Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

• Название: Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы
• Автор: Ольга Поволоцкая
• Жанр: Языкознание
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-906792-41-9

Перед вами книга литературоведа и учителя литературы, посвященная анализу и интерпретации текстов русской классики. В первом разделе книги исследуется текст романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». В нем ведется достаточно жесткая полемика с устоявшимся в булгаковедении общим подходом к пониманию образной системы романа. Автор на основе скрупулезного анализа текста, буквально на «клеточном» уровне, демонстрирует новые смыслы одного из самых популярных русских романов. В проведенном исследовании сочетается чисто филологический подход с историко-философским, что делает книгу интересной как для профессионалов-филологов, так и для более широкого круга читателей, неравнодушных к гуманитарным проблемам.

Второй раздел книги посвящен разбору некоторых произведений Пушкина и Лермонтова. Он составлен автором из ранее опубликованных разрозненных статей, которые, на самом деле, представляют собой единое целостное исследование. Оно посвящено выявлению феномена «личной тайны» героя. На основе детального анализа текстов показано, что «личная тайна» – это своеобразный механизм, работа которого формирует композиционно-сюжетную основу многих произведений.

---

«…председательствовать не может человек пиджак и документы которого до полной неразборчивости залиты кровью, а голова лежит отдельно» (ММ-1. С. 390); или: «…груда заскорузлых тряпок, в которых и узнать нельзя было костюм Мирцева» (ММ-1. С. 418).

Исключил Булгаков из окончательной редакции и «четырех человек в защитной форме, с малиновыми нашивками на воротниках и с маленькими браунингами на желтых поясах» (ММ-2. С. 390), оставил только двоих, не акцентируя внимания на оружии. Ранние редакции подтверждают нашу догадку о том, что Булгаков хотел более откровенно обозначить для внимательного читателя, что с опознанием тела Берлиоза не все в порядке, что, может быть, и не его тело в расчлененном состоянии находится на столах в прозекторской. Автор явно хотел обратить внимание читателя на то, что правильного опознания трупа проведено не было, но из окончательного варианта он все-таки исключил такие одиозные детали, как нечитаемые, залитые кровью документы и одежду, испорченную до такой степени, что по ней нельзя опознать покойного.

В связи с этим возникает интересный вопрос: а что, если бы Желдыбину вдруг в морге показалось, что он не узнает в отрезанной голове, обезображенной, с выбитыми зубами, голову своего начальника, то осмелился бы он высказать вслух свое сомнение? Почему-то со стопроцентной уверенностью знаешь, что он бы не поделился своими мыслями со следователями. Организация похорон Берлиоза – это, очевидно, тест на лояльность, проверка новой «номенклатуры», без прохождения которой Желдыбин не был назначен на пост руководителя московскими писателями. Более того, кажется, что он заслужил свой высокий пост в писательской организации вовсе не своим творческим даром, а своей ключевой ролью в организации похорон безголового тела, а именно: в расчлененном и изувеченном трупе он безошибочно «опознал» своего бывшего руководителя.

Сюжет смены руководства московской писательской организации в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» идеальным образом иллюстрирует понимание М. Чудаковой смысла изменений сталинской политики в области литературы. То, как и зачем был ликвидирован РАПП и как одномоментным декретом все пролетарские писатели и так называемые попутчики вдруг были превращены в «советских писателей», сразу попав в хитроумную ловушку, расставленную генсеком Сталиным, Мариэтта Чудакова объясняет в своей статье: «На полях книги М. Окутюрье “Le realisme socialiste”».

«Сталину больше не нужны были убежденные люди – любых убеждений… – ему нужны были люди, подчинившиеся его слову.

…Сталину необходимо было заменить действие по убеждению – действием по приказу».[30]

Желдыбин тест на умение подчиняться приказу прошел, и именно он возглавит МАССОЛИТ, а Берлиоз имел неосторожность спорить с «иностранцем», отстаивать свои убеждения, хотя ему русским языком было сказано: «А не надо никаких точек зрения». Образ и судьба Берлиоза напоминают судьбу Авербаха и Горького, Бухарина и Троцкого. Эти убежденные революционеры-атеисты в определенный момент были отстранены от завоеванной ими государственной власти Сталиным.

Языковую «ловушку», которой стало поголовное именование «советский писатель» всех писателей без исключения, для которых отныне не существовало возможности усомниться в своей «советскости», мы будем обсуждать в следующей главе.

Телеграмма дяде

Тема сплошной фальсификации факта – важнейшая в романе. Булгаков создал в своем романе мир, в котором документы исчезают, изменяются по прихоти чертей, и ровным счетом ничего не значат. Подробно рассмотрим эту тему «фальсификации факта» в главе, специально посвященной этой проблеме.

Телеграмма, полученная киевским дядей, – еще один вопиющий абсурд, еще один вызов любому зравомыслию. Телеграмма демонстрирует абсолютно инфернальное презрение чертей к событию смерти близкого человека, которое исключает в любой человеческой культуре насмешку и тем более глумление. Текст телеграммы таков: «Меня только что зарезало трамваем на Патриарших похороны пятницу три часа дня приезжай Берлиоз» (ММ-2. С. 674). Этот дьявольский текст совершенно нечеловеческий именно потому, что это – глумление ради глумления, то есть нарушение всех этических запретов. Это кощунство не менее выразительное, чем «украденная голова покойника». Просьба покойника к своему дяде приехать на похороны изложена самим покойником уже после свершившейся смерти. Это документ удостоверяет само существование преисподней. Прямой смысл телеграммы в том, что она, буквально, является посланием с того света. Может ли иметь эта телеграмма, столь абсурдная и глумливая, хоть какую-то рациональную причину своего появления на свет?

«Тот свет» в головах советских людей, подвергшихся тотальной атеистической пропаганде, утратил свою былую мистическую ужасную актуальность, его место в сознании советских граждан занял не менее жуткий и таинственный образ тех мест, в которые проваливался человек, исчезнувший по воле «известного учреждения». Трудно даже представить себе ту абсолютную зияющую бездну, которая разверзалась между теми, кто оставался на воле, и теми, кого «взяли». Полная информационная блокада разъединяла людей подобно смерти, но была гораздо страшнее, ибо о судьбе близких ничего не было известно. Воображение рисовало нескончаемые муки «пропавших» людей. Невозможно было ничего узнать о смерти близких, о ее причинах, ее точной дате, не говоря уж о том, что советским гражданам было отказано даже в праве похоронить своих родных и любимых. Поэтому арест был подобен внезапной смерти, а вести «оттуда» были подобны чуду коммуникации с покойником.

Полученная дядей телеграмма – это как раз «фокус» такого рода, это материализовавшая связь «с тем светом», спиритический сеанс по телеграфу отчетливо зловещего содержания. Из самого факта провокационной телеграммы следует, что дядя Берлиоза зачем-то нужен хозяевам преисподней. Застенок сфокусировал свой «мертвый», «дырявый» глаз на дяде Берлиоза. Но инженер Поплавский не чувствителен к мистическим смыслам. Его пленяет мысль о московской жилплощади: он мнит себя наследником скончавшегося племянника, облеченного при жизни немалой властью. Нам кажется очень важным, что дядя Берлиоза своего племянника почти не знал, и, вообще, Берлиоз был племянником его жены. Никаких чувств этот посторонний Берлиозу человек к погибшему не испытывает, и, если бы не высокий статус покойника в советском государстве и не московская квартира, вряд ли товарищ Поплавский помчался бы на похороны в такую даль. Меркантилизм дяди и отсутствие родственной скорби «черти» просчитали заранее. Поэтому читатели в комической сцене «разоблачения» Поплавского видят только наказание советского служащего, «испорченного квартирным вопросом». Этот смысл читателем ожидается и отвлекает внимание от важнейших других смыслов этой клоунады. Отвлечение внимания важнейшее условие для производства фокуса.

Дядя в плену логики мира, который ушел в прошлое. Недаром Булгаков поселил «дядьку» в Киеве. Автор и сам родом из Киева, киевский адрес для него – не столько пространственная координата, сколько временная. Киев – это мир прежних, родственных отношений, уютный мир домашнего комфорта, смешной «жареной курицы в дорогу». Это мир, в котором еще помнят, что дом – собственность, передающаяся по наследству вместе со всеми вещами, в нем находящимися.

Дядя не догадывается о том, какие опасности таит в себе квартира, превратившаяся в советской стране в «площадь покойного». Этот характерный советский жаргон обнажает смысл произошедшей подмены того, что в прежние времена было «домом», а теперь стало жилой площадью, то есть «жилплощадью». «Площадь» – открытое пространство. Советскому человеку предложено жить на площади, лишившись самого главного – того, что дает свой дом, – личной автономности[31].

Об этом метафизическом смысле Дома блистательно пишет Ю. Лотман, а также М. Алленов в уже указанной нами статье «Квартирный вопрос». Квартира, полученная от государства, – это именно жилплощадь, на которой проживающие и прописанные там люди существуют в ожидании ареста, выселения, ссылки. Живут на «площади», то есть на открытом пространстве, в поле зрения государства, в любой момент доступные для обыска и ареста.

Лотман называет образ квартиры в романе Булгакова «ложным домом», «антидомом», «сосредоточением аномального мира». «Главное свойство антидомов в романе состоит в том, что в них не живут – из них исчезают (убегают, улетают, уходят, чтобы пропасть без следа)».[32] «То, что квартира символизирует не место жизни, а нечто прямо противоположное, раскрывается из устойчивой связи тем квартиры и смерти».[33]

Конечно, «площадь покойного» – это абсолютно инфернальное пространство, там «на половине покойного», нисколько не смущаясь тем, что помещение опечатано сургучными печатями, встретит злополучного дядю шайка Воланда. Они его ждут, ибо телеграмма отправлена ими, чтобы заманить дядю в ловушку. Капкан на дядю расставлен на «площади покойного». Площадь покойного – это точка встречи человека лицом к лицу с государством, причем государство предстанет в своем настоящем обличье. Истинным его лицом будет лицо мерзавца – мурло полууголовника, полузверя, который для важности водрузит на морду очки. После встречи с «шайкой» никаких сомнений и вопросов у «дяди» нет: у него появляется новое видение себя самого: теперь он точно знает, что он, с государственной точки зрения, ничтожество («кто попало»), что паспорт ему выдали по недосмотру и недоразумению, что его отделение милиции, которое «кому попало паспорта выдает» (ММ-2. С. 677), – взято на заметку вышестоящей инстанцией. Власть не может ему доверить столь важную государственную миссию, как участие в скорбном мероприятии, поэтому его «присутствие на похоронах отменяется»'. В этом безумии есть своя железная логика. Ведь родственники могут и отказаться безмолвно похоронить тело без головы, они не литераторы, то есть им может оказаться не под силу роль безмолвного соучастника преступления, и тогда может разразиться скандал, который испортит торжество официальных пышных похорон. Очевидно поэтому на этих, имеющих государственное значение, похоронах присутствие «кого попало» не предусмотрено, а будут там только избранные, кому власть доверит похоронить «неизвестно что» под черным покрывалом.