Светлана Гончаренко - Дездемона умрёт в понедельник

• Название: Дездемона умрёт в понедельник
• Автор: Светлана Гончаренко
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9524-2625-2

Провинциальный театр выразил желание запказать набор стульев для спектакля "Отелло", и Николай Самоваров, приработка ради, отправился в захолустный Ушуйск. И почти сразу пожалел об этом. В театре бушевали страсти; зависть и неудовлетворённое честолюбие подогревались артистическим темпераментом, любовные треугольники накладывались на любовные пятиугольники… Когда одна из главных участниц театральных интриг была найдена задушенной, обстоятельства сложились так, что Самоварову, бывшему милиционеру, а ныне скромному ремесленнику, пришлось стать детективом поневоле.

---

«Ладно, — решил про себя Самоваров, — тут уже начались бабьи разговоры, поеду-ка я. Нечего время терять!»

Настя посмотрела на него умоляюще, ей казалось, что вот-вот — и откроется устами всеведущей Лены истина. «Что за напасть!» — привычно уже подивился Самоваров. Настя отшвырнула в сторону желтую тетрадку, налетела на него и зашептала на ухо:

— Не уходи никуда, слышишь? Разве не видишь, сейчас она скажет! А билеты завтра купим, куда спешить?

Молодые всегда беззаботны, но, Самоваров, человек старой закалки, предпочитал синицу в руке — и билет в кармане. Накануне, вернувшись из «Кучума», они долго обсуждали этот вопрос, мнения разделились, и Самоваров сумел настоять на своем.

— Вот ты мне все и расскажешь, — так же шепотом ответил он. — Только внимательно слушай, в этом деле главное — нюансы, стоит что-то забыть — и каюк!

— Ты надо мной смеешься! — возмутилась Настя. — Я серьезно…

— Ну, ладно, дружок, не обижайся, — примирительно сказал Самоваров. — Не сердись. Я скоро вернусь, и мы с тобой хорошенько все обсудим. Идет?

Настя принужденно кивнула.

Вокзал города Ушуйска выглядел менее привлекательно, чем театр: к изящному приземистому зданьицу времен инженера Овцы-Овцеховского был пристроен большой и неуклюжий бетонный куб — типичная халтура времен застоя. Кассы помещались в кубе. Самоваров почти простил этому сооружению его архитектурные пороки, до того здесь было малолюдно. Единственный плюс железнодорожного тупика! Зато касса не работала. В окошечке красовалась записка женским почерком: «Обед с 13.30 до 14.30». Самоваров подоспел как раз к обеду. Он уныло поинтересовался, есть ли очередь в кассу, и на его клич отозвалась суровая старуха. Она посоветовала держаться пока за ней, а потом еще подойдут женщина в желтой шапочке и мужчина, наряд которого старуха не запомнила. Самоваров чертыхнулся про себя, но решил не отступать. Если у него будет билет в кармане, то ничто уже не удержит его в ненавистном городе. Стулья Отелло явно накрылись медным тазом, Настя работу закончила, убийца Тани… Зачем ему Таня?

Самоваров купил местную газету и устроился в первом ряду железных кресел для ожидающих. Кресла были новенькие, продвинутого дизайна, но страшно неудобные. «Точно на унитазе сидишь, — сморщился Самоваров. — И дыра даже сделана посередине. И спину холодит. Чего доброго, посижу тут и слягу, как Кульковский». Газета тоже попалась неинтересная. Самоваров надеялся почитать жареные враки по ушуйскую Мерилин Монро и про лишайники, попорченные Кучумовым, но в газете не нашлось ничего, кроме объявлений и перепечатки громаднейшего интервью с малоизвестной голливудской звездой. Лицо у звезды было такое же незапоминающееся, как одежда мужчины из очереди в кассу. Почему эта особа оказалась в центре внимания районной прессы, осталось неясным: уроженкой Ушуйска она была вряд ли. Самоваров скучливо читал объявления о продаже подержанных машин и шуб и почти задремал. Сну помешала какая-то вокзальная служащая, которая не спеша пересекала зал, держа в руке тарелочку с сосисками. Она вдруг увидела знакомую. Знакомая сидела через кресло от Самоварова и, как выяснилось, ожидала электричку на Савостино. У служащей с сосисками в Савостине жила тетка, и родня мужа жила там же, и глубоко пьющий двоюродный брат. Минут за шесть оживленного разговора двух женщин Самоваров узнал всю савостинскую подноготную, все тамошние новости про похороны и рождения, а также много замечательных подробностей личной жизни обеих собеседниц. Он хотел было встать и пойти поискать место поспокойнее. Однако перспектива обживать и греть своим телом еще одну железяку, прикидывающуюся креслом, показалась ему вредной для здоровья, и он решил немного потерпеть. Не будет же эта беседа продолжаться вечно! Сосиски совсем остынут.

Он заслонился от ненужной информации развернутой газетой и зевнул. Женщины все стрекотали. Теперь речь шла о тяготах непосильного труда дежурной по вокзальным комнатам отдыха — дама с сосисками оказалась именно такой дежурной. Она жаловалась то на отсутствие постояльцев, то на их усиленный наплыв и рассказывала про каких-то экзотических восточных торговцев. Торговцы, все на одно лицо, жили на вокзале три дня, страшно шумели и целыми днями перебирали содержимое громаднейших своих баулов, туго набитых колготками, бюстгальтерами и пиротехникой. Зубы у них были золотые все до одного.

— Чего не насмотрелась ты, Анна, — завистливо вздохнула савостинская жительница.

— Не говори! — согласилась Анна. — Кого-кого не перевидала! Вон в прошлый четверг артист у меня ночевал.

— Какой артист? Кино?

— Зачем кино? Нашего театра. Но известный, все главные роли играет.

Самоваров чуть не выронил из рук газету и не показал дамам свое ошарашенное лицо. Ведь ночь прошлого четверга — это как раз ночь Таниного убийства! А кто главные роли у нас играет?..

— Прибежал в одиннадцатом часу, — беспечно продолжала Анна, — и с порога сразу: «Разбуди меня в пять!» Стало быть, к московскому поезду ему надо, что в шесть десять. «Пожалуйста, — говорю, — давайте ваш билет». А билета-то у него никакого и нет. Я ему: «Не могу никак в наши комнаты вас пустить. Вот если б у вас билет был, или застряли по транзиту… А так не положено: у нас не гостиница». Он побурел весь и заявляет: «Я ведущий артист драматического театра. Завтра мне очень надо одного человека в Москву проводить, на тот поезд, что из Иркутска идет. А я устал, как собака. День такой трудный выдался! Сейчас только роль отбарабанил — даже в боку колет. Мне рано утром провожать надо, а дома сам я не встану, не проснусь. Сплю страшно крепко». Я в него вгляделась — вроде знакомое лицо — и спрашиваю: «Извините, а это не вы Ромео играли в восемьдесят первом году? Я тогда в восьмом классе училась, нас водили на постановку, и мне так понравилось!» «Я», — отвечает. — «Я вас узнала, хоть и сдали вы сильно: поправились, да и лицо у вас такое морщавое. До чего все-таки у вас, у артистов, работа трудная!» Ну, повела я его, конечно, в комнаты, оформила, как следует, койку показала — он упал тут же, чуть не в шапке, и захрапел. Так и храпел всю ночь, пока я его к поезду не растолкала.

Вот оно что! Вот где Геннаша ту ночь провел! Знал ведь, что Таня утром в Москву уезжает — она сама его билетом дразнила. Решил подкараулить ее, в поезд не пустить — это на него похоже. Придумывать хитрые штуки он не мастер: дал бы кому-нибудь на перроне в глаз, билет бы Танин порвал, наскандалил бы. Что-то в этом духе он задумал и побежал еще вечером на вокзал. Но ведь это значит, что у Геннаши алиби! Тогда какого же черта он напускает туману?.. Драгоценная Анна, тащить ее надо к Мошкину или Мошкина сюда тащить!

Самоварова даже в жар бросило от очевидности истины, прямо перед носом вынырнувшей из путаницы и мрака. Вот оно, вот оно!.. Если Геннаша на вокзале ночевал, а признаваться не хочет, это значит… Что значит? Нет, успеем к Мошкину! Самоваров выглянул из-за газеты. Что это за Анна? Нестарая, румяная, вполне сметливая на вид… Вот бы влезть невзначай в эту бабью беседу, порасспросить! А можно и вспугнуть. Наконец, Самоваров решился, опустил газету и спросил:

— Извините, а у вас в самом деле переночевать здесь можно? Я имею в виду, в кровати, по-людски, а не на этих жестяных сковородках… Видите ли, я тоже из театра…

Самоваров произнес все это так невпопад и таким неубедительным развязным тоном, что обе собеседницы разинули рты, а у Анны сосиски угрожающе поползли с тарелки. Первой нашлась подруга из Савостина.

— Вы тоже артист? — пискнула она.

— Нет, я дизайнер. Художник по мебели, — объяснил Самоваров. Он уже вполне овладел ситуацией, и голос пошел теплый, располагающий. Он наплел что-то про свой завтрашний отъезд, про то, как трудно живется творческим работникам (почти как дежурным по вокзальной ночлежке) и добрался наконец до ночевки Карнаухова.

— Значит, Геннадий Петрович у вас в прошлый четверг был? — сказал он загадочным, приглушенным голосом. — А ведь в ту ночь жену его убили.

— Да вы что! — разом вскрикнули обе дамы.

— Разве вы не слышали ничего? Газет, что ли, не читаете, радио не включаете? Столько шуму было!

— Я слышала, — припомнила Анна. — Задушили актрису. Только фамилия другая. Не Карнаухова.

— Так артистки фамилии никогда не меняют! Завсегда на девичьей. Они замуж по пятнадцать раз выходят, не угонишься документы выправлять, — пояснила савостинская специалистка по артистам. — Ты, Анна, меня удивляешь, это же все знают. А про задушенную я читала. Страх! Вот вы в театре работаете, скажите: правду пишут, что она с лица была вылитая Мерилин Монро?

Самоваров, чтоб не отклоняться от темы, важно кивнул, хотя Таня с лица не больше напоминала Мерилин Монро, чем он сам. Он снова обратился к Анне: