Карен Бликсен - Современная датская новелла

• Название: Современная датская новелла
• Автор: Карен Бликсен
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Рассказы
• Год: 1971

В сборник включен ряд новелл датских писателей, отражающих всю полноту и своеобразность литературы современной Дании (современной, по отношению к году издания).

---

Автобус часто останавливался в маленьких селениях, возле одиноких домов, у невидимых проселков, ведущих к усадьбам, которые выдавали свое присутствие далекими ждущими огоньками. Там люди не спали, они ждали того, кто должен был приехать, наверно, у них готов кофе, они сидят в большой теплой кухне, на конфорке урчит кофейник, на блюде горой лежит домашнее печенье.

— Вот ты и дома, Мария, — сказал шофер, он повернулся на своем сиденье и зажег в автобусе свет. — Ты тут болтаешь, а твои там заждались и кофе давно готов.

Все заулыбались, а Мария, прихватив свои пожитки, которые она везла из города, сошла через заднюю дверь, сказав: «Спокойной ночи!» — и весь автобус ответил ей: «Спокойной ночи, Мария!» И актер улыбнулся и увидел свою улыбку в продолговатом зеркале, висевшем над водителем, но улыбка погасла одновременно с верхним светом, когда автобус тронулся дальше.

Они все знали, где, когда и кому выходить. Они могли ехать совершенно спокойно, шофер не зевал. И кто-то ждал их дома, в усадьбе, с кофе и домашним печеньем.

— Не забудь высадить меня у трактира, — сказал актер, наклонившись к плечу водителя.

Ответом ему был взгляд в зеркале и кивок.

Это уже что-то, это может пригодиться, сказал актер себе, это часть моего искусства или может стать ею. Я должен наблюдать за манерами этих людей, за их интонациями, разговором, за их лицами. Возможно, мне все это пригодится.

И он наблюдал за людьми.

До городка, куда ехал актер, было так далеко, что к концу пути в автобусе уже почти никого не осталось. Автобус остановился перед трактиром, который стоял запертый и не освещенный в этой мокрой непроглядной ночи.

— Спасибо, — сказал актер, выйдя из автобуса и вытащив свой чемодан.

— Спокойной ночи, — отозвался шофер и уехал. Над красным задним фонарем клубился горячий дым из выхлопной трубы.

Актеру пришлось долго-долго нажимать на маленькую кнопку справа от двери, прежде чем дом ожил. Над головой актера распахнулось окно, и сонный голос спросил, что ему нужно. Актер назвал свою фамилию.

— Что нужно? — снова спросил голос сверху, совершенно равнодушно.

Хозяин сам светил актеру, когда тот поднимался в отведенную ему комнату. В старой конюшне на чердаке имелось жилье для приезжих. Крутая узкая лестница вела в холодную сырую каморку. Они ждали его только утром. Служанка уехала домой, хозяйка спит, с едой придется подождать до утра. Как билеты, распроданы? Нет. Затопить?

Комната была летняя с маленькой строптивой трехногой печуркой, которая начала тихонько чадить, когда хозяин, недовольно ворча, разжег огонь и положил в нее брикеты. Дощатый чулан, венчающий крутую узкую лестницу, убогое помещение, сколоченное на пустом чердаке старой конюшни, на стенах обои в розочках, кровать с деревянными бортами, обнимающими перины, перед низким окном стол и стул, которые он теперь, когда ему захотелось посмотреть на скворца, отодвинул в сторону. Окно затенялось синей клетчатой маркизой, именно эта маркиза заставила его вспомнить о лете. Сидеть бы здесь наверху за столом летним вечером, быть бы обыкновенным приезжим, без этой афиши, там, на телеграфном столбе, смотреть бы на открывающуюся перспективу улицы с высоким и длинным зданием трактира на переднем плане, перед трактиром на мелком гравии небольшие столики, может быть, с зонтиками, окно открыто, вот как сейчас, уютные городские звуки, прохладный ветерок, который чуть-чуть шевелит маркизу, легкий ветерок, бегущий по липовой аллее.

Ночью, когда актер лег в постель, в комнате было еще очень холодно и очень сыро. Он лег в кальсонах и в рубашке, и все-таки ему было так холодно, что у него стучали зубы. Он долго ворочался, пока не вспомнил о брюках, положенных для разглаживания под простыню. Торфяные брикеты наполняли комнату удушливым дымом.

Но утром, когда он проснулся, в комнате было теплее. Он вскочил, нашел в ведерке брикеты, развел огонь и умылся. Сияло солнце, и при его ярком свете он разглядел грязь на воротничке. Долго смотрел… И вдруг услышал скворца.

До сих пор весна была безжалостной, холодной. Но не наметилась ли в воздухе какая-то перемена? Сверкает солнце, оно сверкало и раньше, но не стало ли оно немного теплее, не набрало ли силу? Скворец. Актер принюхался. Да.

Он расплел ноги, согнул слегка правое колено, все еще опираясь на локти. Когда-то в Риме точно в такой же позе стоял Гете. Так же поставив ноги, совершенно так же, когда его рисовал Тишбейн. Сзади. Правда, римское окно было расположено повыше, чем это, и поза Гете была более непринужденной, я-то почти лежу, но все-таки.

Он оставляет окно открытым и возвращается к умывальнику, чтобы покончить с воротничком. Полощет его, теперь ему нужен утюг. Воротничок еще не обтрепался, пока что. И он еще достаточно твердый, пока что. Актер открывает чемодан и достает пустую бутылку. Вытаскивает пробку, ставит бутылку на печь. Тут необходима осторожность, осторожность. В нужное мгновение он снимает бутылку, она горячая, он обматывает воротничок вокруг бутылки, прекрасно, все идет как по маслу.

Часов у него нет, но он прикидывает, что пора завтракать. Он проводит щеткой по ботинкам, заправляет рубашку, надевает воротничок и повязывает галстук. Затем выливает грязную воду из умывальника в ведро, стоящее за портьерой.

В трактире пусто, на круглых столиках нет скатертей, они покрыты зеленым исцарапанным линолеумом. В круглой кафельной печке лениво догорает огонь, кругом пыль. Актер стучит в двери кухни и хозяйской половины и, так как никто ему не отвечает, открывает их, но и за этими дверьми тоже пусто.

С легким плащом, перекинутым через руку, актер обходит фасад в поисках хозяев. Может быть, есть какой-то смысл в том, чтобы он сегодня пропустил завтрак. Горький намек судьбы: помни о завтрашнем счете! Актер саркастически улыбается про себя, в ранней юности человек может пропускать завтраки, но эти времена миновали. Даже если…

В подвале раздается плеск, там кто-то есть, по цементному полу стучат деревянные башмаки, из форточки клубится пар, у хозяйки трактира большая стирка. Актер спускается в подвал. Дверь прачечной открыта, хозяйка хлопает дверцей плиты, стучит башмаками — она не слышит его шагов. Он останавливается в дверях, на высоком пороге, смотрит на ее спину, на суетливые движения. «А что, если стукнуть ее по затылку?» — мелькает вдруг у него с такой силой и ясностью, что он пугается до смерти. Однако следующая ассоциация уже настолько профессиональна, что он успокаивается: «Но ведь я выступаю не с Раскольниковым, — думает он. — Это не я выступаю с Раскольниковым».

Женщина оборачивается, хватается за сердце и говорит:

— Господи, как я испугалась! — Она произносит это так искренне, что прачечная снова становится прачечной, а не местом преступления.

— Вы так и не завтракали? — спрашивает она скорее удивленно, чем сочувственно. — Теперь уже почти два, служанки уехали домой, а я вот здесь.

И ему с улыбкой приходится сказать, что это неважно, что пропустить завтрак даже полезно для здоровья, один раз, конечно, ха-ха. Но вечером вам придется накормить меня как следует, ха-ха.

— У нас ведь зимой мало кто питается и ночует, — говорит хозяйка.

Он поднимается из подвала, и его охватывает дрожь, когда он выходит на свежий воздух, который после влажной жары прачечной кажется еще холоднее. Да и ужас, который он только что пережил. Актер надевает плащ.

Появляется хозяин с полной охапкой дров. «Ну?» — произносит он, проходя мимо и спускаясь в подвал. Ну? Что это «ну» означает? Наглость? Неуклюжее дружелюбие? Актер слышит, как внизу хозяйка говорит мужу:

— Странный он какой-то, Мортен.

И актер уходит.

Он идет на прогулку, в животе у него пусто, он идет через весь город — ряд невысоких домиков по обеим сторонам дороги. Это похоже на аллею, в городе есть настоящая липовая аллея, но и сам город похож на аллею, состоящую из домов. Актер заходит в лавку, бросает косой взгляд на соблазнительную полку с vine & spirituosa; он не может устоять перед искушением: собственный палец обманывает его, показывая на шоколад, лежащий на витрине, плитку, пожалуйста.

Он ест шоколад медленно, он гуляет, он вышел, чтобы осмотреть город, и город смотрит на него: у них наверняка стоят на подоконниках зеркала, чтобы наблюдать за улицей. Вот церковь, и все, дальше ничего нет. Актер останавливается, взгляд его бежит по дороге, скользит по полям, солнце исчезло, плотный слой облаков закрыл небо, стало чертовски холодно. «К дьяволу твои чувства! — думает актер. — К дьяволу бездну, провинцию! К дьяволу силу воли!»

Он поворачивается и идет по липовой аллее.

Длинная, сводчатая, пустынная аллея. Обнаженные высокие деревья. Душа актера спокойна. Мысли тоже спокойны. «Ты всегда можешь сбежать. Всегда можешь вернуться домой и вымолить прощение. Ты всегда можешь бросить. Но ты не отсюда уйдешь в отставку, этот городишко слишком ничтожен, чтобы быть свидетелем развязки твоей драмы, еще один шанс, только один».