Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века

• Название: Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
• Автор: Карел Чапек-Ход
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1978

В книгу вошли произведения известных чешских писателей Я. Гашека, В. Ванчуры, К. Полачека, Э. Басса, Я. Йона, К. М. Чапека-Хода, созданные в первой половине XX века. Ряд повестей уже издавался в переводе на русский язык, некоторые («Дар святого Флориана» К. М. Чапека-Хода, «Гедвика и Людвик» К. Полачека, «Lotos non plus ultra» Я. Йона) публикуются впервые.

---

— Ну,— восклицала она,— меня-то никто не обесчестит! Я сумею отбиться и от пятерых солдат!

Семьи жили в постоянной заботе о пропитании, ибо продовольствие исчезало с базарных прилавков. Настала ужасная дороговизна. Старики, помнившие еще наполеоновские войны, пророчили мор и голод. Люди, предрекали они, будут есть лебеду и хлеб пополам с соломой.

Мы молились за победу оружия нашего доброго монарха {68} и желали поражения извечным врагам народа нашего — свирепым пруссакам. Женщины ночи напролет щипали корпию для раненых воинов.

Увы, бог не внял нашим молитвам. Кровавое сражение у Градца Кралове {69} решило исход войны. Прусское войско вступило в Прагу, и вскоре пришло известие о перемирии.

За все время, что шла война, я ни разу даже краешком глаза не увидела своего милого Рудольфа. Он был занят преследованием дезертиров, которые бежали из своих полков и скрывались в лесах. Очень я по нем тосковала и потому обрадовалась, услыхавши о заключении мира.

Наконец однажды он постучался в нашу дверь. Вошел — утомленный, исхудавший. Забыв про девичий стыд, я бросилась ему на шею.

— Теперь,— шептала я,— теперь, мой дорогой, никто нас не разлучит. Я твоя навеки.

Рудольф показался мне рассеянным и осведомился, дома ли моя родительница.

Когда вошла матушка Ангелика, он радостно шагнул ей навстречу и сжал обе руки. Как он был внимателен, мой Рудольф! Мне, правда, почудилось, будто матушка задержала его руки в своих несколько дольше, чем это было необходимо.

— Очень рада,— проговорила она,— что вижу вас в добром здравии и что вы без особого урона пережили эту ужасную войну. Вы, наверное, видели мертвых и раненых? Стояли под градом пуль? Добыли неприятельское знамя?

Рудольф скромно ответил, что в битве не участвовал, ибо был облечен важными полномочиями в тылу. Впрочем, и эта служба была неимоверно тяжела, а подчас сопряжена с опасностями, поскольку множество дезертиров бежало, прихватив огнестрельное оружие.

— Надеюсь,— сказала матушка, приветливо улыбаясь жандарму,— вечером вы придете к нам и поведаете о своих злоключениях.

Провожая жандарма за дверь, она не переставала щебетать, так что даже не дала ему возможности со мной проститься.

Я осталась одна, и странное подозрение зародилось в моей душе.

Нашу семью подстерегал новый удар. Тяжело заболел папенька Индржих. Доктор, которого мы призвали на помощь, нашел у него скарлатину. В ответ на мои тревожные вопросы он лишь пожимал плечами.

— Скарлатина в таком почтенном возрасте,— объяснил он,— очень опасна.

Всю ночь я не отходила от дорогого Индржиха, который метался в бреду. Ему чудилось, будто он играет с мальчишками и те его обижают. Он звал на помощь Людвика. Я прикладывала к его лбу холодные компрессы и подносила в ложечке лекарство. Но ничто не помогало. Силы его быстро таяли. К рассвету нашего Индржиха уже не было в живых. Он лежал на постели с детской улыбкой на бескровных губах…

В ряду наших дорогих могил появился свежий холмик. Позднее Людвик воздвиг здесь надгробие из лабрадора с простой надписью:

ИНДРЖИХ ГОРЛИНКА

(умер в 1866 году)

V

Прошло около полугода после смерти нашего папеньки. Стояла зима, земля еще не оттаяла, а в воздухе уже запахло весной. Но весна расцветала не для меня; мое бедное обманутое сердце не оживало. Рудольф… Ах нет, ни за что на свете! Не хочу даже вспоминать этого имени. Слишком рано судьба заставила меня вкусить горечь отвергнутой любви.

Я написала Людвику письмо:

«Милый братец, очень тяжко мне писать это письмо. Я в растерянности и горе. Как хотелось бы последовать за нашим незабвенным папенькой Индржихом, ибо не знаю, зачем мне и жить!

Тебе было известно о моих чувствах к жандарму Явуреку. Ты их одобрял, говорил, что доволен моим выбором, он-де человек серьезный, с обеспеченным будущим. „Жандарм,— сказал ты,— охраняет общественный порядок, сумеет уберечь от невзгод и собственную семью. Я испытываю доверие к этому человеку. Убежден, он будет верен тебе, как верен своей присяге“. Увы, бедный Людвик, ты ошибался. Как ошиблась и я, твоя сестра. Мой жандарм нарушил присягу.

Наша матушка давно проявляла к нему интерес. Я не видела в этом ничего странного. И верила, будто она действительно хочет изучить характер человека, который собирается стать ее зятем. Мне было не по душе ее чрезмерное усердие, но я объясняла это ее темпераментом.

Сперва она сопровождала меня во время свиданий и вела с моим женихом разговоры на всякие отвлеченные темы. Жандарм досадовал и не раз упрекал меня — зачем, мол, я вожу с собой матушку. В оправдание я приводила доводы, которые слышала от нее. Рудольф покорился. А позднее я заметила, что он даже не прочь видеть матушку и в ее присутствии оживляется. По своей неопытности я радовалась, видя в этом доброе предзнаменование: значит, он будет жить в мире со своей тещей. И как-то не заметила, что вскоре он стал досадовать и расстраиваться, если я приходила на свидание одна.

Едва получив увольнение со службы, он тотчас являлся к нам. Матушка готовила чай, и Рудольф бывал очень весел. Куда делась его прежняя робость! Ко мне он проявлял все ту же учтивость, но с матушкой заговаривал весьма смело. Однако Ангелика не обижалась, а, наоборот, была довольна, по всему дому жемчугом рассыпался ее смех. Тогда и родилось у меня подозрение, сердце заныло от недобрых предчувствий.

Однажды я увидела, как они целуются. Я была поражена, слезы душили меня. Но в тот раз им еще удалось усыпить мои подозрения. Матушка сказала, что Рудольф из тех мест, где принято целовать своих тещ. Это, мол, всего-навсего такой обычай.

Но потом они перестали скрывать от меня свои отношения. Не успела зазеленеть первая травка на свежей папенькиной могилке, как матушка, не таясь, даже всем напоказ, стала гулять с Рудольфом. Едва смеркалось, она накидывала платок и спешила в рощу, под лиственницы, где Рудольф назначал ей свидания.

Встреч со мной Рудольф явно избегал, а когда я однажды его остановила, отвечал торопливо и лаконично, ссылаясь на занятость. Стоило мне зайти в комнату, где сидели Рудольф с матушкой, как разговор обрывался и воцарялась томительная тишина. Я видела, что мешаю им.

В отчаянии я обратилась к начальнику жандармского поста и просила его о помощи.

Бородач очень расстроился.

„Ах, вот как! — воскликнул он, выслушав мой рассказ.— Вот, значит, оно как! Но я-то что могу поделать, барышня? Разве я могу заставить его вернуться к вам? Боюсь, он меня и слушать не захочет, ведь в уставе об этом ничего не сказано“.

Он сердито мерил шагами комнату.

„Да что я, какой-нибудь покровитель влюбленных?! Проклятье! Где это видано, чтобы начальник жандармского поста занимался сердечными делами своих подчиненных?! Нет, лучше бросить все и уйти на пенсию! Преступность в моем округе растет, а тут еще мой подопечный заводит шашни со вдовой!“

Он задумался.

„Сколько у вас в семье детей?“

Я перечислила: мы с Людвиком, Бенедикт и Леопольд, Бланка. После некоторого колебания назвала еще и Алоиса.

„Шестеро детей! — вскричал вахмистр со злой усмешкой.— Ну есть ли тут хоть капля здравого смысла?“

И вдруг рассвирепел:

„Убирайтесь вон! Видеть вас больше не желаю! Или немедленно прикажу вас арестовать… Хотя бы по обвинению в заговоре против вооруженных сил…“

С тяжелым сердцем покинула я жандармский пост.

Чувствую, жизнь моя загублена, и потому прошу тебя, милый Людвик, приезжай, утешь меня в сей горестный час».

Спустя несколько дней спешно прибыл Людвик, лицо его выражало крайнюю озабоченность. Я еще раз поведала ему о своем несчастье. Он серьезно выслушал меня и попытался утешить. Пообещав вразумить жандарма и матушку, он отправился разыскивать Рудольфа, однако не застал — тот ушел куда-то по делам. Потом Людвик надолго заперся с матушкой. Когда они вернулись в комнату, Людвик хранил скорбное молчание, а у матушки были заплаканные глаза.

Вечером, как обычно, явился Рудольф с букетом полевых цветов. Он горел нетерпением увидеть матушку. Но, заметив Людвика, смутился. Тот жестом пригласил его сесть.

Мы — матушка, Людвик и я — сели за стол. Наступило тягостное молчание. Рудольф нерешительно опустился на краешек стула.

Тогда Людвик заговорил:

— Я слышал, пан Рудольф…— начал он.— Короче, я знаю все. Вы ухаживали за моей сестрой, сладкими речами обольстили ее доверчивое сердце, а потом оставили девушку, нарушив данное слово. Что вы мне на это ответите?

Жандарм опустил голову. Мне было даже чуточку жаль этого лицемерного обманщика, который, казалось, совсем сник под тяжестью этих упреков.

Вздохнув, он тихо произнес:

— Не знаю, что со мной приключилось. Я словно околдован. Словно испил какого-то зелья. Когда я впервые увидел барышню Гедвику, сердце мое воспылало горячей любовью. Я полагал, что мы с ней рука об руку пройдем по жизни. Но как только передо мной предстала пани Ангелика, все прежнее куда-то отступило. Меня захватил вихрь огненной страсти, и я забыл о Гедвике, о святости данного мною слова, обо всем на свете. Очевидно, вы считаете меня мерзавцем, но я просто не нашел в себе сил, чтобы противоборствовать страсти. Я уже не владею собой, душа моя так глубоко ранена, что нынче я даже составил рапорт в стихах. Вахмистр угрожает мне отставкой.— И он простонал: — О мое сердце, мое бедное сердце! — содрогаясь от рыданий, он охватил голову ладонями.