Марк Блок - Феодальное общество

• Название: Феодальное общество
• Автор: Марк Блок
• Издательство: Издательство им. Сабашниковых
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-8242-0086-6

Книга известного французского исследователя представляет концептуальный взгляд на исторические процессы, эволюцию сословий, анализ развития и структуры отношений собственности, истории права, актуальные для современного понимания общества в его развитии.

До настоящего времени российскому читателю эта фундаментальная работа (в 2-х томах) была знакома в основном но множественным ссылкам из других исторических работ. Первая полная публикация на русском языке восполняет этот пробел.

---

Лучшие умы понимали, что государство незыблемо. Капеллан Конрада II приписывает ему следующие слова: «Когда король умирает, не умирает королевство, оно — корабль, лишившийся капитана». Но жители Павни, к которым были обращены эти слова, похоже, придерживались более распространенного мнения и не понимали, в чем их можно винить, поскольку они разрушили императорский дворец во времена междуцарствия. «Мы служили нашему императору, пока он был жив, он умер, и у нас не стало больше короля». Предусмотрительные люди обычно просили у нового короля подтверждения тех привилегий, которые были дарованы предыдущим, а английские монахи в XII веке утверждали в королевском суде, что действие эдикта, вступившего в противоречие с древним обычаем, длится только на протяжении жизни автора{313}. Другими словами, в общественном сознании абстрактная идея власти воплощалась в лице конкретного правителя. Самим королям было трудно возвыситься над узкими семейными интересами. Посмотрите, какие дает распоряжения Филипп Август, отправляясь в крестовый поход: если он умрет во время пребывания в Святой земле, то его сокровища, без которых немыслима королевская власть, он просил распределить следующим образом — половину сыну, а половину раздать как милостыню, но если сын уже умер к этому времени, то раздать все.

Однако не надо думать, что в те времена монарх решал и совершал поступки, исходя из своей личной воли. Такого не было ни в праве, ни на деле. По кодексу «доброго правителя», принятого повсеместно, любое серьезное решение монарх принимал, только спросив совета. Разумеется, не у народа. Населению и в голову не приходило, что его мнением непосредственно или через выборных представителей может кто-то интересоваться. Бог устроил мир так, что советниками являются могущественные и богатые. Принимая ответственное решение, король или герцог советовались со своими главными слугами и избранными верными, одним словом, со своим двором. Самые самостоятельные и гордые монархи всегда подчеркивали в своих грамотах, что совет, необходимый для принятия решения, состоялся. Император Отгон I сообщает, например, что закон, который должна была принять ассамблея, пока не может войти в силу, так как на ассамблее отсутствовало несколько грандов{314}. Строгое или не строгое соблюдение этого правила зависело от соотношения сил. Но нарушать его или открыто пренебрегать им было неосторожностью: высокопоставленные «слуги» считали себя обязанными соблюдать только те законы, которые были приняты, пусть даже не с их согласия, но в их присутствии. В невозможности создать аппарат управления, который действовал бы вне личных контактов, и была глубинная причина раздробленности феодального общества.

2. Насилие и стремление к миру

Картина феодального общества, особенно в первый период его существования, будет весьма далека от реальности, если заниматься только правовыми институтами и забыть о живом человеке, живущем в состоянии постоянной и тягостной незащищенности. Сегодня ощущение присутствующей в мире грозной опасности смягчено для нас тем, что она касается не отдельного человека, а коллектива и присутствует не впрямую, а как противостояние вооруженных государств. Опасность, грозящая людям Средневековья, не была, в первую очередь, и экономической, — той, что обрушивается на неудачливых и бедных, — опасность угрожала каждый день и угрожала каждому. Она грозила имуществу, грозила жизни. Этой опасностью были войны, убийства, злоупотребление силой — нет страницы в нашем исследовании, на которой не возникли бы их грозные тени. Для того чтобы собрать воедино причины, по которым насилие стало характеристикой социальной системы на протяжении целой эпохи, нам будет достаточно нескольких слов.

«Когда Римская империя франков погибнет, разные короли будут занимать августейший престол, но довериться каждый подданный сможет только мечу», — так под видом пророчества оплакивал в IX веке монах из Равенны крушение имперской мечты Каролингов{315}. А это означает, что современники прекрасно понимали, что происходит: несостоятельность государства, вызванная долгой анархией, способствовала и поощряла разгул зла. Разрушению старых структур власти помогали нашествия, сеявшие повсюду убийства. Но насилие коренилось глубже, оно было заложено в самой структуре социума и ментальности.

На насилии зиждилась экономика; во времена, когда мена и обмен были редкими и трудными, единственным доступным средством для обогащения считалось угнетение и насилие. Целый класс господ-воинов жил именно так, и монах-писец в одном из документов мог спокойно вложить в уста мелкого сеньора следующие слова: «Я отдаю эту землю, свободную от поборов, пошлин, талий, любых повинностей и всего того, что рыцари привыкли отнимать силой у бедняков»{316}.

Насилие было частью права: поначалу как ссылка на обычай, который давностью лет оправдывал любую узурпацию и признавал ее законной, затем как укоренившая традиция, вменявшая в обязанность человеку или небольшой группе людей самим вершить правосудие. Семейная кровная месть, послужившая причиной стольких кровавых драм, была не единственной формой личного правосудия, нарушавшего общественный порядок. Если физически или материально пострадавшему человеку мировые судьи отказывали в непосредственном возмещении ущерба имуществом обидчика, подобный отказ был чреват многими последствиями.

Насилие существовало и в нравах, люди Средневековья, неспособные обуздывать свои порывы, нервные, но мало чувствительные к зрелищу страдания, мало ценящие жизнь, поскольку она воспринималась только как переходный этап к вечности, считали почетным и достойным животное проявление физической силы. «Всякий день, — пишет около 1024 года Брушар, епископ Вормсский, — убийства, как среди диких зверей, совершаются среди зависимых монастыря Сен-Пьер. Набрасываются друг на друга опьяненные вином, гордостью или без причины. На протяжении года тридцать пять рабов, совершенно ни в чем не повинных, было убито другими церковными рабами; и убийцы не раскаиваются в них, они ими гордятся». Спустя почти что век английский хронист, воспевая мир и покой, которые сумел установить в своем королевстве Вильгельм Завоеватель, говорит прежде всего о двух вещах, которые, по его мнению, лучше всего характеризуют полноту этого мира: отныне ни один человек не может убить другого, какой бы ущерб тот ему ни причинил; отныне можно проехать всю Англию, имея при себе полный пояс золота, и не подвергнуться нападению{317}.[50] Наш хронист простодушно обнаруживает корни двух самых распространенных зол — месть, которая по понятиям того времени служила достаточным моральным оправданием любого поступка, и неприкрытый разбой.

Но от этих злоупотреблений страдали все, и правители лучше других понимали, какие несчастья они влекут за собой. На протяжении всех этих неспокойных времен люди молят о самом драгоценном и самом недоступном из «даров Господних» — о мире. Разумеется, мире внутри страны. Для короля, для герцога нет выше похвалы, чем титул «мирный». Слово это имеет два смысла: не только тот, кто не лезет на рожон и поддерживает мир, но и тот, кто его устанавливает. «Да установится в королевстве мир», — молятся в праздники. «Благословенны будут миротворцы», — повторяет Людовик Святой. Забота о мире была присуща любой власти, и порой она выражалась в очень трогательных словах. Так, например, король Кнут, о котором придворный поэт говорил: «Ты был еще молод, о принц, но и тогда вдоль дороги, по которой ты ехал, горели людские жилища», с годами издал немало мудрых законов, вот один из них: «Мы желаем, чтобы каждый юноша старше двенадцати лет клялся, что никогда не станет воровать и не станет сообщником воров»{318}. Но поскольку официальные власти не могли обеспечить желаемого, то под влиянием церкви, вне сферы действия официальных властей, стали возникать попытки добиться столь чаемого всеми мира.

3. Мир и Божье перемирие{319}

Сообщества мира зародились на епископских соборах. Чувство человеческой солидарности было обострено у духовных лиц, поскольку они представляли себе христианский мир как мистическое тело Спасителя. «Пусть не убивает христианин христианина, — провозглашают в 1054 году епископы провинции Нарбонн, — ибо убить христианина значит пролить кровь Христа». В реальной жизни церковники также обостренно чувствовали свою уязвимость. Именно поэтому своим особым долгом они почитали покровительство как всем духовным лицам, так и всем слабым — miserabiles personae, — опеку над которыми поручало им каноническое право.

Несмотря на вселенский характер матери-церкви и оказываемую впоследствии помощь движению мира реформированным папством, поначалу движение было чисто французским, а если быть совсем точным, то аквитанским. Зародилось оно скорее всего около 989 года неподалеку от Пуатье на соборе в Шарру, и к этому движению вскоре присоединились синоды, располагавшиеся от Испанской марки до Беррн или, возможно, Роны. В двадцатых годах XI столетия оно распространяется в Бургундии и на севере королевства. Прелаты Арльского королевства и аббат Клюни пропагандировали его в 1040–1041 годах среди епископов Италии. Но, похоже, без большого успеха[51]. Лотарингия и Германия всерьез присоединились к нему только к концу XI века. Англия не присоединилась вообще. Особый путь развития Англии объясняется спецификой ее социальной структуры. Когда в 1023 году епископы Суассона и Бовэ создали сообщество мира и предложили своему собрату из Комбре присоединиться к нему, тот, будучи в церковном подчинении метрополии Реймса, расположенного во Франции, и вместе с тем подданным императора, отказался. «Неудобно епископу вмешиваться в дела, которые по праву принадлежат королю», — заявил он. В Империи вообще, и у имперских епископов в частности, идея действенного государства была жива, им казалось, что оно вполне способно исполнять свой долг и обязанности. Точно так же в Кастилии и Леоне должен был произойти династический кризис, который ослабил монархическую власть, для того чтобы главный архиепископ Компостелло, Диего Джельмирес решил и у себя создать сообщества, подобные тем, которые существуют у «римлян и франков». Во Франции же бессилие монархии обнаруживало себя на каждом шагу, но больше всего в анархически настроенных областях юга и центра, издавна привыкших к достаточно независимому существованию. В этих местах не возникло таких крупных герцогств, как Фландрия или Нормандия, единственным выходом было или помочь себе самим, или погибнуть в беспорядке и хаосе.