Елена Толстая - Большая нефть

• Название: Большая нефть
• Автор: Елена Толстая
• Издательство: Амфора
• Жанр: Разное
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-367-01530-0

История открытия сибирской нефти насчитывает несколько столетий. Однако поворотным событием стал произошедший в 1953 году мощный выброс газа на буровой, расположенной недалеко от старинного форпоста освоения русскими Сибири — села Березово.

В 1963 году началась пробная эксплуатация разведанных запасов. Страна ждала первой нефти на Новотроицком месторождении, неподалеку от маленького сибирского города Междуреченска, жмущегося к великой сибирской реке Оби…

Грандиозная эпопея «Большая нефть», созданная по мотивам популярного одноименного сериала, рассказывает об открытии и разработке нефтяных месторождений в Западной Сибири. На протяжении четверти века герои взрослеют, мужают, учатся, ошибаются, познают любовь и обретают новую родину — родину «черного золота».

---

Я думаю, что настоящий писатель обязательно должен странствовать и переменить много профессий. Так делали и Максим Горький, и Хемингуэй. Поэтому их произведения так убедительны, веришь каждому слову. Конечно, после тридцати, когда уже приближается старость — осень жизни, человеку хочется покоя. Он садится за свой большой письменный стол и только пишет, пишет… Как, должно быть, тяжела участь писателя, который уже использовал весь свой личный опыт и теперь вынужден что-то выдумывать, высасывать из пальца!.. Поэтому я и хочу обзавестись большим жизненным багажом. Самарин говорил, что намерен творить историю. Что ж, пусть творит; но необходим и кто-то, кто будет эту историю записывать.

— Тебе к нефтяникам? — спросил меня местный мужик. На нем был синий ватник, лицо — дубленое, глаза сощурены в щелку. — Ну так не ходи в центр города. Зачем тебе в центр? Тебе — туда, в балковый поселок.

Я не понял, и он догадался. Стал смеяться.

— Балки — хибары из всякого мусора… Топай, топай. Наглядишься еще. Надоест — к нам приходи.

Он махнул рукой и свернул на широкую улицу, по которой, наверное, ездят трактора, так она разбита. А я пошел туда, куда он показал.

Балки — дома, выстроенные из «подручных средств». Никогда раньше такого не видел. Кругом натянуты веревки, сохнет белье, пеленки. Окна кривые, можно видеть какие-то растения. Человеку, особенно женщине, необходимы роскошь, хотя бы минимальная, и домашние питомцы, пусть даже и растения. Живут семейные, есть и комендант, Дора Семеновна.

Эта золотая женщина выскочила как будто из-под земли и сразу принялась на меня кричать:

— Кто такой? Почему без разрешения? Ты что здесь делаешь? Работать приехал? Куда ты в сапогах вперся?

Я сошел с крыльца и показал ей удостоверение «Комсомольской правды». Она взяла в руки, поднесла к глазам, потом отодвинула подальше. Наверное, дальнозоркая. Пошевелила губами, потом на меня посмотрела — медленно так, словно не доверяя.

— Корреспондент? — переспросила она.

— Так точно, — сказал я. Не знаю, почему именно так сказал.

— Ой, ну вы поглядите на него, корреспондент он! — закричала она. — В чем душа держится, корреспондент! Тебя, наверное, голодом морили.

— Мне бы коменданта, — сказал я.

— Я комендант, — ответила она. — Дора Семеновна.

И сунула мне красную влажную руку.

Дора Семеновна невысока ростом, но внушительна в смысле толщины, голос у нее как труба, и по всему чувствуется, что она привыкла быть всемогущей на отдельно взятом, порученном ей участке работ. Она могла бы командовать фронтом, руководить госпиталем, быть завхозом в любом учреждении, начиная от детского сада и заканчивая каким-нибудь министерством, если только в министерствах бывают завхозы.

— Хочу пожить у вас, — сказал я.

Она смерила меня взглядом.

— Хочешь? А не боишься? Тут у нас и холодно бывает, и пожары, а летом гнус и комары… Поселок-то, можно считать, на болоте. Пробовали дустом опрыскивать с авиации, да только без толку, гнус от такого дела не дохнет. Только бензин казенный зря пожгли. Ты надолго?

— Пока не наберу материала для очерка, — сказал я.

Она еще раз на меня пристально поглядела, покачала головой.

— У меня один тут выписывается, Кобенко… Уезжает, сукин кот. Конечно, условия у нас не лучшие, да и… — она понизила голос, — заработки не ахти. Кобенко — он небось за длинным рублем приехал. Как приехал, так и уехал. Нет тут длинного рубля. Понял? Так и запиши в своей газете. — Она постучала меня пальцем по груди. — На чистом трудовом энтузиазме люди и живут, и работают. Вот так и запиши, что стройматериалов категорически не хватает, а горят эти домишки как спичечные коробки.

Я прошел за Дорой Семеновной внутрь. Она показала мне комнатушку с узкой кроватью, казенным одеялом с обрезанным краем и серой подушкой. На кровати сидел человек с папиросиной в зубах. Дора Семеновна на него стала кричать, чтобы не курил в помещении без пепельницы, потому что не ровен час — пожар. Он лениво вытащил ногой из-под перевернутого ящика пустую консервную банку и загасил там окурок. Дора Семеновна сказала:

— Ты, Кобенко, здесь больше не проживаешь. Забирай вещи и иди. Паром тоже ждать не будет.

— А этот что — на мое место, получается? — спросил Кобенко, даже не повернув ко мне головы.

— Получается, — отрезала Дора Семеновна. — Не засиживайся.

Она ушла, а я опустил свой рюкзак на пол и поздоровался с Кобенко. Мне хотелось, чтобы он ушел, а ему, видать, так сразу уходить совершенно не хотелось.

Он кивнул мне, чтобы я сел, и я уселся на перевернутый ящик.

Он вытащил из-под ватника бутылку с мутной жидкостью.

— Пить будешь?

— Буду, — сказал я.

— Кружка есть?

Кружки у меня не было. Кобенко криво улыбнулся:

— Без кружки и ложки пропадешь… Пригласят тебя к общему котлу — а чем зачерпывать будешь? Горстью?

Я пожал плечами и глупо сказал:

— Ну, одолжу у кого-нибудь из товарищей.

— Из товарищей, — передразнил Кобенко. — Ладно, держи вот.

Он снял с полки алюминиевую кружку, дунул в нее, обтер край рукавом и налил самогона. Я думал, что мы будем пить по очереди, но он просто приложился к бутыли. Самогон на вкус оказался совершенно гадкий. И сам Кобенко мне тоже не нравился.

Кобенко сказал:

— Чем заниматься будешь?

— Писать, — нехотя ответил я.

Он сперва вытаращился на меня, как будто я брякнул невесть какую глупость, а потом захохотал.

— Чего? — переспросил он. — Писать? Ты писатель, что ли? У нас тут полна библиотека разных… писателей. Стоят пылятся. Еще один приехал, как будто тех мало… — Он покрутил головой. — Ладно, писатель. И о чем писать будешь?

— Не знаю пока — сказал я. — О людях. Об их трудовом подвиге. О покорении Сибири, об освоении нефтяного запаса Родины…

— Трудовой подвиг, запас Родины… — Кобенко придвинулся ко мне. — О людях он писать будет… Да ты хоть знаешь, что за люди тут?

Я пожал плечами:

— Обычные, советские.

— Как же… Да тут половина — уголовники. Не веришь? Ну, сейчас не верь — потом поверишь… Дора-то Семеновна свое прошлое никому не рассказывает — почему, как прикидываешь?

Я молчал.

— Ты откуда? — вдруг спросил он. — Из Москвы?

— Ну, из Москвы, — признал я.

— Оно и видать… — вздохнул Кобенко. — Дора много повидала. Чего ее сюда занесло, в ее-то годы, в такую глушь? Что она здесь забыла? Не догадываешься? Да брось ты, пей лучше… Ни у кого предположений нет. Да это и не важно. Ты с ней не ссорься, будешь как сыр в масле… К другим приглядись. К передовикам нашим. К Векавищеву, например. С него небось начнешь о людях-то писать…

— С чего вы взяли?

— С того. Ты комсомолец?

— Разумеется.

— Первым делом куда пойдешь?

— В комитет комсомола.

— Правильно… Только комитет комсомола у нас заседает в одной комнате с партячейкой. А там секретарь — Дорошин Макар Степаныч. Ты блокнотик достань, корреспондент, записывай, а то все фамилии перезабудешь.

— Ничего, — сказал я, — у меня память хорошая.

— Дело твое… Дорошин с Векавищевым — старые друзья. Макар Степаныч Векавищева даже к награде пытался представить. За ударный труд. Да только наверху не поддержали.

— Почему?

— Были причины, наверняка были. Наверху не просто так заворачивают инициативы первичных организаций. Вот тебе и тема для раздумий… Дорошин в любом случае тебя первым делом к Векавищеву в бригаду направит. Вот там и приглядывайся. Я тебе еще одну фамилию подскажу — Авдеев. Запомнишь? Авдеев Илья Ильич. Буровик. Тоже передовик производства. Векавищева первый друг. Солидный такой дядька, кепку носит, как у Ленина, почему и называют его запросто Ильич. В жизни не догадаешься, что уголовник…

— Уголовник? Передовик производства? — не поверил я.

Кобенко пожал плечами.

— А что ты так удивляешься? В Москве такого небось не увидишь… Ну, признавайся, писатель, ты ведь живого уголовника вблизи еще не видел! Да ты пей, что ж ты угощением пренебрегаешь? Нехорошо. Здесь тебе много пить придется — привыкай.