Ирина Сергиевская - Последний бебрик

• Название: Последний бебрик
• Автор: Ирина Сергиевская
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0731-9

Действие трагикомического романа Ирины Сергиевской «Последний бебрик» происходит в Санкт-Петербурге в девяностых годах XX века. Душа талантливого, но, увы, пьющего писателя Семена Мая становится ареной борьбы между темными и светлыми силами. Как выжить честному человеку в России и сохранить при этом свой собственный мир — вот главный вопрос романа, в котором соединились высокая трагедия и буффонада, едкая ирония и тонкий юмор, отточенный стиль и хорошее знание человеческой натуры.

---

Попугай же, очнувшись от обморока, защелкал страстно, почти по-испански.

— Ангела вашего боятся, а меня любят! — изрекла Ханна с торжеством. — Любят не только за красоту, но за целесообразность поступков, за сладостность реалий, которые я предлагаю. А что предлагает он? Абстракцию и — в некоем непредставимом будущем — Страшный суд. Как бы ни были глупы ваши представления о Боге, но страха наказания не вытравить никакими философскими идейками. Вы, Май, всегда подозревали: придется когда-нибудь ответить за все, что сделал плохого и не сделал хорошего. Может, вы надеетесь, что ваш Анаэль замолвит словечко на Страшном суде, когда повлекут вас под рученьки такие же добряки-ангелы в огненное море сбрасывать? Не надейтесь! Не спасет он вас!

— А этот ваш Толян, у которого нога качается, не боится, что ли, огненного моря? — мрачно спросил Май. — Вы ему за торговлю человеческими костями вашу демонскую индульгенцию вручили, да?

— Дались вам эти кости! — раздраженно заметила Ханна. — Вы бизнеса совсем не знаете. Это же просто перетряхивание денег! Ну, решили всего-навсего пугнуть народ сувенирами из костей, чтобы поднять цены на похоронные услуги. И не намного поднять, уверяю вас, уважаемый! Всем будет по карману собственная уютная могилка!

— Я страшно этому рад, — с чувством сказал Мандрыгин и, игнорируя ненавидящие взгляды Тита, налил себе французского коллекционного.

— Она все врет! — выкрикнул Май.

Ханна выбрала из фруктов на блюде самое крупное красное яблоко, разрезала ювелирным ножиком на дольки и невозмутимо предложила друзьям:

— Не желаете причаститься?

Мандрыгин протянул руку, но Май удержал. Ханна беззлобно — как над дитятей — засмеялась. Яблоко досталось Титу и Рахиму; тот угостил попугая.

— Ну, я пошел, — буркнул Май другу. — А ты оставайся, если хочешь. Пляши, кувыркайся.

Он хотел встать, но не смог — ноги будто прилипли к полу. Ханна наблюдала за попытками Мая, по-матерински ласково улыбаясь.

— Отпустите меня! — взмолился он. — Я ведь вам все сказал! С меня больше нечего взять!.. Ведьма!

— Чем попусту ругаться, лучше бы о себе подумали, — молвила Ханна с состраданием. — Такой сыр-бор из-за вас — мечи в воздух взметнулись! Я готова презреть ваше хамство, потому что хочу вам помочь.

— Она — добрая! — рассиропился Тит. — А какая образованная — языки, компьютер, горные лыжи! За манеры я вообще молчу — внучатая племянница канцлера Бестужева!

— Я даже медсестрой работала, имею благодарности, — вставила Ханна, волнуясь; опаловый взор ее вдруг помутнел.

— Медсестрой?! — вскричали друзья разом.

— А что, мне, по-вашему, в избушке жить на курьих ножках да жабу в полночь варить? — оскорблено вскинулась на них красавица.

— Оно, конечно, архаика, — веско подтвердил Мандрыгин, смакуя вино.

«Не люб-лю ки-та-ек я, они жрут от-ра-ву, а люб-лю по-ля-чек я, они пьют ка-ка-ву», — нудно дребезжал в зале лилипут-частушечник. Кто-то пьяно подвывал; кого-то рвало за бархатной портьерой, у винтовой лестницы; кого-то выносили за руки, за ноги официанты. Даже фантасмагорический свет люстры казался бессмысленным, потому что в небесную полутьму над хрустальным куполом уже начала втекать легкая нежная лазурь.

— Идите домой, Семен Исаакович, — отстраненно, тускло сказала Ханна. — Живите, как жили: с женой, которая плетет корзинки, с дочкой, которая хочет стать проституткой, со свояченицей, захламившей балкон своими соленьями… с заштопанными простынями, рваной обувью и ужасом при мысли: «Что будет, если навсегда испортится холодильник?!» Возвращайтесь в эту реальность. Вы погубили свою жизнь.

Май встал. Никто не смотрел на него. Рахим общался с попугаем: показывал дулю. Тит следил за Мандрыгиным, потягивающим французское коллекционное. Неподвижная Ханна смотрела в зал. Ее готическая красота убивала Мая больше всяких слов. Проюрдонил жизнь!.. И он начал жалко, беспомощно оправдываться, понимая, что сейчас предает ангела вновь, и ненавидя себя за это:

— Видите ли, Анаэль один ко мне пришел, а вы с охраной и Титом… Если бы вы с ангелом на равных играли: он один и вы одна… а так… получается не на равных…

— Я вам уже объяснила: боюсь подлой расправы, поэтому всегда с людьми и на людях, — мгновенно ответила Ханна, лаская Мая взглядом.

— Вот интересно: разве какая-то охрана помешала бы ангелу вас убить? — хитро спросил вдруг Мандрыгин; он был трезв и весел.

Частушечник-лилипут вдруг издал звук лопнувшего шарика, и сразу засмеялась труба. Ее утренний, свежий звук встревожил Ханну. Она качнулась по-змеиному из стороны в сторону и нервно, зло ответила Мандрыгину:

— Оружие ангела — огонь. Вместе со мной неизбежно погибнут и люди, которые рядом. Ангел не может нарушать главное условие и просто так убивать смертных.

Тит поддержал ее с идиотским энтузиазмом:

— Если всем разрешить пистолеты и все начнут нарушать условия, убивать запросто так, то начнется Гога с Магогой.

Ханна в ответ рассиялась улыбкой и почти арию запела:

— Тит Юрьевич! Я только что поняла: десять тысяч долларов за книгу — ничтожно мало! Писатель наш и не жил никогда по-человечески. Вы вот бутылку вина за две тысячи долларов покупаете, а ему, творцу, кидаете жалкую подачку!

Мандрыгин ткнул Мая в бок: мол, вот оно, счастье, близехонько! Тит опешил, в растерянности схватился за ухо.

— Так сколько же ему кинуть? Ты, Ханна, не очень-то! А то он озвереет и заломит цену — я этих нищих насквозь знаю!

— Сколько вы хотите, Семен Исаакович? — торопливо приступила к торговле Ханна.

Май молчал. Мандрыгин смотрел на него с любопытством Одиссея.

— Понимаю, — сочувственно кивнула Ханна. — Вас удерживает стыд. Если б не он, вы бы уже и про бебрика написали, и зад свой водрузили на этот стул безо всяких горделивых кривляний. Что такое стыд? Ну, какие это ощущения? У вас душу щемит, что ли? Хочется забиться в какую-нибудь дыру, чтобы никого не видеть? Вы ведь ненавидите свой стыд. Люто ненавидите. Он воняет, как горшок с дерьмом. Зачем вам это?

Май глядел темно, не зная, как ответить: мешал герцог из давнего, неоконченного рассказа — рыцарь в глухом колете, синем плаще, шапочке с пером, при шпаге. Он родился в Одессе, на пляже, за несколько секунд, пока песок струился между пальцами у Мая. Неприкаянный дуэлянт и философ был вестником беспечальной юности Мая, в которой для полноты счастья недоставало лишь одного: «Разве купишь ты бессмертие за все свое золото? И кто, скажи мне, герцог, продаст тебе его?»

— Как же без стыда-то… — с нелепым, отчаянным упрямством выговорил Май. — Да, ненавижу его часто, но знаю откуда-то — без него нельзя. Кто я буду тогда? — гадина прямоходящая…

— Максималист! Вы в зал поглядите. Разве там не люди сидят? Налоги платят, к святым мощам прикладываются, коляски для инвалидов покупают. Вот вы, Семен Исаакович, чем можете помочь инвалидам? Книгу свою подарить? Но она ни еды, ни денег не заменит. Да вы и сами это знаете не хуже меня, — Ханна, прищурившись, снисходительно рассмеялась. — А признайтесь-ка: разве не приятно вам думать, что дома, в стиральной машине, три тысячи долларов спрятаны!

— Истину глаголете, мадам, — вздохнул Мандрыгин. — Если уж доллары где-то спрятаны, хоть в стиральной машине, хоть в термосе, — вспоминать о них одно наслаждение!

Он осушил кубок, поднял, рассмотрел на свет и, увидев оставшуюся на дне микроскопическую каплю, поднес ко рту вновь. Это была — в полном смысле слова — последняя капля, переполнившая чашу гнева и ненависти Тита Глодова.

— Ё-мое!! Что это за мурло тут расселось!! — взвыл он, замахнувшись на артиста. — Чего в разговоры влазишь, а?

Стремительно бросился к хозяину Рахим, заслонил собою. Мандрыгин, обескураженно вскочил, зацепился шароварами о табурет, дернулся, порвал их и тут же угодливо поклонился.

— Это какое еще, позвольте спросить, «мурло»?! — вспылил Май. — Перед вами великий артист!

— И почти что губернатор острова, — героически пошутил униженный Мандрыгин.

— Требую извинений! — крикнул Май и гневно ударил бандурой по табурету; тот пошатнулся и упал.

— Браво! — заплескала руками, зааплодировала красавица. — Друг защищает друга! Как вам идет определенность, Семен Исаакович! Эта речь без вводных слов, решительность!..

Она яростно повернулась к Титу:

— Позор, Тит Юрьевич! Сколько раз я вам говорила: богатый человек должен — что?

— Овладевать культурой, — заученно тренькнул Тит, которому Рахим обтирал салфеткой потное лицо.

— Голубчик! — воззвала Ханна к Мандрыгину. — Умоляю, простите!

Она взглянула на Рахима, тот поднял с пола бисерный ридикюль, подал ей.

— Я понимаю, это — пошло, но все же… не соблаговолите ли принять от меня — за моральный ущерб?