Павел Далецкий - Концессия

• Название: Концессия
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Ленинградское газетно-журнальное и книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1949

Роман П. Далецкого «Концессия» посвящен советскому Дальнему Востоку конца двадцатых годов. В нем показана борьба китайского и японского рабочего класса за свое освобождение, раскрыты агрессивные замыслы японских и американских империалистов против Советского Союза.

Книга рассказывает о непобедимой мощи и силе Советской страны.

---

Тропа шла по краю глинистого, сухого, отполированного ветром и дождями откоса. Ничего не стоило скатиться отсюда в реку, потому что тропа, собственно говоря, была не тропа, это были отдельные следы ног, вмятины, впадины.

— Фролов, как это умудрились проложить такую неудобную тропу?

— Умудрились медведи да бараны, Точилина.

— Неужели! А человек?

— Человек топает по их следам.

За перевалом колыхалась трава, украшенная сиреневыми, красными и яркожелтыми пятнами цветов, ниже была тайга.

Океан исчез. Не было ни воды, ни огромного неба — была тайга: береза, ольха и кусты шиповника.

Деревья стояли просторно, свету было много, это была очень веселая тайга, нисколько не похожая на Уссурийскую. Идти в этом парке было одно удовольствие.

— Парк культуры и отдыха! — сказал Гончаренко.

Но вдруг тайга окончилась, тропа уперлась в заросли шеломайника.

Береза, Точилина и Гончаренко с невольным изумлением смотрели на эту гигантскую траву.

— Алас! — сказал Фролов.

— Это шеломайник, Фролов, а не алас. Я видел его на фотографиях.

— Аласом, товарищ Береза, по-нашему, называется такой луг. Тут и с конем скроешься!

Точилина рассматривала стройное широколистое растение, которое в два раза превосходило ее ростом, и не могла поверить, что это простая да еще однолетняя трава.

— Солнца на Камчатке мало, шеломайник стремится использовать его, вот и научился расти с такой быстротой. Ботаники говорят, почва под ним богатая. Он дает великолепный силос. Вот, Фролов, база для вашего скотоводства.

Через шеломайник шли по медвежьей тропе. Медвежья тропа — самая верная. Медведь не будет петлять, он идет, куда ему надо, по кратчайшему пути, и если туда же надо и человеку, человек смело может пользоваться его путем.

Весь зеленый туннель тропы исполосовало солнце. Солнечные лучи, расщепляясь в радуги, горели на росе, обильной в глубине этой чащи.

Пролетел орел, описал круг. Послышался шум водопада. Но, оказалось, что это не водопад, а река, которая прорывалась неподалеку через камни и завалы. Шеломайник пропал.

Галечная мель протянулась к левому берегу, на ней скопились корчаги — серые, до блеска полированные стволы. Два оленя пили на косе воду.

В разные стороны шли оленьи и медвежьи тропы.

Взбирались по ним на скалы, спускались, цепляясь за выступы руками, ногами, грудью. Опять взбирались, прыгали.

И вдруг вышли на человеческую дорогу.

Боже мой, следы копыт и колес!

Точилина стояла, расставив ноги в тяжелых резиновых сапогах.

— Боже мой! Точно встретились с милыми родственниками!

Через полчаса — высокие бревенчатые избы с короткими крышами. Над крышами — тонкие железные трубы.

Около изб — частоколы, в избах — по три окна. Избы до смешного похожи друг на друга и совсем не похожи на старые русские, с точными пропорциями частей и гармоничностью всех линий. Особенно не понравились Точилиной кургузые крыши. «Приехали на Камчатку и позабыли, как строить!»

— Прошу ко мне! — пригласил Фролов.

Белые расшитые занавески украшали окна, по стенам висели открытки и фотографии, стены были оклеены желтыми в розовых цветах обоями, половички из медвежьих шкур вели от двери к пузатому комоду, к постели с пышными подушками, к столу под желтой клеенкой.

Чисто, светло, воздух легкий, как в горах.

— Хорошо, — сказала Точилина. — Павел Петрович, ведь настоящее жилье, правда?

Она забыла про кургузые крыши и теперь наслаждалась уютом человеческого жилья.

Вошла черноглазая круглолицая женщина, босая, с руками, запачканными в земле. Две девочки остановились в дверях.

— Сейчас, сейчас, — говорила Фролова, — напоим, накормим... Не ждали, не гадали!

Она ходила быстрыми шагами босых ног, звенела жестяной кружкой, плескала водой, серый вышитый ручник побежал по ее лицу, шее, рукам.

— Вы пока располагайтесь, — сказал Береза, — а мы с Фроловым...

Они вышли из избы...

— Вот, — думала Точилина, — женщина здорова, весела, в дверях стоят две ее девочки, такие же, как и она, черноглазые, полные и босоногие. В доме чисто, уютно, человек в нем счастлив... Это на Камчатке, где студентка Точилина, может быть, останется на всю жизнь...

Хозяйка затопила печь, достала горшки, чугунки, принесла кринки, вынула затейливо вышитую скатерть и говорила, рассказывала без умолку.

Она ничего не знает, кроме Камчатки, потому что приехала сюда годовалой. Фролов, тот кое-что видел, ему было десять лет, когда плыли сюда... Приехали за рыбой и соболем на Камчатку сорок семейств. Что такое рыба, понятия не имели, что такое соболь — тоже. Да народ сметливый, поняли и рыбу, и соболя, и водку.

Она поблескивала глазами, голые до локтей руки мелькали у печи, белые ноги с приятным шорохом ступали по половицам...

Жизнь неплохая, о бедности, какая была на материке, и слыхом не слыхано... А в этом году пришло еще великое смущение — земля!

В окошко Точилина увидела длинные высокие гряды и ботву картошки.

— Картошка? — воскликнула она.

Хозяйка кивнула головой. Никто никогда не думал, что на Камчатке можно растить картошку! Рыба здесь, пушной зверь!

На столе высились кринки с молоком, серый хлеб, нарезанный широкими ломтями, полная миска икры и такая же миска соленой кеты.

— Откуда же молоко? Ведь на Камчатке нет коров? — удивилась Точилина.

— И коровы, и козы, — сказала Фролова. — Двадцать лет мучились без коров. Камчадалы смеялись: захотели коров? Оленей разводите! А вот мы и с коровами. Живут, молоко дают.

— Подумай, Точилина! — заметил Гончаренко. — Коровы и козы! Швейцария!

Хозяйка смеялась.

— Разувайтесь, мойтесь, отдыхайте.

В ожидании Березы Точилина сняла сапоги и пошла подобно Фроловой бренчать жестяной кружкой и плескаться водой. Натруженные ноги блаженствовали под струями холодной воды. Шея, руки, лицо — хорошо! Картофельная ботва в огороде! Отлично, все отлично!

Хорошая жена у Фролова... Вот женщина родила и полна энергии, может быть, ее, точилинские, опасения там, во Владивостоке, об участи комсомолок неправильны... Нечего бояться, что комсомолка с ребенком выйдет из строя.

И вместе с этой радостью и чувством отдыха, которое начало испытывать тело, как только она сняла сапоги и кожи коснулась вода, она ощутила новый прилив беспокойства. Она позвала Гончаренко: иди полей мне!

— Ну, уж давай, — сказал Гончаренко, обдавая ее руки толстыми струями воды.

— Меньше, меньше!..

— Воды не жалейте, — сказала Фролова, — у нас ведь речка.

— Я тебе хотела сказать о Зейд, — тихо проговорила Точилина. — Она, конечно, неорганизованная, самовольная. Ее, конечно, не золото прельстило, а авантюра. Все мы страшно невнимательны друг к другу. И вместо того, чтобы по-товарищески объяснить человеку его заблуждения, начинаем обижаться, ссориться, кричать, и от всего этого совершенно нельзя разобрать, кто прав, кто виноват.

— Ты что-то очень усложняешь вопрос. Где Зейд права, там пусть она будет права. Но этот ее поступок! Все-таки факт, что она побежала за золотом. Не может быть, чтобы она не отдавала себе отчета, что такое «Старый Джон». Девушка собралась бежать к капиталистам! Ты стараешься ее оправдать: не золото, мол, прельстило, а авантюра. Вреднейшее занятие. В каждом данном обществе должны жить люди, которые одинаково понимают свои обязанности, так сказать, нормы поведения. Тогда они могут делать дело: строить государство, вести вперед народ. Если же у нас будут индивидуальничать: один так, другой этак, — тогда мы не дело будем делать, а бесконечно воспитывать друг друга.

Он зачерпнул воды и снова окатил ей руки и плеснул на склоненную шею.

— Я бы и голову вымыла, — сказала Точилина.

— А вот я вам горячей воды поставлю.

— Милая хозяюшка, поставьте! Но ты не прав, совершенно не прав. В каждом обществе члены общества непременно должны воспитывать друг друга, не может быть такого общества, где все одинаковы.

— Позволь... армия! В армии каждый человек разный, но все подчиняются одному порядку. Пожалуйста, сохраняй свою индивидуальность, а в делах общих придерживайся общеустановленных норм. Ты же сама всегда ратуешь за дисциплину... А теперь ты думаешь, что у Зейд особенный характер, что ты невнимательно отнеслась к этому характеру и вот девушка выкинула номер. По-моему, здесь все ясно. Прикидывалась, лицемерила, а подвернулся случай, и волчья натура проявила себя. Не пошел бы я за ней никогда в жизни. Сообщить пограничникам: золото, нарушители и старый бандит Джон.

— Береза, однако, другого мнения.

— Не понимаю я этого другого мнения.

— Очень простое другое мнение: она попала в общество бродяг. Если, в самом деле, Старый Джон здесь, они ее могут чорт знает куда затащить.