Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века

• Название: Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
• Автор: Карел Чапек-Ход
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1978

В книгу вошли произведения известных чешских писателей Я. Гашека, В. Ванчуры, К. Полачека, Э. Басса, Я. Йона, К. М. Чапека-Хода, созданные в первой половине XX века. Ряд повестей уже издавался в переводе на русский язык, некоторые («Дар святого Флориана» К. М. Чапека-Хода, «Гедвика и Людвик» К. Полачека, «Lotos non plus ultra» Я. Йона) публикуются впервые.

---

На похороны папеньки Ярослава съехалась вся наша семья и великое множество родственников. Погребальная процессия, казалось, не имела конца: когда катафалк въезжал в ворота кладбища, ее последние участники еще шли по городским улицам. Всеобщее сочувствие, свидетельствовавшее о любви к усопшему, несколько утешило меня в тот горестный час, тем более что мне представилась возможность снова повидать всех моих милых братьев и сестер. Наш Бенедикт, исполняя сыновний долг, организовал достойное погребение и отслужил панихиду; он приехал в фиолетовых брыжах, уже в звании декана и нотариуса епископства. Оказать папеньке последние почести прибыл и ротмистр Леопольд. Поддерживаемая Людвиком, я вела за руку маленького Ярослава. За нами шли Геленка с Губертом. Войтех тоже отпросился у своего хозяина. Он привез добрые вести: хозяин настолько ему доверяет, что назначил главным приказчиком. Беспокоило Войтеха лишь одно — осенью предстояло идти на военную службу. Я очень сокрушалась, что не могла приехать Бланка: несколько дней назад, как известил нас ее муж, она подарила ему дочку. Я порадовалась этому сообщению и уже с нетерпением ожидала момента, когда смогу расцеловать свою маленькую племянницу.

Однако все были неприятно поражены тем, что матушка Красава не явилась на похороны. Как я позднее узнала, она уехала с обер-лейтенантом Шаршоуном в горы. Это меня возмутило, и в гневе я обрушилась на отсутствующую матушку:

— Не желаю ее видеть,— заявила я Людвику через несколько дней после похорон.

Людвик ответил с укоризной:

— Нехорошо, сестра, так отзываться о матушке. Осуждать ее могут посторонние люди, но не собственные дети. Пусть в пылу юности она совершила неподобающий поступок. Но мы-то должны возблагодарить бога за то, что у нас есть мать, а не изгонять ее из дому. По крайней мере перед младшими сдерживай свое раздражение и не устраивай сцен.

Разумные слова брата принудили меня замолчать. Я почувствовала себя виноватой и решила никогда больше не бранить матушку.

— Гораздо хуже,— после долгих раздумий продолжал Людвик,— что я и сам не знаю, как теперь быть. Ведь так это продолжаться не может. Матушка Красава должна вернуться к своим детям.— Он насупил брови.— Слыхал я, она со своим… Они с паном Шаршоуном уже возвратились. Поеду к ним и серьезно поговорю с матушкой. Как вы думаете?

Мы его поддержали. Преподобный пан Бенедикт сказал, что возьмет переговоры с матушкой на себя: по его мнению, слово священника скорее смягчит ее сердце. Но Людвик высказался против этого, ибо слуге божию не следует ронять достоинство сана и переступать порог дома, где…— Людвик замялся, подыскивая подходящее выражение,— где союз мужчины и женщины не освящен церковью.

Свое намерение Людвик осуществил на другой день. Тщательно побрился, надел новый костюм и в наемной бричке отправился в деревню Пршим, в имение лейтенанта Шаршоуна.

Через несколько часов он вернулся мрачный и сердитый. На наши расспросы не отвечал и лишь к вечеру, немного успокоившись, поведал, что с ним приключилось. Матушку он встретил возле калитки. В простом крестьянском платье, с венком полевых цветов на голове, она шла и пела народную песню. Людвик тут же без околичностей предложил ей вернуться к своим детям. Матушка даже не пожелала его выслушать, гордо вскинула голову и, не произнеся ни слова, скрылась в доме.

Но Людвик не из тех, кто отступает перед первой неудачей. Он вошел во двор, где обер-лейтенант Шаршоун гарцевал на коне, пуская его то галопом, то рысью и выкрикивая различные команды. На брата он не обратил ни малейшего внимания. Лишь закончив свои упражнения и приказав увести коня, он соизволил, наконец, заметить Людвика и по-военному резко осведомился, чего ему тут надобно. Людвик объяснил суть дела и повторил свою просьбу. Вытаращив на Людвика глаза, обер-лейтенант вдруг заорал:

— Как вы разговариваете с офицером, вы… жалкий штафирка! Вон отсюда! Или я…

Опасаясь насилия, Людвик спешно покинул двор, а вслед ему все еще неслись брань и грубые выкрики.

Мы выслушали рассказ Людвика, не скрывая изумления и негодования. Тогда Леопольд, не сказав ни слова, встал, пристегнул саблю, накинул шинель и с сосредоточенным выражением лица направился к двери.

— Куда ты? — в один голос воскликнули мы.

— Уж я с ним договорюсь,— прозвучало в ответ.

Позднее от крестьянина той деревни я узнала подробности их встречи.

Появившись во дворе, Леопольд громко крикнул:

— Обер-лейтенант Шаршоун!

— Здесь! — послышалось из конюшни.

— Ко мне!

Шаршоун выскочил как ошпаренный, и, увидев ротмистра, рысцой бросился к нему, на бегу оправляя одежду.

Не добежав до Леопольда трех шагов, он вытянулся в струнку, отдал честь и по-военному отчеканил:

— По вашему распоряжению явился, пан ротмистр.

— В каком виде вы осмеливаетесь предстать перед старшим по званию, обер-лейтенант? — распекал его Леопольд, четко выговаривая каждый слог.

У обер-лейтенанта Шаршоуна затряслись колени.

— Прошу прощения, пан ротмистр, я не ожидал…

— Мол-чать!

И Леопольд обрушил на несчастного лавину слов. Голос его разносился по всей деревне, вызывая всеобщее изумление и страх. Он упрекнул обер-лейтенанта в недостойном поведении, позорящем честь офицера.

И закончил так:

— Жениться на пани Красаве. Прибыть в распоряжение семейства. О выполнении приказа доложить мне. Вопросов нет?

— Будет исполнено, пан ротмистр!

— Можете быть свободны!

Вскорости обер-лейтенант Шаршоун появился у нас со своей молодой женой. Брат Леопольд выслушал его рапорт о выполнении приказа, отдал несколько распоряжений и отбыл по месту службы. Людвик тоже уехал по своим делам. Осенью был призван в армию Войтех. Я от души желала ему попасть в полк, которым командовал Леопольд. Однако этого не произошло — Войтеха определили в Капошварский полк {71}. Но он не жалел об этом, надеясь повидать свет. Губерта мы отдали в гимназию. У него хорошая голова, и учителя сулят ему блестящую будущность. Да и остальные дети подрастают мне на утешенье. Клара начала посещать уроки танцев, и однажды я заметила, что она прячет от меня любовное послание. Разумеется, я ее пожурила, а самой было смешно. Со вздохом замечаю, как быстро бежит время, но постоянные хлопоты не позволяют подолгу предаваться раздумьям. Ведь есть еще и малыши, требующие неусыпных забот. Об их будущем я часто говорю с Геленкой, которая стала моей наперсницей и преданной помощницей во всех домашних делах. Эта скромная, милая девочка уверяет, что никогда не выйдет замуж и вместе со мной будет воспитывать младших братьев. О них мы с ней беседуем тихими вечерами, склонясь над кроваткой, где, утомленные детскими играми, улыбаются приятным снам Ярослав и Цтибор.

События, связанные с порой супружества отца Вильгельма и Красавы, относятся к самым удивительным в нашей семье. Я даже опасаюсь, что мой рассказ будет встречен с недоверием.

Отец Вильгельм происходил из рода потомственных военных. Офицерами были и его отец, и дед, некогда заведовавший складом амуниции в Брно. Говорят, даже прадед его служил в армии; кажется, он был штабным писарем, а затем содержал в Вероне таверну для солдат крепостной артиллерии. Воинственные предки и воинское воспитание повлияли на характер папеньки Вильгельма: в своем пристрастии ко всему, что связано с военной службой, он доходил до необъяснимых странностей. Для его наметанного офицерского глаза всякий пейзаж был полем брани. Холмики и пригорки становились высотами, звонница костела — подходящим пунктом для артиллерийского наблюдателя, наиболее значительные городские здания — опорными точками. Он проводил множество часов за чтением военных книг и ни на минуту не расставался с уставом. Грезил о войне и победах, чертил планы укреплений нашего городка, которому, по его мнению, в предстоящих военных операциях предназначалась немаловажная роль. Даже лошадь была для него не просто лошадью, а боевым конем. Батрачка, окапывающая свеклу, в его помраченном сознании превращалась в роющего окопы сапера.

Глянет, бывало, на стоящие вдоль дороги телеграфные столбы, решит, что это шагает отделение солдат, и громко командует: «Шагом марш! Направление — фабричная труба!» И ему кажется, будто телеграфные столбы по его команде качнулись, колонна заколыхалась на марше, он уже слышит, как лязгают, ударяясь о штыки, походные фляги солдат.

Не раз он пугал в лесу собиравших хворост женщин, громогласно обвиняя их в шпионаже. Его выходки всегда были неожиданны и зачастую становились источником всяческих недоразумений.

На наш дом он привык смотреть как на казармы, а на свою семью — как на гарнизон. Завел воинский распорядок, точно следя за выполнением устава имп.-кор. вооруженных сил.