Светлана Гончаренко - Дездемона умрёт в понедельник

• Название: Дездемона умрёт в понедельник
• Автор: Светлана Гончаренко
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9524-2625-2

Провинциальный театр выразил желание запказать набор стульев для спектакля "Отелло", и Николай Самоваров, приработка ради, отправился в захолустный Ушуйск. И почти сразу пожалел об этом. В театре бушевали страсти; зависть и неудовлетворённое честолюбие подогревались артистическим темпераментом, любовные треугольники накладывались на любовные пятиугольники… Когда одна из главных участниц театральных интриг была найдена задушенной, обстоятельства сложились так, что Самоварову, бывшему милиционеру, а ныне скромному ремесленнику, пришлось стать детективом поневоле.

---

Дама в розовом не поверила:

— Это вы серьезно?.. Ну, тогда вас можно извинить, тогда это Юрочкины враки. Он ведь у нас — как бывают городские сумасшедшие — театральный сумасшедший. Шехтман когда-то пригрел, теперь не отвяжешься.

— Так он головой нездоров?

— Здоров, здоров, как все мы! — успокоила актриса («Если как все вы, то плохи его дела», — подумал Самоваров). — Просто Юрочка энтузиаст. Занимался в каком-то драмкружке и решил, что его место в театре. Рабочим сцены был, в столярке что-то строгал, билеты ездил по конторам навязывать. Но главное для него — на сцену выйти. Каждый вечер! И ведь выходит — гостем, лакеем, милиционером в последнем акте.

— Без слов и всегда в малиновом пиджаке?

Актриса расхохоталась, даже кофе раплескала.

— Так вы уже сообразили? Шустрый какой! Ну да, в малиновом. Ему костюмов не шьют, а из подбора он надевать не хочет: красивым быть желает. Который год в своем малиновом выходит. Жена сбежала, денег ни черта, бездарен, как дерево — но каждый вечер на сцене. Чем не сумасшедший? А как Таня наша переспала с ним, так совсем рехнулся. Он, поди, вам рассказывал, что переспала?

— Нет, я понял, что не так было, — не согласился Самоваров. Актриса откуда-то из-под юбочных оборок извлекла пачку сигарет и розовую, в тон платья, зажигалку. Сигарету она вложила себе в губы, сложенные трубочкой, а зажигалку вручила Самоварову. Прикурив, она спрятала зажигалку, сощурилась и снова вцепилась в Самоварова:

— Вы поверили Юрочкиным россказням? Что она прискакала полуголая, он ее в кроватку уложил, а сам провздыхал в уголку? Вы верите, что молодая женщина и молодой мужчина, пусть даже Юрочка, могут ночь в одной комнате провести и не трахнуться?

— Я поверил, — неприязненно ответил Самоваров. Ясно было, что эта вот красавица что днем, что ночью трахнется с кем угодно, не моргнув глазом. Она снова расхохоталась, стряхнула колбаску пепла в свой кофе и сообщила:

— А вот Генка не поверил! Юрочку так отделал, что челюсть в стационаре пришлось вправлять. А уж он-то Таню знает… Кстати, как вам игра нашей звезды?

— Хорошая игра.

— Ну, она органична, конечно… Но ничего особенного!

И дама в розовом выстрелила в Самоварова струей дыма. Он не обиделся — знал, что ничего иного ни одна женщина о другой никогда не скажет. Интересно, что всегда одними и теми же словами!

Он добавил:

— И Глеб Карнаухов хорошо играет.

Веселье актрисы стало буйным, она даже ногами засучила под столом:

— Вы и это заметили? Ну и глаз у вас! Впрочем, ведь вы художник. Нарисуете меня? Почему нет? Эх, вы, художник! Да Глеб совсем не умеет играть! Он просто выпить хочет.

Самоваров не поверил.

— Выпить! Выпить! — задорно твердила актриса. — Кучумов (это кит наш местный, водочный король) ровно в десять после тяжкого трудового дня является в свой ресторан «Кучум» — расслабиться немножко. Он там поит Глебку бесплатно, лично и всласть. Меценат! Вот Глебка туда и бежит со всех ног, потому что в одиннадцать Кучумова там уже не будет, и не поднесет никто. Глебка с обеда уже в узде — глаз горит, копытом бьет. Мумозин у нас, вы знаете, любит пожевать психологические сопли, а Глебка ему спектакли срывает. Такой темп задаст, что не до состояния, не до сверхзадачи, успеть бы все свои реплики оттарабанить! Прямо черт в нем сидит. Зеленый черт! Не дай Бог, к десяти спектакль не кончится — со сцены спрыгнет, сбежит. У нас ведь из-за него «Царь Федор Иоаннович» сдох. Сняли! А почему? Пьеса-то длинная, режиссура мумозинская тягомотная — а как Глебка выскочит, так всё кувырком идет. Реплики путаются, бояре мечутся, шапки роняют, на шубы друг другу наступают, бегают, как зайцы — Мулен-Руж, а не Древняя Русь! Мы угорали со смеху! Не верите?

Дама в розовом рассказывала актерски занятно, с ужимками, но Самоварову действительно не хотелось верить, что Глебов огонь, Глебов затравленный взгляд, снопы эти искр из глаз, эти нетерпеливо трясущиеся руки — всего лишь муки алкоголика. Дама докурила сигарету, утопила ее в кофе, а потом заговорщически нагнулась к Самоварову:

— Не верите? А прислушайтесь! Вот, шум на сцене? Это Глебова сцена кончается. Сюда прибежит — смотрите тогда, что за творческий огонь в нем горит.

Она откинулась на спинку стула и ехидно усмехнулась. Действительно, после каких-то стуков и выкриков со сцены в буфет ворвался Глеб Карнаухов. Он окинул вдохновенным, беспокойным взглядом небольшое помещение, бросился было к стойке, но круто развернулся, налетел на одного из гогочущих и стал выворачивать ему руку. Оказалось, он просто хотел посмотреть, который час.

— Врут они у тебя! Отстают! — вскрикнул Глеб, отшвырнул чужую руку и уставился на свою. — И мои, конечно, отстают. Ч-ч-черт! Не успею!

— Успеешь, еще сорок минут, — утешил его кто-то.

Глеб потряс головой и вдруг бешено заколотил кулаком по стенке.

— Чертова режиссура! Ползают, как сонные мухи! По часу сидят и в потолок пялятся. Ч-чертов Мумозин! Не успею!

— Ну что я вам говорила? — многозначительно промурлыкала актриса в розовом. — А? Вот вам и Мочалов с Качаловым.

Глеб что-то расслышал, быстро обернулся, секунду тяжелым оком впивался в смуглую даму, а потом улыбнулся криво:

— А, Мариночка! Обаяла уже нового художника из Нетска? Мышкуй, мышкуй! Только не засидись, на поклоны выйди. А я не останусь.

— Мумозин будет недоволен, — заметила Мариночка.

— Этого милостивого государя я видал в гробу! С его режиссурой вместе. Моллюск бородатый!

— Почему же моллюск?

— Потому что жижа, слизь беспозвоночная. И дерьмо. Режиссура!.. У, половина уж! Не успею! Пойду Яцкевичу пинка дам. Пускай и не думает этот чертов вальс врубать. На нем минут пять теряется. Сразу финал! А моллюску пусть скажет, что аппаратура заглохла. Ч-черт!

Глеб ринулся вон нетерпеливой рысью, а Мариночка торжествовала:

— Видали? Вот так. Истина в вине! Уж если кто у нас из молодых играет (я своего Андреева не хвалю, не Бог весть что), так это Лео Кыштымов. Вон он сидит! Нет, не мордастый, а тот, что повыше, да!.. Вот он чего-то стóит. Он ведь Щукинское училище закончил.

Самоваров посмотрел в указанном направлении. Воспитанник Щукинского училища с виду был крайне неказист. Мариночка между тем продолжала:

— Конечно, Глебка не всегда такой был. Это Таня его довела. Тут сам Фрейд запил бы. У нас здесь целая толпа чокнутых бегает — всё ее работа. От Гены Карнаухова до шофера Вити. Все мы, женщины, любим помучить да повертеть, но надо же и меру знать! Самой-то от всего этого радости никакой. И выгоды даже! Казалось бы, растаял Мумозин — так бери его, жми повидло. Весь театр твой! Нет! Надо найти какого-то сопляка и ради него… Или вот — побежали бы вы, например, от Генки (пусть плешь, пусть десяток килограммов лишних, но ведь супермужик!) к Юрочке убогому?

— Не знаю. Не был замужем и не собираюсь, — недовольно ответил Самоваров. Он терпеть не мог женских откровенных разговорчиков, но вечно на них нарывался. Мариночка снова захохотала.

— Вот вы всё смеетесь, — наконец сказала она (хотя Самоваров во время всего разговора даже не улыбнулся ни разу), — а попомните мое слово: допрыгается Пермякова. Что-то слишком уж ее заносит в последнее время. Добром не кончится! Допрыгается! Причем очень скоро.

— Как вы мрачно! — не выдержал Самоваров.

— Хотелось бы немрачно, и у меня чутье. Андреев мой меня Кассандрой зовет. Вы, наверное, не знаете — это в Древней Греции. Она все предсказывала, а ей никто не верил. Потом все-все сбылось. Мой Андреев так и говорит: ты — совершенная Кассандра. Я и правда все предчувствую.

Самоварову до смерти надоела ее болтовня, он поднялся и сказал на прощанье:

— Ой, берегитесь большого сходства!

— С кем?

— Да с Кассандрой. Она ведь плохо кончила.

— Как плохо? — не поняла Мариночка.

— Изнасиловали ее. Взвод солдат. Лучше не пророчить. Всего хорошего.

И он отправился прочь служебным ходом.

Глава 5

Наконец-то в сумасшедшем городе Ушуйске стало Самоварову хорошо — на раскладушке, под посвист ветра за окном и плотоядное урчанье батареи. Темнота съела ужасный Юрочкин сад, только самые крупные цветочки все-таки маячили и казались страшными рожами.

«Завтра встаю в восемь — и на вокзал, — думал Самоваров. Он закрыл глаза, чтоб не видеть рож и поскорее заснуть. — Только один день тут пробыл, а будто месяц маялся. Да, кипит у ребят кастрюлька! Это у нас в музее рыбья тишь…»

Между тем в коридоре ходили чьи-то грубые шумные ноги и звучали неприятные мужские голоса. «Скорей бы они угомонились», — поежился в раскладушке Самоваров. Но они не угомонились. Они топтались прямо у его двери, и было их, судя по доносившимся звукам, не менее десяти. Наконец, раздался стук в дверь. Самоваров промолчал. Стук повторился. Затем дверь начала открываться. Чья-то длиннющая рука потянулась к выключателю, зажегся свет, и Самоваров зажмурился, потому что чудовищные ромашки и гвоздики так и прянули ему в глаза. Когда он проморгался, то увидел, что на пороге его комнаты стоят трое — здешние обитатели: Юрочка и радист Яцкевич, а также воспитанник Щукинского училища Лео. Все трое неестественно улыбались. Радист держал в руках большую бутылку вычурной формы. С ее этикетки скалилась какая-то физиономия и поблескивала позолотой надпись «Кучум».