Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

• Название: У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику
• Автор: Малькольм Лаури
• Жанр: Современная проза
• Год: 1972

Издательская аннотация отсутствует.

Со страниц «У подножия вулкана» встает аллегорическая и в то же время чувственно-конкретная панорама земного ада, в котором бьется, терзается и страждет человеческая душа (отнюдь не произвольны в тексте книги частые ссылки на великое Дантово творенье). Повесть же «Лесная тропа к роднику», напротив, видение о земном рае, самое ясное и просветленное произведение Лаури.(Из предисловия.).

---

— Главное, — продолжал он, — поскорей вырваться из Ванкувера. Уехать куда-нибудь на берег тихого залива, в рыбачий поселок и купить лачугу над самой водой, чтоб до моря было рукой подать, скажем, за сотню долларов. Там перезимовать, пять долларов на шестьдесят в месяц. И никакого тебе телефона. Никакой квартирной платы. Никакого консульства. Свободное поселение. Пойти по стопам пионеров, наших предков. Воду носить из колодца. Самим колоть дрова. Ведь Джефф силен как бык. Может, он и в самом деле засядет за свою книгу, а ты снова будешь наблюдать милые тебе звезды и любоваться сменой времен года; между прочим, купаться иногда можно даже в ноябре. Познакомишься с настоящими людьми — рыбаками, что тянут невод, старыми корабельными мастерами, охотниками, ведь они, если верить Макгоффу, последние действительно свободные люди, какие уцелели в мире. А между тем наймете работников, они все приготовят на вашем острове, да подыщете себе ферму, поначалу она будет вас манить, казаться пределом мечтаний, и если вы все еще будете хотеть…

— О да, Хью, да…

Вдохновись, он тянул, почти рвал поводья ее лошади.

— Я уже вижу его, ваше жилище. Оно стоит у моря, на лесной опушке, и над водой, на шероховатых валунах, тянется длинный причал, весь такой заросший, облепленный ракушками, актиниями и морскими звездами. А в лавку ведет лесная тропа. — Внутренним взором Хью уже видел эту лавку.

В лесу пахнет прелью. Порой с треском рухнет подгнившее дерево. А в иные дни наползет туман, и туман этот сгустится в изморозь. Весь лес тогда сделается кристальным. Кристаллики льда вырастут на ветках словно листья. А потом, совсем скоро, покажется мать-и-мачеха, и вот уже весна.

Они скакали галопом… Кустарник сменился открытой, гладкой равниной, и лошади бежали резво, жеребята весело мчались впереди, а потом вдруг, с ошеломляющей быстротой собака мелькнула пушистым комком, лошади неуловимо перешли в широкий, плавный, вольный намет, и Хью испытал ощущение новизны, могучую примитивную радость, словно на борту корабля, когда он покидает неверные воды эстуария и выходит в открытое море, на простор, где привольно гуляют волны. Негромкий благовест слышался вдали, то всплескиваясь, то затихая, словно изливаясь в бездонную глубину дня. Иуда обрел забвение; или нет, Иуда неисповедимым образом был спасен.

Они скакали по обочине, где не было изгородей и дорога шла вровень с землей, а потом глухой, ровный стук копыт раскатился твердым, дробным, металлическим звоном, и они уже мчались прямо по дороге; дорога забирала вправо, огибая лес, который мысом вдавался в равнину.

— А вон уже снова калье Никарагуа! — весело крикнула Ивонна. — Рукой подать!

На всем скаку они опять приближались к Малебольхе, извилистому ущелью, но были теперь намного выше того места, где раньше перебрались через него; бок о бок проехали они по мосту с белыми перилами и как-то сразу, неожиданно очутились среди развалин. Ивонна теперь была впереди, и лошади остановились, словно повинуясь не столько поводьям, сколько собственному побуждению, быть может какой-то смутной тоске, а быть может даже сочувствию. Они спешились. Развалины лежали справа от них, при дороге, раскинувшись на зеленом травяном ковре. Здесь торчали какие-то обрушенные стены, по-видимому уцелевшие от бывшей часовни, и меж плит пола пробивалась трава, еще сверкая жемчужинками росы. Невдалеке были остатки широкой каменной галереи с обвалившимися перилами. Хью, совершенно не представляя себе, куда они попали, привязал лошадей к обломку красной каменной колонны, который стоял отдельно от прочих руин, словно какой-то бессмысленный, рассыпающийся в прах монумент.

— Что это за остатки былого великолепия? — спросил он.

— Дворец Максимилиана. Если не ошибаюсь, его летняя резиденция. Кажется, та живописная роща, где теперь пивоварня, тоже была на его территории.

Ивонне как будто вдруг стало не по себе.

— Может, побудем здесь недолго? — спросил он.

— Ну что ж. Прекрасная мысль. Я не прочь покурить, — сказала она неуверенно. — Только давай спустимся чуть пониже, там любимое место Шарлотты.

— Да, императорская резиденция явно знавала лучшие времена.

Хью, скручивая для Ивонны сигарету, рассеянно оглядел руины, как бы давным-давно смирившиеся со своей судьбой и уже неподвластные печали; на разрушенных башнях и развороченной кладке стен, за которую цеплялся вездесущий голубой вьюнок, сидели птицы; жеребята спокойно паслись возле часовни, собака была тут же, бдительный, неусыпный сторож: можно оставить их здесь без опасений…

— Стало быть, тут жили Максимилиан и Шарлотта? — сказал Хью. — А что, правильно сделал Хуарес, когда расстрелял Максимилиана?

— Это глубоко трагическая история.

— Надо было заодно шлепнуть старого болтуна Диаса, вот это было бы дело.

Они дошли до лесистого мыса и окинули взглядом проделанный путь: равнину, кустарник, железнодорожное полотно, дорогу на Томалин. Дул сухой упорный ветер. Вон Попокатепетль и Истаксиуатль. Замерли над долиной в безмятежной тиши; стрельба давно прекратилась. У Хью щемило сердце. Еще по дороге он почувствовал неодолимое желание взобраться когда-нибудь на Попо, быть может, даже вдвоем с Хуаном Серильо…

— А вот и луна, полюбуйся.

Он указал на лунный серп, который казался обломком, выброшенным из ночной тьмы космической бурей.

— Не правда ли, — сказала она, — какие чудесные названия давали в старину астрономы лунным областям?

— Гнилое болото. Это единственное, что я помню.

— Озеро Сновидений. Море Спокойствия…

Они молча стояли плечо к плечу, ветер взвивал над ними табачный дым; долина отсюда очень напоминала море, вздыбленное на всем скаку. За дорогой на Томалин земная поверхность вдруг вскипала, скалы и дюны, словно полчища варваров, заполонили все вокруг. Подножия гор ощетинились елями, как стена осколками битого стекла, а выше, подобно бурным валам, громоздились белые облака. Но за вулканами Хью уже явственно видел черные грозовые тучи.

«Сокотра, — подумал он, — мой таинственный остров в Аравийском море, откуда привозили ладан и мирру, где никто и иногда не ведал…»

В диком могуществе этих мест, ставших некогда полем битвы, словно что-то взывало к нему, нечто живое, порожденное этой мощью, чей зов он воспринимал всем своим существом, зов, подхваченный и развеянный ветром, некий пароль, нестареющий клич мужества и гордости, страстный и притом двойственный; быть может, подумал он, это выражение твоей души, это жажда бытия, действия, добра, которое есть истина. Казалось, теперь он проникает взором далеко за эти необозримые равнины, за вулканы, до самых штормовых просторов океана, но в сердце у него все то же безудержное нетерпение, та же необъятная тоска.

5

За ними шла собака, единственное живое существо, сопутствовавшее им в этом паломничестве. И вот они вступили на брег моря. А потом, очистив покаянием души, вступили в края, лежавшие к северу, и созерцали, вознося к небу свои сердца, могучую гору Гимават… А вслед за тем плескалось озеро, и благоухала сирень, и одевались листвой чинары, и сияли горы, и низвергались водопады, и зеленела весна, и сверкал белизной снег, и голубело небо, и легким облаком опадали лепестки: а он все не мог утолить свою жажду. И вот снег уже не сверкал белизной, и лепестки не опадали легким облаком, а роились как мошкара, и Гималаи обволоклись пылью у и неутоленная жажда мучила его еще сильней. И озеро бушевало, и бушевали водопады, и бушевали лепестки, и бушевали времена — бушуя, уносились прочь, — и сам он уносился вместе с ураганом лепестков в горы, где уже лил дождь. Но и дождь этот, который лил только в горах, не утолил его жажды. И не было уже никаких гор. Он стоял в реке, среди стада. Он отдыхал в прохладном болоте вместе с какими-то лошадьми, по колена в воде. Он лежал ничком и пил из озера, в котором отражались горные хребты, одетые снегом, облака, громоздившиеся ввысь на пять миль за могучей горой Гимават, сиреневые чинары и селение, приютившееся среди зелени смоковниц. Но жажда оставалась неутоленной. Должно быть, потому, что пил он не воду, а легкость и залог легкости — но как можно пить залог легкости? Должно быть, потому, что пил он не воду,, а свершение ясности — но как можно пить свершение ясности? Свершение ясности, залог легкости, легчайший свет, свет и снова свет, свет, свет, свет!

…Консул, чувствуя, как череп его громовыми раскатами крушит и терзает мучительное похмелье, а в ушах жужжат неотступно сонмы хранителей-демонов, с ужасом осознал, что на глазах у соседей он едва ли сумеет сделать вид, будто просто ходит по саду из невинного пристрастия к растениеводству. Нет, он даже не ходил. Только что очнувшись на веранде и сразу же вспомнив все, консул почти бежал. И мало того, его пошатывало. Напрасно силился он овладеть собой, безрассудно тщился напустить на себя непринужденность и в надежде не уронить приличествующее консулу достоинство глубоко засунул руки в пропотевшие карманы пижамы. Забыв о своем ревматизме, он уже бежал, бежал со всех ног… Но не подумают ли в таком случае, что им движет побуждение, несравненно более возвышенное, скажем прекрасный трагизм, подвигнувший Уильяма Блэкстоуна удалиться от пуритан и жить среди индейцев, или отчаянный, благородный порыв его друга Уилсона, который покинул научную экспедицию и вот так же, в одной пижаме, навеки исчез в диких джунглях Океании? Нет, надеяться на это бессмысленно. Помимо всего прочего, если он и дальше станет двигаться напрямик, в дальний край сада, его мнимый побег в неведомое вскоре будет прерван, ибо путь ему преградит проволочная изгородь, препятствие, неодолимое для него. «Не будь глупцом, не внушай себе, будто у тебя нет цели. Мы предупреждали, остерегали тебя, но теперь, невзирая на все наши увещания, ты уготовил себе эту горькую… — Он узнал голос одного из своих знакомцев, едва внятный среди других голосов, и со всех сторон подступали многоликие, умирающие и воскресающие вновь бредовые видения, словно он был нежданно сражен выстрелом в спину. — …эту горькую участь, — продолжал голос сурово, — и теперь нужно нечто свершить. Потому и ведем мы тебя к этому свершению».