Овидий Горчаков - Если б мы не любили так нежно

• Название: Если б мы не любили так нежно
• Автор: Овидий Горчаков
• Издательство: Олма Медиа Групп
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-373-06770-6

О шотландце Джордже Лермонте (George Leirmont), ставшем родоначальником русских Лермонтовых, Михаил Юрьевич написал вчерне исторический роман, который он отдал мне на прочтение перед своей гибелью…

У М. Ю. Лермонтова было тогда, еще в Петербурге, предчувствие близкой смерти. В Ставрополе он сказал мне, что ему вовсе не чужд дар его древнего предка Томаса Лермонта, барда и вещуна, родственника шотландских королей уже в XIII веке…

На этом предисловие, написанное рукой Монго, Столыпина, друга и секунданта М. Ю. Лермонтова, обрывается. Далее следует рукопись того же Столыпина, написанная, судя по всему, на основании записок самого М. Ю. Лермонтова. Рукопись эта была обнаружена мной в июне 1981 года в Ватиканской библиотеке.

---

Навсегда врезался в память Джорджу один весенний день в Абердине — один из последних его дней в родном городе. Он стоял с Шарон в южном конце приморской улицы, на которой она жила в двухэтажном каменном домике. С утра гуляли они за городом, вдоль побережья, давно уже проголодались, но все не могли расстаться, хотя с некоторых пор Шарон стеснялась показываться со своим парнем в городе на виду у знакомых, обязательно начинавших прохаживаться насчет «жениха и невесты».

Из таверны напротив под названием «Лев и чертополох» доносился крепкий круживший голову аромат. Пахло прокисшим элем и жареной рыбой. Джордж глотал слюну — после смерти отца вдова Лермонт экономила каждый мерк и сыну ее редко перепадал сытный обед, а аппетит у него был дьявольский.

К таверне направлялась из порта диковинная даже для Абердина, этой маленькой северной Александрии, процессия из шести полуголых негров в цветастом тряпье мал мала меньше во главе с высоким и грузным одноглазым моряком лет сорока, кандыбавшим на деревянной ноге. На плече у него сидел облезлый попугай вида злющего и саркастического. Сделав знак неграм — обождите, мол, меня тут, — моряк вошел, кланяясь низкой притолоке, в настежь распахнутую дверь таверны.

— Это Роб Селкирк, — важно сказала Шарон, явно хвастаясь своей осведомленностью, — эта девчонка знала портовый люд лучше всех мальчишек. — Известный пират из деревни Ларго на Файфе. У Тобаго он потерял ногу в морском бою с испанцами и по пиратскому уставу получил, став калекой, шесть негров. Вот это мужчина!

Джордж метнул на подружку взгляд исподлобья. Эта Евина дочка старается полубессознательно возбудить в нем ревность.

— Ну, я пошла! — вдруг выпалила Шарон, завидев на улице знакомых девиц — Дирди и Шину. — До завтра, Дьорсу!

Deorsu — так нередко называла его по-кельтски маленькая ирландка.

Проводив ее взглядом, Джордж напустил на себя самый решительный вид, выпрямился и расправил плечи, чтобы казаться еще выше, и, подражая морской походке, вразвалку направился мимо севших на корточки негров в таверну, хотя мать строго-настрого запретила ему заглядывать в этот вертеп пьянства и разврата. В кармане он сжимал несколько мерков, вырученных за красивый голубой топаз, найденный на берегу Дина, у местного ростовщика — Judhach — еврея из Германии, открывшего меняльную лавку в порту. Больше всего он боялся, что ему, малолетке, вместо пинты эля укажут на дверь, но этого, благодарение Богу, не случилось. Он сел в темном уголке, поближе к одноглазому пирату, со жгучим любопытством глядя вокруг на пеструю публику, просоленную в плаваниях по семи морям, на большой очаг с весело полыхающим пламенем. Вон у того маленького окна сидел, бывало, со знакомыми капитанами и хозяевами кораблей его отец. За тем столом обсуждал он планы новых путешествий в разные концы света, подписывал контракт с хозяином корабля, набирал команду из старых морских волков.

Пират Селкирк сидел развалясь за столом отца и покуривал трубку, бросая дерзкий вызов Его Величеству королю Шотландии и Англии Иакову, строжайше запретившему это «гнусное зелье» («filthy weed»). Попугай чихал и ругался, как старый флибустьер, пропойным, скрипучим голосом.

— Кто сказал, будто рыцари перевелись на этом свете? — держал речь Роб Селкирк, покрывая трубным басом шум и гам. — Истинные рыцари уцелели только среди пиратов вроде Дрэйка или Ролли. Уж я-то знаю, можете поверить старому бродяге. Ни у одного отряда наемных солдат нет такого великодушного устава, как у рыцарей моря господ баканиров![24] Всю добычу мы всегда делили по-братски, поклявшись всеми святыми, начиная с заступника нашего святого Андрея, что никто не утаил даже самой паршивой испанской монеты. Хозяин корабля, снарядивший его оружием, ядрами и порохом и отличнейшей провизией, получал, как водится, треть сокровищ, взятых с бою у испанцев и прочих наших врагов. Свою долю получали, само собой, судовой лекарь и плотник. Капитан брал равную со всеми нами долю. И только по единодушному решению мы, бывало, отваливали ему двойную и тройную долю, если он ее заслуживал, что, признаться, нередко бывало, например, у Черной бороды. Никто никогда не считал себя обиженным, потому что все доли разыгрывались по жребию. О, эти жеребьевки! Никакая игра в кости или карты не сравнится с ними!..

Глаза у его многочисленных слушателей разгорелись. Все чаще подносили они к губам тепловатый эль, с непривычки показавшийся ужасно горьким юному Лермонту. Он тоже развесил уши. Отец ему о таких вещах не рассказывал.

— Проштрафившихся мы высаживали с оружием и провизией на какой-нибудь райский островок, чтобы он охолонул там и покаялся в своих прегрешениях перед товариществом, превыше которого нет ничего на этом свете и которое я не променял бы на ангельскую компанию с арфами и волынками, но без рома, эля и табака на небесах, прости меня, Господи!

Шутка эта, смахивающая на богохульство, была встречена дружным гоготом, заставившим вздрогнуть закопченные балки под потолком со свисавшими черными кружевами сажи.

— А если бы отправили меня испанцы к праотцам, — продолжал пират свою нечестивую проповедь, — мою долю отправили бы в Ларго моей матери, а если не осталось бы у меня родичей, отдали бы попам, чтобы молились они за достойный меня прием на том свете, Господи, помилуй нас, грешных!..

— Тебе ли, достойнейший, — возразил (с эдинбургским акцентом) пирату расфуфыренный щеголь, то ли капитан, то ли хозяин корабля, — рассчитывать на хороший прием у врат Божиих! Слышал я в Санто-Доминго и на Ямайке, как вы резали пленных, а закапывая свои клады на необитаемых островах, пристреливали какого-нибудь христианина, чтобы призрак его охранял награбленное вами добро!

Пират широко осклабился, обнажив корявые зубы.

— Что вы, ваша милость, как можно! Бесплотными стражниками наших сокровищ, добытых в честном бою с врагами короля нашего и нашей державы, мы оставляли испанца, слугу антихриста Папы, или вовсе негра некрещеного… Пусть послужат доброму делу нечестивцы!.. Правильно я говорю, попка?

Попугай выругался смачно по-испански, помянув Мадонну и пообещав осквернить самым непристойнейшим образом материнское молоко всех недругов вселенской империи Бурбонов.

— Веселись, братва! — вскричал одноглазый, швыряя на стол золотой реал. — Все, что я тут наговорил, лично подтвердит сегодня же вечером сам Черный борода! — В таверне сразу стало тихо, только слышно потрескивали дрова в очаге. — Да, да! Мой славный капитан, даст Бог, уже швартуется у здешнего причала. На днях он отплывает в Тобаго, и ему нужны настоящие моряки…

Джорди дождался прихода Черной бороды. Он оказался безбородым и щуплым человечком, похожим на пресвитера, но живым, быстрым и чем-то неуловимо зловещим, словно электрический угорь. Преодолев застенчивость, он подсел к Селкирку с третьей кружкой эля, на которую он потратил остаток своего состояния, представился и спросил, не возьмут ли его в команду Черной бороды.

— Лермонт! — изумился Роб Селкирк. — Сын моего покойного капитана Эндрю Лермонта! Великий Боже! — Он придвинулся к Джорджу и зашептал ему в ухо, тревожно покосившись на занятого разговором капитана пиратов. — Дуй отсюда, парень. Все, что я тут наболтал, — брехня и дерьмо! Эта собачья жизнь не для сына капитана Лермонта, да благословит Господь его благородную душу. Мы с Черной бородой промышляли рабами, а твой отец уверял меня, что «Летучий голландец», вечно скитающийся под всеми парусами по морям и океанам с мертвой командой, был наказан Господом именно за то, что первым, преступив Божий и людские законы, начал торговать людьми!.. Уходи отсюда, заклинаю тебя именем твоего отца!..

И Джордж Лермонт, подавленный и растерянный, встал и стал пробираться к выходу. Еще раньше, как только в таверну вошел, неслышно, по-кошачьи ступая, постнолицый пиратский капитан, бочком-бочком, виляя штопором, из таверны выбрался побледневший при виде прославленного душегуба расфуфыренный щеголь.

Абердин уже зажег редкие огни. У причала тихо покачивалась на черных волнах темная бригантина Черной бороды с единственным зажженным фонарем на высокой корме. Сколько раз швартовался на этом самом месте капитан Лермонт! На глаза набежали слезы, расплылись лучиками, замерцали сквозь соленую влагу портовые огни. И все-таки он покинет Абердин, уплывет искать счастья за морями. Отомстит испанцам за отца. Что ждет его за непроницаемым покровом ночи?

Из таверны «Лев и чертополох» неслась лихая моряцкая песня. В родном доме теплился огонек. Мать никогда не ложилась спать до его прихода.

Уже шел к концу второй год учения Джорджа Лермонта в Абердинском духовном училище, помещавшемся в обветшалом здании коллегии близ собора. В узкие готические окна светило весеннее солнце. Пастор Джеффри Мак-Крери, выхваченный косым столбом солнечного света из сыроватой полутьмы, мирно клевал носом под звук французской речи. Джорди стоя декламировал «Песнь о Роланде»: