василия Бобра, Вепря Юшкова и Урихвостова.

Тогда же при посредстве людей из свиты княгини Софьи Фоминичны был приглашен ученый муж — немецкий врач, математик, астролог и в прочих науках весьма сведущий человек Никола Бюлов, чье мастерство и знания потребовались для разрешения важнейшего государственного дела. Требовалось исчислить Пасхалию, то есть сроки наступления Пасхи, от которой велся отсчет годичного цикла на несколько десятков лет вперед.

Трудность заключалась в том, что для составления Пасхалии требовалось проводить изрядные математические вычисления, а русским «книжникам» произвести их было сложно, поскольку в то время на Руси была принята своя система счета. Наши предки до самого начала XVIII века вместо цифр употребляли буквенные символы, над которыми ставили значок «титло». В этой системе не было цифры «О», и арифметические действия производились по особым правилам.

Долгое время на Руси пользовались календарями и Пасхалиями, которые вычислялись в Византии, но после того, как в 1453 году великая империя пала под натиском завоевавших Константинополь турок, рассчитывать на помощь греческих математиков уже не приходилось. Срок действия таблиц последней Пасхалии, которая была рассчитана до 7000 года «от сотворения мира» (до 1492 года), истекал.

При дворе императора Священной Римской империи Максимилиана I Бюлов прославился как врач, после чего его пригласили в Рим, ко двору папы Иннокентия VIII. Там он познакомился с московским послом при папском дворе греком Дмитрием Ралевым, которому было поручено разрешение вопроса с новой Пасхалией. От имени великого князя Бюлову было предложено заняться этой работой, за исполнение которой московский князь сулил «мастеру» 1000 талеров, покрытие всех дорожных издержек и гарантию свободного выезда из страны по окончании дела. Склонный к поиску приключений, любивший путешествия, ученый муж согласился. В 1489 или 1490 году Бюлов прибыл в Любек, где присоединился к свите русского посла Георгия Траханиота, который был занят наймом немецких мастеров. Посольский караван отправился морем на Ревель, а оттуда сухим путем в Новгород, где ученый был принят архиепископом Геннадием (Гонзовым), который был главным инициатором составления новой Пасхалии.

В это время митрополит вел отчаянную борьбу с ересью «жидовствующих», как называли последователей учения, проникшего на Русь из Европы, через Литву, где сильна была община «караимов» — иудейской секты, возникшей еще во времена «вавилонского пленения». Учение караимов широко распространилось на всем Ближнем Востоке, проникло на Северный Кавказ, в Крым, а оттуда в Великое княжество Литовское, простиравшееся тогда от Балтики почти до самого Черного моря. Толчком к возрастанию популярности этого религиозного течения послужили «несовпадения» дат объявлявшегося несколько раз конца света, из-за чего лидеры «жидовствующих» — а это были люди, как правило, получившие хорошее образование — стали ставить под сомнение всю христианскую хронологию.

Проповедь «жидовствующих» составляла жгучую смесь еврейской религиозной литературы, астрологии, нумерологии, кабалистики и прочих «тайных наук». На Руси первым новое соблазнительное учение восприняло новгородское духовенство, сумевшее сохранить свое обращение в глубокой тайне. Случилось это около 1470 года, когда в Новгород, по старинному обычаю этого независимого тогда государства, призвали на княжение литовского князя Михаила Олельковича Слуцкого. Сам Михаил Олелькович был православным, но считался подданным католического польского короля Казимира IV. Князя призвали по предложению новгородского архиепископа Ионы, сторонника независимости Новгородской республики от Москвы, но к моменту приезда Михаила Олельковича архиепископ умер, его место должен был занять один из претендентов, избиравшихся жребием. Выбор был между ключником покойного, Пименом, которого поддерживали приверженцы союза с польским королем, и протодиаконом Феофилом, представителем партии сторонников союза с московским князем Иваном III. Жребий избрал Феофила, и призванный на княжение Михаил Олелькович оказался в крайне затруднительном положении, а потому, едва узнав о смерти своего брата в Киеве, уже в марте 1471 года, прокняжив всего несколько месяцев, навсегда покинул новгородскую землю. Однако за этот короткий срок случилось нечто очень важное для новгородцев, да и не только для них.

В ноябре 1470 года в свите князя Михаила из Киева в Новгород прибыло несколько купцов-евреев со своими товарами. После отъезда князя киевские гости остались в Новгороде. По обычаю той поры, городские храмы играли важную роль в торговле, являясь отчасти прообразами банков и страховых компаний. Русские города застраивались преимущественно деревянными домами, и только княжеские палаты — и то не везде — да немногие церкви возводили из камня. Подвалы каменных зданий использовали как надежные кладовые, в которых хранили самое ценное, рассчитывая уберечь от пожара и воров. В торговом городе Новгороде в амбары при храмах «на ответственное хранение» сваливали привозимые купцами товары, в самих храмах хранили точные весы и меры, что являлось гарантией честных расчетов при заключении сделок. Наконец, среди церковного клира было больше грамотных, которые могли зафиксировать на письме условия при совершении торговых и заемных операций.