Халед Хоссейни - Бегущий за ветром

• Название: Бегущий за ветром
• Автор: Халед Хоссейни
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-86471-673-1

Проникновенная, пробирающая до самого нутра история о дружбе и верности, о предательстве и искуплении. Нежный, ироничный и по-хорошему сентиментальный, роман Халеда Хоссейни напоминает живописное полотно, которое можно разглядывать бесконечно.

История разворачивается в довоенном Кабуле 1970-х. В этом волшебном городе, переливающемся всеми оттенками золота и лазури, живут два мальчика-погодка, Амир и Хасан. Один принадлежал к местной аристократии, другой — к презираемому меньшинству. У одного отец был красив и важен, у другого — хром и жалок. Господин и слуга, принц и нищий, красавец и калека. Но не было на свете людей ближе, чем эти два мальчика. Вскоре кабульская идиллия сменится грозными бурями. И мальчиков, словно двух бумажных змеев, подхватит эта буря и разметает в разные стороны. У каждого своя судьба, своя трагедия, но они, как и в детстве, связаны прочнейшими узами.

Ты бежишь за бумажным змеем и ветром, как бежишь за своей судьбой, пытаясь поймать ее. Но поймает она тебя.

---

Мысль о том, что сделал бы Баба с вором, попадись преступник ему в руки, восхитила и испугала меня.

— Да, Баба.

— Если где-то там есть Бог, у него наверняка найдутся дела поважнее, чем следить за мной: а вдруг я пью виски и закусываю свининой? А теперь слезай. Что-то у меня жажда разыгралась от всех этих разговоров про грех.

И он подошел в бару и налил себе еще стаканчик.

И когда теперь придет черед следующей задушевной беседы? Я всегда чувствовал нелюбовь со стороны Бабы. Это ведь из-за меня умерла его обожаемая жена. И если бы я хоть чуточку походил на него характером! Но я был совсем другой. И со временем эта разница только углублялась.

В школе мы частенько играли в «шержанд-жи», «битву стихов». Учитель фарси ввел свои правила, и все проходило примерно так: ты произносил несколько строк, а твой противник должен был ответить тебе стихом, начинающимся с той же буквы, которой заканчивалась твоя цитата. Все хотели играть в одной команде со мной, ведь к одиннадцати годам я знал наизусть десятки стихов Омара Хайяма, Хафиза, Руми.[9] Однажды я бросил вызов всему классу и выиграл. Когда я радостно рассказал о своей победе Бабе, тот только пожал плечами и буркнул: «Молодец».

Утешение я находил в книгах покойной матери и в играх с Хасаном. Я глотал все подряд: Руми, Хафиз, Саади,[10] Виктор Гюго, Жюль Верн, Марк Твен, Ян Флеминг. Перечитав все тома из матушкиной библиотеки — кроме трудов по истории, они казались мне скучными, поэмы и романы другое дело, — я стал тратить свои карманные деньги на книги. Часть матушкиных книг лежала в картонных коробках — там нашлось место и для моих приобретений из книжной лавки у «Кино-парка».

Быть мужем любительницы поэзии — это одно, но быть отцом мальчишки, который только и сидит, уткнув нос в книгу… нет, не таким Баба представлял себе своего сына. Настоящие мужчины не увлекаются поэзией и уж тем более не сочиняют стихов, Боже сохрани! Настоящие мужчины — когда они еще мальчишки — играют в футбол, вот как Баба в юности. Футбол и сейчас оставался его страстью. Когда в 1970 году проходил чемпионат мира, Баба приостановил строительные работы и на месяц укатил в Тегеран смотреть матчи по телевизору. Своего-то телевидения в Афганистане тогда еще не было. В надежде разбудить во мне вкус к игре Баба записывал меня в различные футбольные команды. Только в игре на меня было жалко смотреть. На своих ножках-спичках я бессмысленно метался по полю, путался под ногами, орал: «Я свободен», отчаянно махал рукой, но никогда не получал пас. И чем больше я старался, тем меньше на меня обращали внимание товарищи по команде.

Но Баба не сдавался. Когда стало окончательно ясно, что ни крупицы его силы и ловкости я не унаследовал, отец решил сделать из меня ярого болельщика. Уж на это-то я сгожусь, ничего сложного тут нет. И я притворялся как мог — радовался вместе с ним, когда кабульцы забили кандагарцам, и вопил «судью на мыло», когда в наши ворота назначили пенальти. Однако Баба чувствовал, что интерес мой — деланный, и в конце концов смирился с тем, что ни игрока, ни настоящего болельщика из его сына не получится.

Помню, однажды Баба взял меня на ежегодный турнир по бозкаши (козлодранию), который всегда проходит в первый день весны, первый день нового года. Бозкаши — национальная страсть афганцев. Чапандаз — мастер-наездник, которому покровительствуют богатые спонсоры, — выхватывает из гущи схватки тушу козла и пускается вскачь вокруг стадиона, чтобы вбросить козла в специальный круг, а все прочие участники всячески стараются ему помешать: толкают, цепляются за тушу, хлещут всадника кнутом, бьют кулаками. Их цель — добиться, чтобы он выронил козла. Толпа вопила, в толкотне и пылище воинственно визжали всадники, под копытами дрожала земля. Мы сидели на самом верху стадиона, а под нами летели по кругу состязающиеся, и пена обильно срывалась с лошадиных морд и шлепалась на землю.

Тут Баба указал мне на кого-то на трибуне:

— Амир, видишь вон того человека, со всех сторон окруженного людьми?

— Да.

— Это Генри Киссинджер.

— Ах, вот это кто.

Я понятия не имел, кто такой Генри Киссинджер, и собирался спросить. Но в этот момент, к моему несказанному ужасу, чапандаз свалился с седла прямо под лошадиные копыта. Под ударами тело его закувыркалось в воздухе словно тряпичная кукла, упало на землю (соперники проскакали дальше), дернулось и застыло. Руки-ноги несчастного были неестественно выгнуты, песок потемнел от крови.

Я зарыдал.

Всю дорогу домой я проплакал. Помню, как Баба вцепился в руль, и пальцы его то сжимались, то разжимались. Никогда не забуду отвращения на его лице, которое он не смог скрыть. Как ни старался.

Позже, ближе к вечеру, я проходил мимо кабинета отца и услышал голоса. Отец беседовал о чем-то с Рахим-ханом.

Я приложил ухо к закрытой двери.

— …Слава богу, у него все в порядке со здоровьем, — сказал Рахим-хан.

— Конечно. Но он вечно сидит уткнувшись в книгу или с мечтательным видом слоняется по дому.

— И что же?

— Я был не такой. — Слова Бабы прозвучали мрачно и зло.

Рахим-хан рассмеялся:

— Дети — не книжки-раскраски. Их не выкрасишь в любимый цвет.

— Говорю же тебе, я был совсем другой. И дети, среди которых я рос, были не такие.

— Знаешь, ты такой эгоцентрик иногда, — произнес Рахим-хан. Из числа наших знакомых он был единственный, кто мог позволить себе сказать Бабе такое.

— Это здесь ни при чем.

— Да неужто?

— Да.

— В чем же тогда дело?

Диван под Бабой заскрипел. Я закрыл глаза и еще теснее прижал ухо к двери.

— Иногда я гляжу в окно, как он играет на улице с соседскими детьми. Они командуют им, отнимают игрушки, толкают, пинают. А он никогда не даст сдачи.

— Он просто мягкий человек.

— Я не об этом, Рахим, ты прекрасно знаешь, — рявкнул Баба. — В этом мальчике как будто чего-то нет.

— В нем нет низких побуждений.

— Самозащита — не низость. Знаешь, что всегда происходит, когда соседские мальчишки задразнивают его? Появляется Хасан и прогоняет их. Я это видел собственными глазами. А когда я его дома спрашиваю, почему у Хасана лицо поцарапано, Амир отвечает: «Упал». Рахим, в нем точно нет чего-то важного.

— Позволь уж ему определиться самому.

— И где он окажется? — спросил Баба. — Из мальчика, который не может постоять за себя, вырастет мужчина, на которого нельзя будет положиться ни в чем.

— Ты, как обычно, все упрощаешь.

— Не думаю.

— Ты боишься, что не сможешь ему передать свой бизнес, вот и злишься.

— Вот уж упрощение так упрощение! — захохотал Баба. — Я знаю, вы любите друг друга, и очень этому рад. Меня зависть берет, но я рад. Вот что я хочу сказать. Хорошо бы рядом с ним был человек, который бы его… понимал. Бог свидетель, я его не понимаю. И кое-что в Амире меня ужасно тревожит. Мне трудно выразить, что именно… (Перед глазами у меня так и встал образ отца, подыскивающего нужные слова. Хоть он и понизил голос, я все отчетливо слышал.) Если бы жена не родила его у меня на глазах, я бы не поверил, что он мой сын.

На следующее утро, накрывая мне к завтраку, Хасан спросил, чем я расстроен.

— Отстань! — заорал я.

Насчет низости Рахим-хан ошибался.

4

В 1933 году, когда родился Баба, а на трон сел Захир-шах, правивший потом Афганистаном целых сорок лет, двое молодых людей — два брата из богатой и уважаемой кабульской семьи — накурились как-то гашиша, от души угостились французским вином и отправились покататься на отцовском «форде-родстере». На пагманском шоссе они задавили двух хазарейцев — мужа и жену. Виновники происшествия с раскаянием на лицах и пятилетний хазарейский мальчик, оставшийся сиротой, предстали перед судом. Судьей был мой дед — уважаемый человек с безупречной репутацией. Выслушав дело и ознакомившись с прошением о помиловании, поданным отцом молодых людей, дед вынес решение: год принудительной воинской службы в Кандагаре. У обоих имеется официальное освобождение от призыва? Аннулируется. Отец семейства, конечно, протестовал, но как-то вяло, и все в конце концов согласились, что лихачей постигло наказание хоть и суровое, но справедливое. Сироту же судья взял к себе в дом, наказав прочим слугам обучить мальчика, чему следует, но не обижать.

В детстве Али и Баба были товарищами по играм (пока полиомиелит не изуродовал Али ногу) — совсем как я и Хасан, следующее поколение. Баба любил рассказывать о проказах, которые они учиняли вместе, но Али всегда только головой качал.

— Ага-сагиб, вы им лучше скажите, кто был заводилой, а кто — простым исполнителем?

Баба в ответ лишь смеялся и обнимал Али за плечи.

Так-то оно так. Только ни разу он не назвал Али своим другом.