Альфред Жарри - Убю король и другие произведения

• Название: Убю король и другие произведения
• Автор: Альфред Жарри
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 3-93381-055-X

Альфред Жарри (1873–1907) — один из немногих классиков французской литературы, чье творчество оставалось до сих пор неизвестным российскому читателю. Хулиганские, эпатирующие благовоспитанных господ тексты Жарри стали ярким образцом контркультуры рубежа XIX–XX веков, предвосхитив дадаизм, сюрреализм и театр абсурда.

Эта книга — первое издание Жарри на русском языке. Она включает все основные произведения писателя, а также биографический очерк и подробные комментарии.

---

За спиной у „лидера“, разумеется, царило полное спокойствие — ни ветерка; несшийся справа локомотив, точно громадная неповоротливая скотина, бездвижно замер в одной точке „поля“ зрения, не обгоняя нас, но и не отставая. Понять, что поезд движется, можно было лишь по мерному раскачиванию где-то сбоку — наверное, это дергался туда-сюда шатун на колесе, — да еще спереди едва подрагивали прутья отражателя, железной юбкой нависавшего над дорогой: они поразительно напоминали тюремную решетку или затвор водяной мельницы. Все это вообще довольно сильно походило на картину мирно катящейся реки — укатанный трек чуть не сверкал наподобие водной глади, а неугомонное бурчание стального зверя походило на шум каменистого порога.

Несколько раз в окне головного вагона мелькнула белоснежная борода мистера Эльсона, подпрыгивавшая вверх-вниз, точно ее обладатель беспечно дремал в скрипучем кресле-качалке.

Большие задумчивые глаза мисс Эльсон также показались на мгновение за первой дверцей второго вагона — дальше, впрочем, я заглянуть не мог, и так изрядно свихнув себе шею.

Суетливую фигурку мистера Гауфа с характерными белесыми усами, напротив, только и было видно, что на открытой платформе локомотива — если Эльсон, даже сев на поезд, втайне надеялся, что машина все-таки уступит человеку, то Гауф, подстегиваемый заключенным накануне крупным пари, старался максимально использовать свои познания шофера.

В такт движениям наших ног Сэмми Уайт напевал куплет детской песенки:

Ты мигай, звезда ночная…

В ночной тиши ему вторил фальцет слабоумного Боба Рамбла — задыхаясь, идиот вопил нам в спину:

— А сзади кто-то есть!

На такой скорости нас было не догнать ни человеку, ни машине; да и потом, с поезда могли прекрасно видеть, как за Бобом Рамблом стелется пустой и гладкий трек. Конечно, из вагонов не разглядеть те несколько метров балласта, что замыкали весь состав — они были открыты только с боков, а мы, в свою очередь, вряд ли сумели бы оглянуться назад. Но кому взбрело бы в голову нестись посреди ночи на болтавшемся из стороны в сторону балласте! Скорее всего, таким занятным образом уродец сообщал переполнявшую его ребяческую гордость — именно он, и не кто иной, летел за нами на своем прицепе.

Как только заря открыла второй день гонки, нас оглушило металлическим гудом — даже воздух, кажется, задрожал с такой силой, что у меня едва не хлынула кровь из ушей. Как потом выяснилось, похожий на снаряд автомобиль, который „вел“ нас до сих пор, был „отпущен“ и его место заняла уже самая настоящая ракета, полая, точно гигантская флейта. Крутясь вокруг своей оси, она врезалась в воздух и летела, едва не касаясь земли, так, что чудовищный вихрь затягивал нас в ее воронку. Почти незаметная тоненькая стрелка спидометра по-прежнему размеренно подергивалась, вырисовывая у виска Капрала Гилби отвесную голубую линию, и на блестящей эбеновой шкале я увидел, что мы достигли заданной к тому моменту скорости:

250

Поезд, нависавший справа мрачным пятном, по-прежнему не двигался с места — невероятно, но мне казалось, что я чувствовал его всем телом и, протяни руку, мог бы даже потрогать; однако шум каменистого порога превратился теперь в свист гибельного водопада, а всего в миллиметре от пылавшей топки образовывалась мертвенная наледь — скорый мчался на всех парах.

Мистер Эльсон больше не появлялся в дверном проеме, и сквозь пустые глазницы окон его вагон казался зачумленным. Меж тем что-то остановило мой взгляд, брошенный внутрь просторного купе мисс Эльсон, обшитого панелями красного дерева. К моему удивлению, первое окно — а я мог видеть только его — снаружи оказалось наглухо закрыто какой-то плотною пунцовой драпировкой. На мгновение мне даже почудилось, что за ночь на стекле выросли напитанные кровью ядовитые грибы…

Но при свете дня сомнений быть не могло: обстановку вагона от меня скрывала пелена кроваво-красных роз, раскрывших свои гигантские бутоны и еще влажных, как будто их только что срезали. Тяжелый запах, оберегаемый ветроломом, плыл в неподвижном воздухе.

Когда девушка опустила стекло, часть этого живого занавеса оторвалась, однако цветы упали вниз не сразу: застыв в воздухе, несколько секунд они летели рядом с такой же бешеной скоростью, что и машины; вдруг, подхваченная вихрем, самая крупная роза с шумом влетела внутрь.

Как мне показалось, мисс Эльсон вскрикнула и схватилась за сердце — больше я ее не видел; остаток дня прошел в однообразном стрекоте педалей. Под беспощадными порывами ветра розы понемногу облетали, срываясь то по одной, то целыми гроздьями, и вскоре лакированное дерево спального вагона предстало перед нами во всем своем нетронутом блеске, гораздо лучше стекол отражая гнусную физиономию Боба Рамбла.

Назавтра багряный ковер снова расцвел на прежнем месте. Я уже начинал подумывать, что схожу с ума, а встревоженное лицо мисс Эльсон отныне точно приросло к окну.

Однако мое внимание привлекло более серьезное происшествие.

Утром третьего дня произошло нечто ужасное — ужасное прежде всего потому, что в результате мы едва не проиграли гонку. Джуи Джейкобс, сидевший прямо передо мной и взметавший перехваченные алюминием колени в ярде от моих; Джуи Джейкобс, который с самого начала взял невообразимый темп и мог своими мощными толчками некстати дать рывок, по плану предстоявший нам куда позднее, так что время от времени мне даже приходилось гасить скорость — так вот, Джуи Джейкобс точно в отместку вдруг сам принялся упираться ногами, а когда они все же подгибались, мои колени с треском щелкали меня по подбородку, вынуждая напрягать и без того сведенные усилием мышцы.

Ни Капрал Гилби, ни, вслед за ним, Сэмми Уайт и Джордж Уэбб, затянутые ремнями и кожаными масками, не могли повернуться и взглянуть, что это Джуи Джейкобс там надумал; но я сумел чуть-чуть нагнуться так, что мне стала видна его правая нога: пальцы все так же вплетены в кожаное стремя и бедро по-прежнему взлетало и опускалось в ритм нашим движениям, однако лодыжка, казалось, сильно затекла, а потому почти не гнулась. К тому же я не сразу обратил внимание на какой-то странный запах, решив, что он исходит от его черных трикотажных панталон (тут есть свои тонкости: нужду все мы справляли, не покидая седел, в мешки с сукновальной глиной); но вдруг мне в голову пришла совсем иная мысль, и я похолодел — взглянув на мечущуюся в метре от моего лица и соединенную с моею собственной ногой окаменевшую лодыжку, я почувствовал трупное зловоние: Джуи Джейкобс разлагался с непостижимой быстротой.

И в этот самый миг я с удивлением заметил, что справа от меня находится уже не середина угольного тендера, а вторая дверь первого вагона.

— Мы буксуем! — раздался крик Джорджа Уэбба.

— Мы буксуем! — хором повторили Сэмми Уайт и Джордж Уэбб; поскольку душевная оторопь сводит члены куда сильней усталой судороги, у моего плеча тотчас же выросла последняя дверца второго — и последнего — вагона, а за ней показался украшенный лентами хвост поезда; послышался восторженный рев Артура Гауфа и его механиков.

— Джуи Джейкобс мертв! — чуть не плача завопил я что было сил.

По всей нашей цепочке пролетело заглушенное масками:

— Джуи Джейкобс мертв!

Этот вскрик закружился вихрем, уносимый тягой воздуха под своды летучей флейты, которая повторила его трижды — а в ней было достаточно длины, чтоб звук скакал внутри, подобно мячику — и, точно зов трубы Последнего суда, низвергла с небосвода на расстилавшийся за нами идеально ровный трек:

— Джуи Джейкобс мертв! мертв! мертв!

— Как мертв?! Плевать я хотел… — отрезал Капрал Гилби. — Эй вы, там: Джейкобса не бросать!

Это был изнурительный труд, и не дай бог, чтобы такая гонка повторилась. Наш друг упирался, коварно зажимал педали и по-настоящему буксовал. Поразительно, насколько верно это слово, обычно применяемое к трению механизмов, подходило к тугим движениям трупа. А он знай себе делал у меня под носом то же самое, что и предыдущие два дня, в эту треклятую сукновальную глину! Не раз нас подмывало развинтить крепления, которые смыкали пять пар переплетенных ног, среди которых — ноги мертвеца. Но он был пристегнут, замнут на замок, опломбирован, запечатан и пригвожден к сиденью инвентарным номером… в итоге, на нас висел… мертвый груз — иного слова не придумаешь, — а чтобы выиграть такую гонку, годился любой груз, только не мертвый.

Капрал Гилби был человеком практичным, как были людьми практичными Уильям Эльсон и Артур Гауф, а потому велел нам сделать то же самое, что, знай они все детали, велели бы и оба эти джентльмена. Ведь Джуи Джейкобс был специально нанят для того, чтобы участвовать четвертым номером в великой и почетной гонке Perpetual-Motion-Food; он подписал контракт с неустойкой в двадцать пять тысяч долларов, которые ему пришлось бы выплатить в счет будущих побед. Отдав богу душу, он вряд ли смог бы снова сесть в седло и, следовательно, заработать денег на неустойку. Значит, он был попросту обязан перебирать ногами и прийти к финишу — живым или мертвым. Если люди могут на велосипеде спать, то умереть уж можно и подавно, ничего страшного. Не зря же гонка называется „пробегом вечного движения“!