Джеймс Джонс - Отныне и вовек

• Название: Отныне и вовек
• Автор: Джеймс Джонс
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1986

В центре широко популярного романа одного из крупнейших американских писателей Джеймса Джонса — трагическая судьба солдата, вступившего в конфликт с бездушной военной машиной США.В романе дана широкая панорама действительности США 40-х годов. Роман глубоко психологичен и пронизан антимилитаристским пафосом.

---

Кроме того, все затянулось еще и из-за позиции № 28 на мысе Макапуу. Там было далеко не так прекрасно. Тридцать бензиновых отбойных молотков предназначались как раз для Макапуу. Слой почвы на мысе Макапуу был не толще фута, а под ним шел камень, сплошная скала. Мало того, до долины Канеохе, где находился женский колледж «Ваиманало», от Макапуу было миль восемь, а то и десять. Вдобавок на Макапуу работал целый взвод, а не три-четыре человека, как в других местах, и потому там постоянно присутствовал офицер, он даже ночевал там. И никаких вилл, баров, забегаловок и других увеселительных заведений, если не относить к их числу два общественных туалета на пляже Каупо-парка напротив острова Рэббит, где несколько ребят умудрились подхватить известную разновидность насекомых. Все, что было на Макапуу, это башня маяка, камень-сплошняк да еще саперы, рвавшие скалы по ту сторону шоссе и выгрызавшие пневматическими отбойными молотками дыры для будущих минных заграждений.

В секторе седьмой роты Макапуу был самым уязвимым местом. Высадившись в Канеохе, противник, чтобы не огибать весь остров, мог двинуть войска в Гонолулу только по двум дорогам: по шоссе Пали, спускающемуся в город, пересекая Нууану-авеню, и по шоссе Каланианаоле, начинающемуся от мыса Макапуу. Ядро отряда на Макапуу составляли ребята из взвода оружия под командованием Пита Карелсена, потому что это были лучшие в роте пулеметчики, и еще там был целый стрелковый взвод, который должен был их прикрывать, потому что они такие незаменимые. Но сейчас и пулеметчики и стрелки работали бок о бок, вооруженные отбойными молотками и лопатами, и вкалывали, как негры в рабочем батальоне. Прекрасное было времечко, но только не на Макапуу.

На других позициях работа уже подходила к концу, а на Макапуу все никак не могли пробиться сквозь сплошняк, и, по мере того как высвобождались рабочие руки, на мыс перебрасывали все больше и больше солдат, так что наконец там оказалась вся рота. Теперь скалу долбили круглые сутки в три смены по восемь часов. Все они так вдруг завелись, что работали как одержимые; больше всего почему-то усердствовали в ночную смену и особенно разошлись после того, как Цербер тоже перекочевал на Макапуу и, заглушая раскатами своего баса тарахтящие одноцилиндровые моторы, принялся сыпать язвительными насмешками и сам взялся за отбойный молоток. Повара добровольно дежурили всю ночь, чтобы бесперебойно обеспечивать их горячими сэндвичами и кофе. Даже писари и кухонная команда выходили по очереди долбить сплошняк. Когда Маззиоли приехал на пару дней из Скофилда поглядеть на Макапуу, он влез в свой новенький, за весь год надеванный от силы два раза рабочий комбинезон, а потом, встав за отбойный молоток, разделся до пояса и поразил всех своей мускулатурой — ко всеобщему удивлению выяснилось, что отец у него когда-то работал кессонщиком на строительстве Голландского тоннеля в Нью-Йорке. Да и вообще все это было удивительно и не поддавалось объяснению. Те, кто работал на Макапуу с самого начала, гордо обматывали кровавые мозоли носовыми платками и ржали во все горло, глядя, как у новеньких лопаются на ладонях пузыри.

Бывало, кто-нибудь даже затягивал старую солдатскую пародию на сигнал построения на обед:

Мы копали, пилили, рубили,
Повара нас гнилью кормили,
Мы пешком обошли полсвета,
Отскребали дерьмо в клозетах.
Так что, если ненароком
Мы предстанем перед богом,
Ты, приятель мой, не унывай!
Те, кто в Скофилде служили,
Те свое в аду отбыли,
И выходит, нам дорога — прямо в рай!

Это было даже лучше, чем виски и вахини, а уж казалось бы, ничего лучше не бывает. Даже то, что ими командует неистовый, бешеный Цербер, ничего не объясняло. Всех охватил тот самый энтузиазм, который и прославил на века пехоту и о котором с сентиментальной грустью вспоминают бывшие солдаты, рассказывая внукам про армейское житье-бытье, а те в это время зевают от скуки.

В отличие от пневматических отбойников у бензиновых молотков нет спускового рычажка, и они в два раза тяжелее, потому что одноцилиндровый мотор вделан прямо в ствол. Пробурив дырку и выбрав рядом точку для следующей, они подхватывали всю эту вибрирующую, брыкающуюся тяжесть и, чтобы она не вырвалась из рук, прижимали к бедру, потому что выключать мотор было нельзя: пока он снова заведется, провозишься минут пять, а менять точки приходится чуть ли не каждую минуту. Чтобы не обжечься, прижимаешь молоток к бедру бензобаком (бензобак и рукоятка — это единственное, что не раскаляется докрасна), и через полчаса по штанине комбинезона расползается ржавая подпалина, а волосы на ноге в этом месте обгорают и остается гладкая кожа. В сравнении с пневматическим молотком бензиновый — доисторическое чудовище, но попробовали бы вы предложить любому, кто ворчал, что нет «пневматичек» (а ворчали они все), обменять бензиновый молоток на пневматический, в ответ вам фыркнули бы и заявили, что «пневматички» им не нужны, они не какие-нибудь вонючие саперы. Казалось, им даже нравится, что волосы на ногах обгорают, что при переходе с точки на точку зубы от вибрации выбивают дробь, что кожа на ладонях стирается до мяса. Казалось, они и любят эти молотки, и ненавидят, но ни на что другое не променяют. Казалось, у них никогда в жизни не было столько радости.

Саперы, долбившие «пневматичками» скалы по ту сторону шоссе, слушали, как они поют, и наблюдали за ними с завистью, а они знали, что за ними наблюдают, и пели и смеялись еще громче. Дошло до того, что некоторые ребята из саперной роты, отработав смену у себя, приходили к ним и помогали.

Через месяц все было сделано, они поставили бронированные колпаки, сами забетонировали крыши дзотов и вернулись в Скофилд к привычной гарнизонной службе; кое-кто вернулся туда с новой болезнью — странное такое ощущение, будто вены от плеча до кисти вздулись и ноют, а руки постепенно затекают и немеют; и стоило день поработать руками, это ощущение обязательно будило тебя среди ночи, и ты долго тряс кистями и дергал плечами, чтобы руки ожили, но вены потом все равно долго ныли, и ты шел в туалет отлить, а заодно выкуривал сигарету, дожидаясь, пока боль утихнет и можно будет снова лечь спать, но в медчасть никто из них ни разу не отпрашивался, потому что про такую болезнь они никогда не слышали и даже не знали, что это болезнь.

На календаре было 28 ноября 1941 года.

Глава 48

И как раз в те самые шесть недель с 16 октября по 28 ноября, пока Роберт Э. Ли Пруит отдыхал, а солдаты седьмой роты трудились в поте лица и не задумываясь отдали бы левую руку, только бы поменяться с ним местами, он начал понимать, до чего же ему необходимо ощущать себя солдатом. Если хочешь, чтобы увольнительная доставляла удовольствие.

Мысль о том, что он больше не солдат, посещала Пруита все чаще и чаще.

К началу маневров он был еще довольно плох. Рана в боку так его беспокоила, что среди ночи, когда ворочаться без сна становилось невмоготу, он подымался, садился в специально поставленное рядом деревянное кресло и курил. Этой хитрости он научился в Майере, когда ему в первый раз сломали на ринге нос: если сесть и не стараться заснуть, это очень успокаивает, и можешь задремать прямо в кресле.

Но к тому времени, когда «синие» высадили десант, ему стало лучше. Настолько лучше, что он сделал для себя открытие: по меньшей мере половина удовольствия от увольнительной в том и заключается, что постоянно с горечью сознаешь — скоро она кончится и надо будет возвращаться в казарму.

Конечно же, он знал про маневры. Девушки принесли эту новость за два дня до того, как маневры начались. Да и в газетах о них писали, и, как в прошлом и позапрошлом годах, как все те годы, что шла война в Европе, маневры послужили толчком для серии передовиц о международном положении и о возможном вовлечении страны в войну. Он прочитал эти статьи все до одной. Он теперь пристрастился к газетам и читал их от корки до корки.

Он не очень верил тому, что там пишут (за исключением спортивной страницы и комиксов). И его это даже не интересовало, главное было в другом: на газеты он тратил каждое утро два часа. Газеты помогали на время оттянуть то наслаждение, которое потом дарили радио-бар, проигрыватель и веранда над долиной Палоло.

А наслаждение от радио-бара, проигрывателя и остальных предметов обстановки заметно поубавилось, потому что он понимал: все это никуда от него не денется. Его больше не радовало, что у него есть собственный ключ, он не выходил из дома, и ключ ему был сейчас ни к чему. Не считая закатов, вид с веранды над долиной Палоло всегда был один и тот же — весь день, всю неделю, включая воскресенье, — и ничего не менялось, даже когда он напивался. Так что оставались только газеты.