Иван Тургенев - Степной король Лир

• Название: Степной король Лир
• Автор: Иван Тургенев
• Жанр: Русская классическая проза

---

XIX

Помнится, когда я остался один, меня занимала мысль: как это Харлов не прихлопнул Слеткина так, "чтобы только мокро было на том месте, где он находился"), и как это Слеткин не страшился подобной участи? Видно, Мартын Петрович точно "тих" стал, подумалось мне - и еще сильнее захотелось пробраться в Еськово и хоть одним глазком посмотреть на того колосса, которого я никак не мог вообразить себе загнанным и смирным. Я достигнул уже опушки, как вдруг из-под самых ног моих, с сильным треском крыл, выскочил крупный вальдшнеп и помчался в глубь рощи. Я прицелился; ружье мое осеклось. Очень мне стало досадно: птица уж больно была хороша, и я решился попытаться, не подниму ли я ее снова? Я пошел в направлении ее полета и, отойдя шагов двести, Увидел на небольшой лужайке, под развесистой березой, не вальдшнепа - а того же господина Слеткина. Он лежал на спине, заложив обе руки под голову, и с довольной улыбкой поглядывал вверх, на небо, слегка покачивая левой ногой, закинутой на правое колено. Он не заметил моего приближения. По лужайке, в нескольких шагах от него, медленно, с опущенными глазами, похаживала Евлампия; казалось, она искала чего-то в траве - грибов, что ли, изредка наклонялась, протягивала руку и напевала вполголоса. Я остановился тотчас и стал прислушиваться. Сперва я не мог понять, что это она такое поет, но потом я хорошо признал следующие известные стихи старинной песни:

Ты найди-ка, ты найди, туча грозная,

Ты убей-ка, ты убей тестя-батюшку.

Ты громи-ка, громи ты тещу-матушку,

А молодую-то жену я и сам убью!

Евлампия пела все громче и громче; особенно сильно протянула она последние слова. Слеткин все лежал на спиле да посмеивался, а она все как будто кружила около него.

- Вишь ты! - промолвил он наконец. - И чего им только в голову не взбредет!

- А что? - спросила Евлампия. Слеткин слегка приподнял голову.

- Что? Какие ты это речи произносишь?

- Из песни, Володя, ты сам знаешь, слова не выкинешь, - отвечала Евлампия, обернулась и увидела меня. Мы оба разом вскрикнули, и оба бросились в разные стороны.

Я поспешно выбрался из рощи - и, перейдя узенькую полянку, очутился перед харловским садом.

XX

Мне некогда да и не к чему было размышлять о том, что я увидел. Только вспомнилось мне слово "присуха", которое я недавно пред тем узнал и значению которого я много давился. Я пошел вдоль садового плетня и чрез несколько мгновений из-за серебристых тополей (они еще не потеряли ни одного листа и пышно ширились и блестели) увидал двор и флигели Мартына Петровича. Вся усадьба показалась мне подчищенной и подтянутой; всюду замечались следы постоянного и строгого надзора. Анна Мартыновна появилась на крыльце и, прищурив свои бледно-голубые глаза, долго глядела в направлении рощи.

- Барина видел? - спросила она проходившего по двору мужика.

- Владимир Васильича? - отвечал тот, схватив с головы шапку. - Он никак в рощу пошел.

- Знаю, что в рощу. Не вернулся он? Не видал его?

- Не видал... нетути.

Мужик продолжал стоять без шапки перед Анной Мартыновной.

- Ну, ступай, - проговорила она. - Или нет... постой... Мартын Петрович где? Знаешь?

- А Мартын авто Петрович, - отвечал мужик певучим голосом, попеременно приподнимая то правую, то левую руку, словно показывая куда-то, - сидит тамотка у пруда, с удою. В камыше сидит и с удою. Рыбу, что ль, ловит, бог его знает.

- Хорошо... Ступай, - повторила Анна Мартыновна, - да подбери колесо, вишь, валяется.

Мужик побежал исполнять ее приказание, а она достояла еще несколько минут на крыльце и все смотрела в направлении рощи. Потом она тихонько погрозилась одной рукой и медленно вернулась в дом.

- Аксютка! - раздался ее повелительный голос за дверью.

Анна Мартыновна имела вид раздраженный и как-то особенно крепко сжимала свои и без того тонкие губы. Одета она была небрежно, и прядь развитой косы падала ей на плечо. Но, несмотря ни на небрежность ее одежды, ни на ее раздражение, она по-прежнему казалась мне привлекательной, и я с великой охотой поцеловал бы ее узкую, тоже как будто злую руку, которою она раза два с досадой откинула ту развитую прядь.

XXI

"Неужели же Мартын Петрович и впрямь стал рыболовом?" - спрашивал я самого себя, направляясь к пруду, находившемуся по ту сторону сада. Я взошел на плотину, глянул туда, сюда... Нигде Мартына Петровича не было видно. Я отправился вдоль одного из берегов пруда - и, наконец, в самой почти его голове, у небольшого залива, посреди плоских и поломанных стеблей порыжелого камыша, увидел громадную, сероватую глыбу... Я присмотрелся: это был Харлов. Без шапки, взъерошенный, в прорванном по швам холстинном кафтане, поджав под себя ноги, он сидел неподвижно на голой земле; так неподвижно сидел он, что куличок-песочник при моем приближении сорвался с высохшей тины в двух шагах от него и полетел, дрыгая крылышками и посвистывая, над водной гладью. Стало быть, уже давно никто в его близости не шевелился и не пугал его. Вся фигура Харлова до того была необычайна, что собака моя, как только увидала его, круто уперлась, поджала хвост и зарычала. Он чуть-чуть повернул голову и уставил на меня и на мою собаку свои одичалые глаза. Много его меняла борода, хотя короткая, но густая, курчавая, в белых вихрах, наподобие смушек. В правой его руке лежал конец удилища, другой конец слабо колыхался на воде. Сердце у меня невольно иокнуло; однако я собрался с духом, подошел к нему и поздоровался с ним. Он медленно заморгал, словно спросонья.

- Что это вы, Мартын Петрович, - начал я, - рыбу здесь ловите?

- Да... рыбу, - отвечал он сиплым голосом и дернул кверху удилище, на конце которого болтался обрывок нитки в аршин и без крючка.

- У вас леса порвана, - заметил я и тут же увидал, что возле Мартына Петровича ни лейки не оказывалось, ни червей... И какая могла быть ловля в сентябре?!

- Порвана? - промолвил он и провел рукой по лицу. - Но это все едино!

Он снова закинул свою удочку.

- Натальи Николаевны сынок? - спросил он меня спустя минуты две, в течение которых я не без тайного изумления его рассматривал. Он, хотя и похудел сильно, однако все-таки казался исполином; но в какое он был одет рубище и как опустился весь!

- Точно так, - отвечал я, - я сын Натальи Николаевны Б.

- Здравствует?

- Матушка моя здорова. Она очень огорчилась м вашим отказом, - прибавил я, - она никак не ожидала, что вы не захотите к ней приехать.

Мартын Петрович понурился.

- А был ты... там? - спросил он, качнув в сторону головою.

- Где?

- Там... на усадьбе. Не был? Сходи. Что тебе здесь делать? Сходи. Разговаривать со мной нечего. Не люблю.

Он помолчал.

- Тебе бы все с ружьем баловаться! В младых летах будучи, и я по этой дорожке бегал. Только отец у меня... а я его уважал; во как! не то, что нынешние. Отхлестал отец меня арапником - и шабаш! Полно баловаться! Потому я его уважал... У!.. Да...

Харлов опять помолчал.

- А ты здесь не оставайся, - начал он снова. - Ты на усадьбу сходи. Там теперь хозяйство идет на славу. Володька... - Тут он на миг запнулся. Володька у меня на все руки. Молодец! Ну да и бестия же!

Я не знал, что сказать; Мартын Петрович говорил очень спокойно.

- И дочерей посмотри. Ты, чай, помнишь, у меня были дочери. Они тоже хозяйки... ловкие. А я стар становлюсь, брат; отстранился. На покой, знаешь...

"Хорош покой!" - подумал я, взглянув кругом. - Мартын Петрович! промолвил я вслух. - Вам непременно надо к нам приехать. Харлов глянул на меня.

- Ступай, брат, прочь; вот что.

- Не огорчайте маменьку, приезжайте.

- Ступай, брат, ступай, - твердил Харлов. - Что тебе со мной разговаривать?

- Если у вас экипажа нет, маменька вам свой пришлет.

- Ступай!

- Да, право же, Мартын Петрович! Харлов опять понурился - и мне показалось, что его потемневшие, как бы землей перекрытые щеки слегка покраснели.

- Право, приезжайте, - продолжал я. - Что вам тут сидеть-то? Себя мучить?

- Как так мучить, - промолвил он с расстановкой.

- Да так же - мучить? - повторил я. Харлов замолчал и словно в думу погрузился. Ободренный этим молчаньем, я решился быть откровенным, действовать прямо, начистоту. (Не забудьте - мне было всего пятнадцать лет.)

- Мартын Петрович! - начал я, усаживаясь возле него. - Я ведь все знаю, решительно все! Я знаю, как ваш зять с вами поступает - конечно, с согласия ваших дочерей. И теперь вы в таком положении... Но зачем же унывать?

Харлов все молчал и только удочку уронил, а я-то - каким умницей, каким философом я себя чувствовал!

- Конечно, - заговорил я снова, - вы поступили неосторожно, что все отдали вашим дочерям. Это было очень великодушно с вашей стороны - и я вас упрекать не стану. В наше время это слишком редкая черта! Но если ваши дочери так неблагодарны, то вам следует оказать презрение... именно презрение... и не тосковать...

- Оставь! - прошептал вдруг Харлов со скрежетом зубов, и глаза его, уставленные на пруд, засверкали злобно... - Уйди!