Семен Кирсанов - Лирические произведения

• Название: Лирические произведения
• Автор: Семен Кирсанов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1974

В первый том собрания сочинений старейшего советского поэта С. И. Кирсанова вошли его лирические произведения — стихотворения и поэмы, — написанные в 1923–1972 годах.

Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые расположены в хронологическом порядке.

Для настоящего издания автор заново просмотрел тексты своих произведений.

Тому предпослана вступительная статья о поэзии Семена Кирсанова, написанная литературоведом И. Гринбергом.

---

ОСЕНЬ

Les sanglots longs…

Paul Verlaine[1]

Лес окрылен,
веером — клен.
       Дело в том,
что носится стон
в лесу густом
       золотом…

Это — сентябрь,
вихри взвинтя,
       бросился в дебрь,—
то злобен, то добр
лиственных домр
       осенний тембр.

Ливня гульба
топит бульвар,
       льет с крыш…
Ночная скамья,
и с зонтиком я —
       летучая мышь.

Жду не дождусь…
Чей на дождю
       след?..
Много скамей,
но милой моей
       нет!..

СЕНТЯБРЬСКОЕ

Моросит на Маросейке,
        на Никольской колется…
Осень, осень-хмаросейка,
        дождь ползет околицей.

Ходят конки до Таганки
        то смычком, то скрипкою…
У Горшанова цыганки
        в бубны бьют и вскрикивают!..

Вот и вечер. Сколько слякоти
        ваши туфли отпили!
Заболейте, милый, слягте —
        до ближайшей оттепели!

ЛЮБОВЬ ЛИНГВИСТА

Я надел в сентябре ученический герб,
и от ветра деревьев, от веток и верб
я носил за собою клеенчатый горб —
словарей и учебников разговор.

Для меня математика стала бузой,
я бежал от ответов быстрее борзой…
Но зато занимали мои вечера:
«иже», «аще», «понеже» et cetera…

Ничего не поделаешь с языком,
когда слово цветет, как цветами газон.
Я бросал этот тон и бросался потом
на французский язык:
Nous étions… vous étiez… ils ont…

Я уже принимал глаза за латунь
и бежал за глазами по вечерам,
когда стаей синиц налетела латынь:
«Lauro cinge volens, Melpomene, comam!»

Ax, такими словами не говорят,
мне поэмы такой никогда не создать!
«Meine liebe Mari», — повторяю подряд
я хочу по-немецки о ней написать.

Все слова на моей ошалелой губе —
от нежнейшего «ax» до клевков «улюлю!».
Потому я сегодня раскрою тебе
сразу все:
                   «amo»,
                                 «jʼame»,
                                            «liebe dich»
                                                               и «люблю».

В ЧЕРНОМОРСКОЙ КОФЕЙНЕ

О, город родимый!
                              Приморская улица,
где я вырастал
                          босяком голоштанным,
где ночью
                    одним фонарем караулятся
дома и акации,
                         сны и каштаны.

О, детство,
                 бегущее в памяти промельком!
В огне камелька
                           откипевший кофейник.
О, тихо качающиеся
                                   за домиком
прохладные пальмы
                                    кофейни!

Войдите!
                  И там,
                             где, столетье не белены,
висят потолки,
                        табаками продымленные.
играют в очко
                        худощавые эллины,
жестикулируют
                          черные римляне…

Вы можете встретить
                                     в углу Аристотеля,
играющего
                  в домино с Демосфеном.
Они свою мудрость
                                  давненько растратили
по битвам,
                  по книгам,
                                       по сценам…

Вы можете встретить
                             за чашкою «черного» —
глаза Архимеда,
                           вступить в разговоры:
— Ну как, многодумный,
                                   земля перевернута?
Что?
          Найдена точка опоры?

Тоскливый скрипач
                              смычком обрабатывает
на плачущей скрипке
                                     глухое анданте,
и часто —
               старухой, крючкастой,
                                                       горбатою,
в дверях появляется
                                       Данте…

Дела у поэта
                       не так ослепительны
(друг дома Виргилий
                                   увез Беатриче)…
Он перцем торгует
                                в базарной обители,
забыты
              сонеты и притчи…

Но чудится — вот-вот
                                   навяжется тема,
а мысль налетит
                       на другую — погонщица —
за чашкою кофе
                              начнется поэма,
за чашкою кофе
                            окончится…

Костяшками игр
                           скликаются столики;
крива
              потолка дымовая парабола.
Скрипач на подмостках
                                 трясется от коликов;
Философы шепчут:
                             — Какая пора была!..

О, детство,
                  бегущее в памяти промельком!
В огне камелька
                                откипевший кофейник…
О, тихо качающиеся
                                      за домиком
прохладные пальмы
                                     кофейни.

Стоят и не валятся
                                    дымные,
                                                        старые
лачуги,
             которым свалиться пристало…
А люди восходят
                              и сходят, усталые, —
о, жизнь! —
                   с твоего пьедестала!

МОЯ АВТОБИОГРАФИЯ

Грифельные доски,
         парты в ряд,
сидят подростки,
         сидят — зубрят:

«Четырежды восемь —
         тридцать два».
(Улица — осень,
         жива едва…)

— Дети, молчите.
         Кирсанов, цыц!..
сыплет учитель
         в изгородь лиц.

Сыплются рокотом
         дни подряд.
Вырасту доктором
         я (говорят).

Будет нарисовано
         золотом букв:
«ДОКТОР КИРСАНОВ,
         прием до двух».

Плача и ноя,
         придет больной,
держась за больное
         место: «Ой!»

Пощупаю вену,
         задам вопрос,
скажу: — Несомненно,
         туберкулез.

Но будьте стойки.
         Вот вам приказ:
стакан касторки
         через каждый час!

Ах, вышло иначе,
         мечты — пустяки.
Я вырос и начал
         писать стихи.

Отец голосил:
         — Судьба сама —
единственный сын
         сошел с ума!..

Что мне семейка —
         пускай поют.
Бульварная скамейка —
         мой приют.

Хожу, мостовым
         обминая бока,
вдыхаю дым
         табака,

Ничего не кушаю
         и не пью —
слушаю
         стихи и пою.

Греми, мандолина,
         под уличный гам.
Не жизнь, а малина —
         дай
               бог
                    вам!

МАЯКОВСКОМУ

Быстроходная яхта продрала бока,
растянула последние жилки
и влетела в открытое море,
пока от волненья тряслись пассажирки.

У бортов по бокам отросла борода,
бакенбардами пены бушуя,
и сидел, наклонясь над водой, у борта
человек, о котором пишу я.

Это море дрожит полосой теневой,
берегами янтарными брезжит…
О, я знаю другое, и нет у него
ни пристаней, ни побережий.

Там рифы — сплошное бурление рифм,
и, черные волны прорезывая,
несется, бушприт в бесконечность вперив,
тень парохода «Поэзия».

Я вижу — у мачты стоит капитан,
лебедкой рука поднята,
и голос, как в бурю взывающий трос,
и гордый, как дерево, рост.

Вот вцепится яро, зубами грызя
борта парохода, прибой, —
он судно проводит, прибою грозя
выдвинутою губой!

Я счастлив, как зверь, до ногтей, до волос,
я радостью скручен, как вьюгой,
что мне с командиром таким довелось
шаландаться по морю юнгой.

Пускай прокомандует! Слово одно —
готов, подчиняясь приказам,
бросаться с утеса метафор на дно
за жемчугом слов водолазом!

Всю жизнь, до седины у виска,
мечтаю я о потайном.
Как мачта, мечта моя высока:
стать, как и он, капитаном!

И стану! Смелее, на дальний маяк!
Терпи, добивайся, надейся, моряк,
высокую песню вызванивая,
добыть капитанское звание!

МОРСКАЯ ПЕСНЯ