Марк Блок - Феодальное общество

• Название: Феодальное общество
• Автор: Марк Блок
• Издательство: Издательство им. Сабашниковых
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-8242-0086-6

Книга известного французского исследователя представляет концептуальный взгляд на исторические процессы, эволюцию сословий, анализ развития и структуры отношений собственности, истории права, актуальные для современного понимания общества в его развитии.

До настоящего времени российскому читателю эта фундаментальная работа (в 2-х томах) была знакома в основном но множественным ссылкам из других исторических работ. Первая полная публикация на русском языке восполняет этот пробел.

---

Но род, родство были не только поддержкой, но и своеобразным судьей. Если верить жестам, то именно о своем роде думал рыцарь в минуту опасности. «Помогите — Не дайте струсить — Чтобы род наш остался безупречным», — так простодушно молит Гильом Оранжский Богородицу. И если Роланд не зовет на помощь воинов Карла Великого, то только потому, что боится, как бы из-за него не прокляли его родню. Честь или бесчестье одного ложится на весь маленький коллектив{102}.

Но во всей полноте родственная связь проявлялась в кровной мести.

2. Кровная месть

Все люди средневековья в целом и эпохи феодализма в частности жили под знаком мести. Месть вменялась оскорбленному как священный долг. Ее не отменяла даже смерть оскорбленного. Богатый флорентиец Велуто ди Буонкристиано, принадлежавший по рождению к той буржуазии, чья независимость но отношению к государству позволяла ей долго оставаться верной традициям, в 1310 году был смертельно ранен своим врагом и написал завещание. В этот документ, который в равной мере был плодом набожности и мудрой распорядительности, обеспечивая благочестивой щедростью спасение души, завещатель нимало не колеблясь вписал долю мстителя, буде таковой отыщется{103}.

Возможности одного человека были в те времена очень ограниченными. А если нужно было искупить чью-нибудь смерть? Тогда в мщение включалась вся родственная группа и возникала «faide», это древнее германское слово было распространено по всей Европе и означало оно «месть родственников», как пишет немецкий специалист канонического права{104}. И не было морального обязательства священнее, чем это.

В конце XII века во Фландрии жила благородная дама, чей муж и двое сыновей были убиты врагами, и с этой поры все окрестные земли жили под знаком ее вендетты. Святой человек, Арнул, епископ суассонский, приехал к вдове с намерением уговорить ее примириться. Но она, не желая его слушать, не опустила подъемный мост. Во Фризии к мести взывал сам покойник, он иссыхал подвешенный в доме до того дня, когда родня, наконец отомстив, не получала права его похоронить{105}. Почему во Франции в последние десятилетия XIII века мудрый Бомануар, слуга короля и страж порядка, считает необходимым умение считаться родством? Потому, объясняет он, что, ведя свою личную войну, можно прибегнуть к «помощи друзей».

Весь род объединялся обычно под командой «ведущего войну» и вооружался, с тем чтобы наказать убийцу или смыть оскорбление, нанесенное одному из своих. Но борьба шла не только против обидчика. Активной солидарности противостояла столь же мощная солидарность пассивная. Во Фризии для того, чтобы убитый мирно уснул наконец в могиле, гибель самого убийцы не была обязательной, достаточно было смерти одного из его родичей. И если у Велуто, завещавшего месть, желанный мститель нашелся, как нам сообщают, двадцать четыре года спустя, то, разумеется, месть пала не на самого убийцу, а на его родственника. Каков был срок осуществления мести, показывает один арест, относительно запоздалый, который произвел Парижский королевский суд. В 1260 году дворянин Людовик Дефе, получивший рану от некоего Тома Узуэ, преследовал своего обидчика по суду. Обвиняемый не отрицал вины. Но в свое оправдание сообщил, что некоторое время тому назад был атакован племянником обиженного. Но что ему можно вменить в вину? Разве он не ждал сорок дней, согласно королевскому указу, прежде чем осуществить свою месть? (Такой срок был предусмотрен для того, чтобы все родственники были уведомлены о грозящей им опасности.) Пусть так, отвечал дворянин, но действия моего племянника меня не касаются. Однако этот аргумент не был принят во внимание. Действие одного человека касалось всего клана. Во всяком случае так решили судьи миролюбивого и набожного Святого Людовика. И вот одно кровопролитие влекло за собой другое, и рожденная часто из пустяковой обиды распря вооружала друг против друга два дома, две семьи. В XI веке недоразумение во время сбора винограда поссорило два благородных бургундских семейства и распря длилась чуть ли не тридцать лет; в первой из схваток одно из семейств потеряло одиннадцать человек{106}.

Хронисты в первую очередь отмечали распри больших дворянских родов; такой была, например, «долгая ненависть» с жесточайшими предательствами, которая разделила семейства Жируа и Тальва в Нормандии XII века[22]. В монотонных повествованиях жонглеров сеньоры улавливали отголоски собственных страстей, разросшихся до размеров эпопеи. Вражда лотарингского дома и бордосского, семейства Рауля де Камбре и Герберта де Вермандуа, послужила темой самых прекрасных из наших героических песен. Смертельный удар, нанесенный в праздничный день одним из инфантов Лары приближенному его тети, породил целую цепь убийств, ставших темой знаменитого испанского эпоса. Подобные нравы были характерны для всего феодального общества в целом, как для высших классов, так и для низших. К XIII веку аристократические титулы окончательно становятся наследственными, и аристократия стремится закрепить за собой в качестве почетной привилегии право браться за оружие, смывая нанесенную обиду. Государственные органы — например, суд графства Геннегау (Эно) в 1276 году{107} — и юридическая доктрина охотно шли навстречу пожеланиям аристократов: из симпатии к предрассудкам благородных, но и не только; князья и юристы были озабочены упрочением мира и, пусть смутно, но чувствовали необходимость преградить дорогу всегда готовому вспыхнуть огню. Заставить касту воинов отказаться от мести вообще не представлялось возможным, но можно было отобрать право мести у всех остальных. Таким образом насилие становилось классовой привилегией. По крайней мере, теоретически. Но писатели и поэты, которые точно так же, как Бомануар, считали, что «кроме благородных людей никто не имеет права сражаться», тем не менее не оставляют нам никаких иллюзий относительно истинного распространения обычая мести. Ареццо был не единственным городом, откуда святой Франциск, как повествуют об этом фрески в Ассизи, изгонял демонов вражды и раздоров. И если первые городские уложения заботились прежде всего о мире и даже назывались порой «договор о мире», то это было потому, что, кроме множества всевозможных потрясений, которыми была насыщена жизнь, новорожденную буржуазию раздирали еще, по словам Бомануара, «распри одного рода с другим». То малое, что мы знаем о жизни деревни, говорит, что и там бурлили те же страсти.

Но нельзя сказать, что подобное умонастроение царило безраздельно. Существовало и прямо противоположное: церковь внушала отвращение к кровопролитию; традиционно желанными были общий мир, а главное, мирная жизнь. Мы еще проследим за историей мучительных усилий, направленных на достижение внутреннего покоя, характерных для эпохи феодализма, эти усилия и были самым ярким симптомом тех бед, с которыми, с большим или меньшим успехом, люди пытались справиться. «Смертельная ненависть» — словосочетание, ставшее почти что термином, — которую культивировали родственные связи, была, без всякого сомнения, одной из главных причин нарушения общественного спокойствия. Вместе с тем она была той составляющей общей морали, которой в глубине сердца сочувствовали и оставались верными самые горячие сторонники общественного порядка, и только редкие утописты могли мечтать о ее полном исчезновении. Назначая денежную компенсацию, запрещая применение насилия в определенных местах, сторонники мирного урегулирования конфликтов неоспоримо признавали законность кровной мести. И точно так же вела себя государственная власть: она пыталась защитить невинных, оберегая их от кричащих злоупотреблений родственной солидарности тем, что назначала отсрочку, только после которой можно было начинать мстить. Она старалась отделить дозволенное возмездие от обычного разбоя, совершаемого под прикрытием искупления[23]. Время от времени она пыталась ограничить число преступлений и определить, какие именно из них заслуживают того, чтобы их смывали кровью: так нормандский ордонанс Вильгельма Завоевателя предполагает кровную месть только за смерть отца или сына. Окрепнув, государственная власть все чаще старается предупредить кровную месть, беря на себя карательные функции, если преступник был пойман с поличным или преступление можно подвести под категорию «нарушающее мирное течение жизни». Власти стремились примирить враждующих, порой принуждали их к перемирию или примирению на условиях договора, составленного судом. Но по существу, всюду, кроме Англии, где после завоевания королевская «тирания» лишила подданных права на кровную месть, с ней боролись ограничениями и смягчением той практики, которую не могли, а возможно, и не хотели отменять. Сами судебные процессы, если обиженная сторона предпочитала косвенное отмщение прямому, становились той же вендеттой, только более упорядоченной. Вот какое решение по поводу намеренного убийства содержится в муниципальной хартии Арка (Артуа) от 1232 года: сеньору отдается имущество виновного, родственникам жертвы сам виновник с тем, чтобы его убить{108}. Право приносить жалобу почти всегда принадлежало только родственникам[24], еще в XIII веке во Фландрии и Нормандии, областях с наиболее действенной юриспруденцией, убийца не мог быть помилован ни сеньором, ни судьями без согласия родственников жертвы.