Джеймс Джонс - Отныне и вовек

• Название: Отныне и вовек
• Автор: Джеймс Джонс
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1986

В центре широко популярного романа одного из крупнейших американских писателей Джеймса Джонса — трагическая судьба солдата, вступившего в конфликт с бездушной военной машиной США.В романе дана широкая панорама действительности США 40-х годов. Роман глубоко психологичен и пронизан антимилитаристским пафосом.

---

Вокруг походной бензиновой плиты — по приказу Старка она никогда не выключалась — толпились солдаты очередной караульной смены: словно набираясь храбрости, они пили обжигающий кофе с легким кокосовым запахом сгущенного молока и жевали фирменные сэндвичи Старка с колбасным фаршем и сыром, запеченные в духовке, горячие, румяные; их неохотно готовил угрюмый повар (в том, что ему не дают спать, он винил не Старка, а солдат), и они были настолько же вкуснее холодных сэндвичей, какие подают в обычных полевых кухнях, насколько горячий кофе вкуснее холодного.

Банка сгущенки с широкой щелью, прорезанной большим кухонным ножом. Из-под комков плотной желтой массы, скопившейся вокруг прорези и почти ее замуровавшей, в железную кружку ползет густая белая струя. Ее погребает под собой хлынувший из поварешки черный водопад сваренного в большом баке, маслянисто поблескивающего кофе. Пар клубится в ковшике рук, словно у тебя там своя личная маленькая жаровня, ты осторожно, благодарно глотаешь, не касаясь губами раскаленного края кружки, надкусываешь отличный горячий трехслойный сэндвич — мясо, сыр, жареный хлеб, — все вы с молчаливой покорностью привезенных на бойню овец сгрудились вокруг плиты, а Вождь поглядывает на вас с ласковым сочувствием:

— Давайте, давайте, быстро. Там на постах ребята уже ждут. Через два часа сами будете ждать. А опоздай смена хоть на минуту, вы же первые разоретесь. Так что давайте не копайтесь.

И, налив еще кружку, чтобы прихватить с собой на пост, он заворачивал второй сэндвич в вощеную бумагу, которую по настоянию Старка им давали повара (чего никогда не бывало на обычных полевых кухнях у других сержантов), клал сверток в карман рубашки и, чувствуя его тепло у себя на груди, выходил из палатки мимо сонного злого повара, убежденного, что солдат разбаловали, и по крутой тропинке взбирался на насыпь, а Вождь благоразумно оставался на кухне, ближе к кофе.

Кто знает, может быть, всем этим и был отчасти подсказан их солдатский блюз.

Он заступал на пост и, окаменев в напряженном внимании, как того требует ночной караул в поле, следил за огоньками, которые парами неслись по шоссе, сворачивали к главным воротам, замедляли ход у КПП, где проверяли пропуска караульные из части ВВС, и скользили дальше, к скоплению света, запертому между облаками и землей, — к летному полю Хикемского аэродрома. Он завороженно смотрел на огоньки, чувствуя, как сонливость покидает его, стекает с него, будто вода, — наверно так же, не понимая смысла того, что происходит, смотрит ночью со склона горы пума, или олень, или медведь на огни поездов, везущих охотников на открытие сезона, — он следил за движением огоньков не как человек, а как неотъемлемая часть природы, как сама эта мудрая ночь, словно два часа одиночества, проведенные в ее тиши, вырвали его из привычной оболочки и погрузили в то первозданное, всеобъемлющее знание, в которое, как он себя убедил, он больше не верил.

И в такие минуты ему вдруг становилось ясно, что и олени, и другие лесные звери могут даже любить охотников, которые их убивают, и что охотники любят зверей, которых они так жаждут убить, неизмеримо больше, чем все общества охраны животных, вместе взятые. Видно, так уж устроено, и он не стал бы ничего в этом менять, даже если бы ему дали на то право. Потому что он солдат и потому что все это он понимает в хрупкой, кристально чистой, звенящей, как тонкая рюмка, тишине, которой наполнены последние полчаса до смены караула.

Может быть, их солдатский блюз был подсказан и этим тоже.

Он услышал приближение своего сменщика, еще не видя его, даже прежде, чем тот поднялся на насыпь. Вскоре, отставая от звука собственных шагов, перед ним вырос то и дело хлопающий на себе москитов Ридел Трэдвелл. В полном снаряжении он был похож на ходячую рекламу фирмы «Вулворт».

— Пятница просил передать, он будет у ограждения по ту сторону насыпи, — сообщил Ридел.

— Какого черта его туда понесло?

— А я почем знаю? Мое дело передать.

— О’кей. — Он улыбнулся и откашлялся. Он всегда откашливался, когда его сменяли. После двух часов на посту у него каждый раз возникало ощущение, что голосовые связки ему отказали. — Наверно, я разбудил его, когда собирался.

— Разбудил? Зря. Лейтенантик сюда еще не подваливал?

— Нет, пока не было. — Он пойдет за Пятницей, они возьмут гитары, подымутся на насыпь и будут ждать Энди.

— Значит, подвалит аккурат в мою смену, — с досадой сказал Ридел. — Этот паршивец до одиннадцати никогда сюда не заглядывает. Опять мне сегодня не спать.

— Да? Не повезло. — Пруит усмехнулся. — Ничего, захочешь потрепаться — спустишься пониже к ребятам, сигаретку стрельнешь.

— На хрен мне это сдалось. Мне главное поспать. А спать-то и не дают. Ты скажи Вождю: как увидит грузовик, пусть кого-нибудь сюда пришлет, — крикнул Ридел ему вдогонку, — а то ведь я засну, скандал будет!

Вождь Чоут безмятежно лежал у себя в палатке среди раскиданных одеял, его огромное тело будто раздвигало собой брезентовые стенки, и при свете прилепленной к каске свечи читал под москитной сеткой какой-то комикс. Двухместная палатка еле вмещала Вождя, и с тех пор, как ему однажды пришлось делить палатку с писарем отделения снабжения Ливой, он, выезжая в поле — что бывало не часто, — всегда брал не одну палатку, а две и никого к себе не подселял.

— Риди просил, чтобы ты кого-нибудь к нему подослал, если лейтенант приедет.

— Сейчас не моя смена, — запротестовал Вождь. — Я отдыхаю.

— Мое дело передать.

— Лентяй этот Риди, каких мало, — беззлобно проворчал Вождь. Он выпустил книжку из рук, и она упала на его широченную грудь, как почтовая марка. — Ему разведи под задницей костер, так он с места не сдвинется, только будет орать, пока другие не потушат. Ладно, пошлю кого-нибудь, — и он снова углубился в приключения Дика Трейси[40].

Пока Пруит нашел Пятницу, он долго спотыкался в темноте о корни и прошагал ярдов сто пятьдесят вдоль проволочного ограждения, загибающегося большой ленивой дугой. Пятница разговаривал через проволоку с солдатом из части ВВС, который караулил свалку железного хлама на территории аэродрома по ту сторону дороги. Здесь, в ложбине, где проволока круто поворачивала к соленой луже, давно превратившейся в болото, москиты свирепствовали даже больше, чем в лагере.

— Какого черта ты сюда забрался? — спросил Пруит, отмахиваясь от роя крохотных бритвочек, чиркающих по коже и кровожадно жужжащих в уши.

— У нас с этим другом спор насчет армии, — улыбнулся Пятница.

— А лучше места вы не нашли? Обязательно в болоте спорить? Чтоб они сдохли, эти москиты! — Они висели в воздухе зыбкими облачками, непрерывно меняющими очертания, будто в калейдоскопе, остервенело жужжали возле самых ушей, точно циркулярная пила, кружились и метались из стороны в сторону, неуловимые, как воины-индейцы на быстроногих скакунах.

— Ему нельзя далеко отходить. У него здесь пост. — Пятница кивнул на дорогу. — Он говорит, в авиации служить хуже всего. — Пятница улыбнулся. — А я говорю, хуже всего в пехоте. Ты-то сам как думаешь?

— Что авиация, что пехота — один черт, — шлепая на себе москитов, буркнул Пруит. — Я лично так считаю.

— Ты серьезно? — искренне удивился паренек по ту сторону проволоки. — Не может быть.

— Не может быть? — в свою очередь удивился Пруит. — Почему же?

— Потому что… — начал паренек.

— Это мой друг Пруит, — улыбаясь, перебил Пятница. — Я тебе про него рассказывал.

— А-а… Тогда другое дело. Я не знал.

— Он тебя разыгрывает. — Пятница снова улыбнулся. — Сам-то он завербовался в пехоту на весь тридцатник. Ему в пехоте нравится. Он тебе может рассказать все, что тебя интересует.

— Класс! — обрадовался парень. Шагнув вперед, он торжественно протянул руку через проволоку: — Очень приятно познакомиться. Слейд.

— А что его интересует-то? — спросил Пруит у Пятницы, пожимая руку Слейду.

— Он хочет перевестись в пехоту.

— В пехоту?

— Да. К нам. В нашу роту.

— Только не в нашу! Зачем это ему?

— Зачем? — взволнованно повторил Слейд. — А затем, что я пошел в армию, чтобы быть солдатом, а не паршивым садовником.

Пруит пристально посмотрел на него.

— Почти все, кого я знаю, наоборот стараются попасть в авиацию.

— Да? Что ж, потом сами пожалеют. — Слейд рассеянно махнул рукой, разгоняя полчища круживших вокруг него москитов. — Конечно, если кому нравится быть садовником, тогда другое дело.

— Почему садовником? Я думал, в ВВС все кончают курсы по специальности.

— Во-во, — ухмыльнулся Слейд. — Запишешься в авиацию, получишь профессию! Мой отец тоже так думал.

— Твой отец?

— Да. Это он заставил меня записаться в авиацию.

— Понятно.

— Если бы я тогда хоть немного соображал, записался бы сразу в пехоту. Я ведь туда хотел.