Светлана Гончаренко - Дездемона умрёт в понедельник

• Название: Дездемона умрёт в понедельник
• Автор: Светлана Гончаренко
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9524-2625-2

Провинциальный театр выразил желание запказать набор стульев для спектакля "Отелло", и Николай Самоваров, приработка ради, отправился в захолустный Ушуйск. И почти сразу пожалел об этом. В театре бушевали страсти; зависть и неудовлетворённое честолюбие подогревались артистическим темпераментом, любовные треугольники накладывались на любовные пятиугольники… Когда одна из главных участниц театральных интриг была найдена задушенной, обстоятельства сложились так, что Самоварову, бывшему милиционеру, а ныне скромному ремесленнику, пришлось стать детективом поневоле.

---

— Невероятно!

— Невероятно, что некоторые любят красивую жизнь?

— Да нет, просто она мне другой представлялась.

— Ну вот еще! — загоготал Мошкин. — Не разочаровывайте меня! А я вас еще в консультанты по красавицам звал. Нет, эта женщина умела любить. По-всякому. И такая любовь — с альфонсом, за деньги — была ей по зубам… Мальчик деньги брал, очень брал — а три тыщи никому не ведомых долларов в сумочке остались. Птенец этот умом не блещет — и не позарился? Или умнее он, чем кажется? Сходите к нему сами, не пожалеете. Таких надо знать в лицо. У вас ведь тоже жена красавица.

Самоварову не понравился намек, он встал, хлопнув сиденьем, и стал прощаться.

— Позванивайте чаще, — как ни в чем не бывало блеснул глазами и зубами Мошкин. — И Андрею Андреевичу потолковее разъясните, какие люди есть — не нам, периферийникам, чета. Жалко, хороший ведь мужик…

— Почему вы вчера на похороны не пришли? — накинулся на Самоварова Юрочка Уксусов.

— Занят был, — неохотно отозвался Самоваров. Он варил на кухне себе и Насте высокополезную утреннюю овсянку и мучительно решался оборвать свою карьеру неудачливого специалиста по стульям. Жалко было оставлять Настю, но и торчать без толку в чужом городе тоже не годилось. А Мумозин безмолвствовал, сделался неуловим, и все в Ушуйском театре забыли о венецианском мавре.

— Я вас не понимаю! Как вы могли! — сказал Юрочка и бросил гневный взгляд на кастрюльку с овсяной кашей (кастрюльку эту, местную, Самоваров с Настей отчищали весь прошлый вечер). — Ведь я отлично знаю, как важно побывать на похоронах и приглядеться, кто там ведет себя подозрительно и неадекватно. Я читал…

— Ну и кто же был неадекватен? Раз знаете, что надо приглядеться, то, конечно, сами пригляделись? Или нет? Плакали!

Юрочка насупился и уселся на тот журнальный столик с подогнутой ногой, что некогда вносился в комнату к Самоварову и уставлялся яствами и напитками. На кухне, оказывается, он служил стулом.

— Конечно, я посмотрел, — угрюмо признался Юрочка. — Как увидел, что вас нет, так сразу понял: мне смотреть придется. Не до слез было, только и делал, что головой вертел по сторонам.

— И как? Не томите меня длинными предисловиями, — подыграл ему Самоваров.

— Сами бы пришли со своим проницательным взглядом, так, может, и был бы толк. У меня ведь опыта никакого… Если б еще вы мне объяснили, как смотреть и что подмечать. А так — ну, никто подозрительно себя не вел! Каменные морды! Им это легко: все-таки актеры, театральные деятели. На сцене перевоплощаться лень, а здесь ради сокрытия могли и поднатужиться, сыграть неплохо. Из подозрительного… один Урванцев разве. Как свинья напился!.. Так он часто напивается, на халяву особенно. А здесь халява! Подозреваемые зато очень приличные были: и Геннаша, и Глебка. Альбина даже шляпку черную напялила. Да, еще Мумозины присутствовали в шубах своих! Сам речь говорил, минут сорок, про реализм с психологизмом, как покойная традиции продолжала. Все зазябли, слушая. Им чего в шубах сделается — на Марс посылать можно. А народ весь посинел. Альбина в шляпке в черной насморк схватила. А Мариночка Андреева выпендрилась: наоборот, вся в белом явилась. Вечно чудит… Шухлядкина подлеца тоже не было. Скажите, это подозрительно?

— Несомненно, — подтвердил Самоваров.

— Я тоже так решил, — обрадовался Юрочка. — Все больше его подозреваю. Он абсолютный подлец. Он ее посмешищем сделал.

— Как будто Геннаша ваш не сделал!

— Это не то! Геннаша ее как муж бил. Это подло, низко, но часто в супружестве бывает. А сопляк этот жил за ее счет!

— Говорят, они расстались.

— Она его выгнала! Ну и что? Он от этого подлецом быть перестал?

— Если и не перестал, то все-таки не слышно, чтоб он ее преследовал.

— Да, он смылся. Ему теперь другую искать надо, чтоб кормиться. Но чего вы его защищаете? Чем он вам так мил?

— Не мил, не мил, успокойтесь! Я его и в глаза не видел. Будете с нами кашу есть?

— Не хочу вашей каши!

Юрочкины глаза снова оказались на мокром месте. «До чего достали меня эти требования детективной активности», — пожаловался Самоваров Насте. Они ели овсянку, поставив тарелки на подоконник в комнате с ромашками. На кухне был стол, но его занял Юрочка, чтобы плакать.

— Как ты можешь не жалеть несчастных влюбленных! — воскликнула Настя, пробуя овсянку. — До чего каша вкусная!.. И потом, разве ты не распутываешь это убийство? Я так в тебя верю!

С кухни доносились всхлипы Уксусова. «Чего хотят от меня эти младенцы? — думал Самоваров. — Почему они Мошкина так не донимают?»

— Это дело сугубо психологическое, — важно заявила Настя. — Если б были всякие улики, то по горячим следам уже кого-нибудь арестовали бы. Но не арестовали! И ты отказываешься во всем разобраться! Когда кроме тебя некому! Ведь тут надо, как в Афонине, всех перебрать, чтоб остался только один — тот, кто не мог этого не сделать. Это осилишь только ты! Я ведь пробовала, — она даже чуть порозовела, признавшись, — я ведь и тетрадку желтую вдоль и поперек изучила. Ничего не вышло! Например, когда я смотрела на ту актрису — белокурую, в возрасте, что деньги тебе совала — то мне показалось, что она запросто задушила бы кого-нибудь. Она так любит своего огромного Геннашу! А он ее бросил.

— Заметь, три года назад бросил! Чего ж она ждала так долго?

Настя задумалась.

— Значит, это не она? А Геннаша? А эта брюнетка, Андреева, которая всюду кричит, что Таня была дрянь? — наморщив лоб, перечисляла она. Самоваров умилился:

— Вот кто здесь супердетектив! Не знают эти валенки ушуйские, к кому обращаться!

Настины хрустальные глаза блеснули, и она так молниеносно бросилась на шею Самоварову, что тот едва успел вернуть ложку с кашей назад в тарелку.

— Пусть это смешно, пусть! Но раз мы вместе, я не могу не быть с тобой, тебе не помогать. Я буду доктором Ватсоном, ладно? Я знаю, ты найдешь убийцу. Как всегда. А я? — горячо шептала Настя. — Можно, я тоже что-нибудь буду делать? Ужасно хочется!

Самоваров убийцу не искал, но от доктора Ватсона уже не отказывался. Должно быть, поглупел в Ушуйске. Или в самом деле он четыре года готов был в Настю влюбиться, только не доходил до той точки или черточки, за которой начинается размягчение, а затем и кипение. Теперь вот перешел — вместе с ней, слава Богу. Вместе размягчение легче снести. Повезло ему, как теперь это понятно: вон Лео сгорел в одиночку.

— Дай мне какое-нибудь задание, — потребовала Настя, льстиво заглядывая в суровое от смущение лицо Самоварова. Он не привык прикидываться перед девушками загадочным и всемогущим, даже когда они вынуждали и требовали. И что же, теперь внушать прелестной такой девочке, что он всего лишь реставратор мебели?

— Отгадай, супердетектив, — начал он, — такую загадку: Таню убил тот, кого она больше всех любила. Вернее сказать, она кого-то одного изо всех любила, а прочих — нет.

— Ой, сложно, — испугалась Настя, — я что-то ничего не поняла… И Таню плохо себе представляю. Откуда ты такую загадку взял?

— Тайна следствия. Свидетель нашелся.

— Свидетель убийства?

— Да нет, просто был подслушан один телефонный разговор, из которого следует, что единственного и неповторимого своего возлюбленного Таня той ночью пригласила к себе. Он пришел и, очевидно, убил ее.

Настя уставилась на кастрюльку с овсянкой и теперь по-настоящему задумалась. Самоваров хладнокровно доел кашу и попытался развеселить Настю рассказами об ужимках и прыжках следователя Мошкина. Насте смеяться не захотелось.

— Это все так загадочно! Нельзя сидеть, сложа руки, надо искать возлюбленного. Знаешь, у кого я спрошу? У Шехтмана. Я ему сегодня в три часа показываю эскизы костюмов. Вот заодно и спрошу. Он всех театральных знает, как облупленных, Таню же просто обожал! Говорят, он ей даже предложение делал. Что-то не верится — уж очень старый. Ему лет двести!

— Всего шестьдесят четыре. Самый расцвет для режиссера.

— Тем более я спрошу. Если б двести, он бы из ума выжил, а коли расцвет — он должен мне все-все рассказать. Сейчас же собираюсь и еду. Бедный, тебе придется тащиться к Шухлядкину! Вдруг он и есть убийца? Ты удивительный, ты так умеешь человека насквозь увидеть, что иногда страшно становится… Сейчас ни минуты терять нельзя! Мы в театре встретимся, и ты мне все про Шухлядкина расскажешь. У, какая фамилия зловещая!

Самоваров убедился, что Настя, чем-то одушевившись, начинает сходу и со страшной безоглядной скоростью двигаться к цели. Вот и сейчас она вскочила, как ужаленная, и бросилась собираться в театр.

— Еще рано, до трех далеко, — попытался урезонить ее Самоваров.

Настя слушать ничего не хотела:

— Я не могу здесь сидеть и томиться, я побыстрее должна разузнать, кто этот единственный и неповторимый. Шехтман уже в театре, репетирует, и я сразу на него наброшусь. Только приходи поскорей! Сразу после Шухлядкина приходи!