Николай Полотай - Войнаровская

• Название: Войнаровская
• Автор: Николай Полотай
• Издательство: Радянський письменник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

---

— Свиданки были?

— Ни-ког-да! Просто однажды прихожу из кино, а Тоня сидит у меня в комнате. Сидит, значит, и...

— ...уходить не хочет! — подсказывает кто-то.

— А ты бы прогнал? — парирует Валентин,— Может быть, душить стал за вторжение? Тоже мне Отелло нашелся!

Раздался дружный смех.

— Последнее предупреждение!— стучу ложечкой по фужеру.

Ленсков попросил еще пять минут, чтобы рассказать «о самой-самой».

— Только чтоб без поцелуев в щечку!

— Насчет щечки разговор, пожалуй, будет,— лукаво улыбнулся Ленсков,— но все же прошу выслушать. Помните нашу физкультурницу Галочку?

— Галочку?— с досадой переспросил я, пожалев, что не взял слово раньше Валентина. Теперь-то мне опять придется находить новое имя. А жаль! Галочка была моей первой любовью.

Учились мы в одном классе с первого или со второго — не помню. Она была не похожа на остальных девочек. Смуглая, серьезная, сосредоточенная на уроках, никогда не принимала участие в наших проказах. Зато ее всегда можно было видеть играющей в мяч, она хорошо бегала, была отличницей по физкультуре.

Тайну ее поведения я не знал, да и сейчас не пойму. Галка одевалась скромно, просто, но со вкусом. Улыбалась редко, и я всегда ловил ее улыбки. Конечно, до вздохов в те годы не доходило, спал я крепким сном, как говорится, сном праведника, но что-то щемило, кололо, обволакивала печаль. А разобраться был не в силах.

Года через два-три я перешел в другую школу, а встретились снова с Галкой уже на первом курсе техникума. К тому времени она стала известной физкультурницей, имела на своем счету какие-то рекорды — не помню уже. О них она никогда не говорила.

Спортивная фигурка Галочки всегда радовала глаз. Возможно, с тех пор я и создал для себя образ девушки-спортсменки, который и поныне мне дорог как идеал женской красоты. А в Галке было еще обаяние какой-то значительности, вдумчивости, собранности,— чем я, как помню себя, не отличался.

Однажды на студенческой дискуссии мы спорили о женской гордости, красоте, достоинстве. Каких только мнений не было! Мы поднимали на смех тех, кому по душе была девушка-кукла с притязанием на «леди-миледи». Эти «леди-миледи» (мы так их дразнили!) копировали зарубежных кинозвезд, ломались, капризничали, глядели на мир томными уставшими глазами, а некоторые даже прибегали к косметике и подражали манерам Мэри Пикфорд, Асты Нильсен, Поллы Негри и прочих модных кинокрасавиц.

Доморощенные кинозвезды имели успех у некоторых ребят, но то были сынки зажиточных родителей. Они устраивали дома с разрешения родителей вечеринки, баловались винцом и сигаретками, играли в любовь и увлекались зарубежными романами. Мы давали им обидные клички. Они платили нам тем же.

Галка была полной противоположностью «ледям». В те годы только началось массовое увлечение физкультурой. За год-два в каждом клубе организовывались спортсекции. Местом встреч были спортплощадка, стадион, яхт-клуб. Физкультурница — в майке, шароварах и бегунках — стала символом молодости, смелости и красоты.

Хотелось ближе к Галке, ходить с ней на стадион, радоваться ее успехам. Но так вышло, что мы были в разных спортсекциях и в разное время бывали на стадионе...

Если б не рассказ Ленскова о Галке, я начал бы свой рассказ о ней с первой своей клятвы: всю жизнь быть спортсменом! Клятву эту она не слыхала, ничего не знала о моих чувствах и ни одного слова признания от меня не дождалась. Никогда не ходили вместе в кино, не встречались на бульваре, разве только иногда после занятий в техникуме на второй смене я набивался к ней в провожатые, так как жили мы в одном районе.

О чем только по дороге не говорили! Об учебе, о спорте, о прочитанных книгах или о кинокартинах,— и ни слова о своих чувствах, ни намека на желание быть вместе.

Стеснялись? Боялись?.. Трудно гадать теперь. Но видишь, как сейчас афишируют молодые парочки свое чувство, обнимаясь и целуясь на улице, в ресторанах, в метро на эскалаторе, — и приходится сомневаться: да святое ли чувство любви испытывают они или также подражают современным кинозвездам, как в наше время некоторые старались быть ужасно «современными».

О, нет! Обнажать святое чувство любви настолько, чтобы каждый прохожий мог прикоснуться к нему пошлым, циничным взглядом или обидным словом?.. Мы в свое время могли оберегать наших девушек от таких взглядов, не давали повода соглядатаям нашего скромного счастья.

...Пока я так рассуждал, Валентин стал рассказывать, как Галка не замечала его красивой шевелюры, стройности фигуры и его отличных отметок.

— Это и заставило присмотреться к ней! — исповедывался Ленсков.— Захотелось проверить: так ли она холодна?.. Как-то напросился в провожатые, когда прощался у ее калитки, вдруг уверовал в свою неотразимость и решил поцеловать...

— В щечку! Лишить слова! — не выдержал кто-то.

По тому, как Ленсков обидчиво поджал губы, мы решили ограничиться «последним предупреждением».

— Да-да! — подмигнул он.— В щечку! Все дело было именно в щечке... Но в моей. Я вдруг ощутил на своей щеке такой ожог, что, и сейчас вспоминая, чувствую, как она горит.

— Влепила-таки!— уже не выдержал я, чем-то обрадованный такому повороту дела.

— Классически! — потер щеку Валентин.— Дана была полная отставка! Я, конечно, понял, что моя персона «нон грата». И так стремительно ретировался, такими гигантскими шагами устремился домой, словно кто-то гнался за мной дать «добавки».

— Ну, а потом простила?..

— Год не разговаривала! Встретимся случайно взглядами, щека моя сразу вроде вздувается и краснеет, я и сворачивал в сторону.

— Значит, не помирились? — допытываюсь.

— Нет! Разъехались после окончания техникума. Не встречались. Не переписывались. Но с того вечера я, кажется, полюбил ее, во всяком случае, проникся к ней уважением и гордостью за нее. И не пощечина, даже не то, что отказала мне во взаимности — с этим, в конце концов, мог смириться. Самое удивительное то, что после нее, после Галки, никогда не мог полюбить по-настоящему. Ни-ко-го!.. Вот как-то сразу понял, что настоящая любовь это не увлечение и не зависит от «повезет — не повезет», а что-то высшее, к чему хочется дотянуться, ощутить его и почувствовать себя счастливым...

Громкие аплодисменты покрыли последнюю фразу.

— Продолжай, продолжай!..

Валентин поднял руки:

— Все! Ни одного слова от меня не вытянете еще сто лет!..

Мы от души посмеялись над неудачей бывшего нами признанного Ромео, которая стала вечной каторгой неразделенной любви.

Ах, если б я раньше знал об этой пощечине!..

Я замечал, что Ленсков неравнодушен к Галке, всегда останавливал на ней свой взор. Я даже хотел проявить дерзость и попытаться стать его соперником, хотя и рисковал очень, но в моей голове уже бродили мечты об уходе из дому, зрело желание пуститься в дальние вояжи по стране, как когда-то ходил Максим Горький; все увидеть, узнать, изведать все, чем жив человек.

Все мы в том возрасте были по-юношески максималистами, по-своему аскетичны. И я уверовал, что нет у меня оснований для борьбы только за свое личное счастье. Надо было себя отдать всецело благородной мечте, идее, зову новой жизни, а не ограничивать себя квартирно-семейной идиллией, «семейным кругом». И как же я мог позволить себе ограничить свободу той, с которой, бог его знает, будет ли взаимность или же также окончится пощечиной.

Впрочем, если честно, то знай, что Валентин выпросил оплеуху, возможно, я бы и пересмотрел свой аскетизм вместе с максимализмом,— но вряд ли...

Вскоре я покинул Севастополь. А года через три случайно встретились с Галкой на областной спартакиаде. Галка приехала защищать честь своего города, а я играл в заводской футбольной команде да пописывал хроникерские заметки о спорте в местную газету.

Разговорились о житье-бытье: о моем уходе из дому, о дальнейшей учебе, об участниках спартакиады, обо всем что угодно, но только не о том, что касалось наших отношений.

Было как-то боязно спрашивать: с кем встречается? Нашла ли друга сердца?.. Но я ждал этого разговора, тщетно искал в ее рассказах хотя бы одно слово участия и сочувствия ко мне, одного намека на личное отношение.

Не заговорил о своем чувстве и я. Может быть, она так же ждала особенных слов от меня?.. Я возбужденно и глупо тараторил о заводской жизни, о футболе, хвастался своими достижениями, которых, по сути, и не было, и тоже — ни одного слова, что она, и только она, мне дорога.

Мешала ли суетная обстановка соревнований, нехватка времени или что-либо другое — не знаю, но душевного разговора не получилось, и, вероятно, мы оба чувствовали, что говорим не о том, о чем следовало б.

Я не спал всю ночь, мучился, ругал себя за нерешительность, но тут же находил оправдание: да вправе ли нарушать ее покой? Не помешаю ли ее жизни?.. Ну кто я? Слесаришко на заводе, даже не имею своей комнатки, снимал угол с товарищем у какой-то старухи-богомолки. Перспективы явно туманны. А Галка собиралась уезжать в Ленинград, в высшее учебное заведение.